Страх

      Все ждали этого очень долго. Об этом говорили за тысячу лет до случившегося, крутили фильмы на старых, затертых песком времени и грязными пальцами науки пленках, но никто не мог знать, как это будет на самом деле. Никто не мог знать, насколько страшно осознавать, что планеты, этого комка из давно заржавевшей техники и пожелтевшего неба, скоро не станет.       Вы когда-нибудь задумывались о том, что произойдет в вашем сознании при громком объявлении по всем средствам связи о неминуемом приближении метеорита? Конечно же нет. А если и пробовали поразмышлять на эту тему, то наверняка в мысли приходила идея о том, чтобы сделать все то, чего ты желал всей душой, но не сделал ранее. Мой вам вопрос — какого черта вы боитесь своих же мечтаний? Что они не понравятся другим? Идиотизм.       На самом деле, как только вы услышите эту новость, ваше сознание заполнит страх. Всеобъемлющий и всепоглощающий страх. Огромная космическая глыба из далекого космоса (на фоне которой вы — жалкий, никчемный мусор, раскиданный следами цивилизации по разным углам планеты) скоро разрушит все, что вы считали "домом", пожиная каждый взращенный временем и заботливыми руками огонек жизни. Даже это неугомонное чудовище с волосами цвета пшеницы ничто не пощадит. Перед смертью все равны, будь ты кандидат наук или серийный убийца, она не станет смотреть на все прожитое тобой. Она просто придет и бережно, словно мать, возьмет в свои костлявые пальцы все твое существо, оставляя за собой бездыханное тело.       Мы с ним сидели молча. Оба знали, что любые слова в этой ситуации будут резать раскаленным железом и без того потрясенное сознание. Оба знали, что он может улететь, спастись, и молчали. Вмиг потерявшие свою яркость голубые глаза взглядом беспорядочно бегали по комнате, как будто пытаясь найти решение у оббитого стула или испещренных венами-трещинами досках пола, но вещи молчали. И только через несколько минут, или часов, не уверен, я все же решил нарушить эту зыбкую, давящую на каждую клетку нервов тишину. — Проваливай. — Нет.       Ответ следует мгновенно, словно он все это время ждал именно такого выпада с моей стороны. Загорелые, огрубевшие пальцы мнут листовку с изображением его личного спасения. Шаттл на один из созданных спутников Земли. Там более безопасно, вернее там и вовсе нет угрозы смерти, но он знает, что этот полет не переживу я. Считает себя героем? — Кретин. — Заткнись, — смотрит даже слишком серьёзно, заглядывая прямо в глаза и хмуря светлые брови.       Вздыхаю. Наруто безнадежен даже в спасении собственной задницы.       Раньше я был уверен, что страшнее всего живется тем, кто неизлечимо болен. Но и они со временем привыкают идти об руку со старушкой костлявой, не холодея при ее ночном ощутимом дыхании в шею. Они привыкают к тысяче глаз из бездны, что сверлят спину каждую секунду, и ни в коем случае не отступают, пока не заберут и не растерзают уцелевшие клочки человеческого "я". Обреченные привыкают к звуку скрипящих половиц, который слышен только им. У них есть время, чтобы свыкнуться со своей кончиной. Но никогда не бывает достаточно времени, чтобы осознать смерть.       Сейчас, когда до темного экрана остается еще парочка дней. Сейчас, когда мы еще дышим и чувствуем, мыслим и говорим, это "сейчас" становится невыносимо болезненным. Единственный выбор, который предоставляет нам судьба — время. Мы можем распрощаться со всем в любой момент, потому что невыносимо, просто невыносимо стоять на тонкой полоске света перед бездонной чернотой вечности, которая не менее беспощадна, чем свора разъяренных, оголодавших собак. Выродки преисподней всегда жадны до человеческой жизни, выгрызая ее не всегда гуманными способами. Но им явно нравятся дрожащие руки, бледная кожа и прекращающееся изредка дыхание от волнения. — Может мы.. — Нет. — Ты уверен, что не с.. — Уверен. Хочешь жить — вали отсюда и поскорее, — безусловно знал, что он хочет жить. Что касается меня, то я не хочу умирать, — Я как-нибудь сам, и без тебя справлюсь.       Его пальцы сминают несчастный клочок бумаги, отшвыривая в стену, с которой то и дело сыплется штукатурка. — Сам знаю, что мне делать. Но может все-таки наши военные смогут..       Когда он вновь смотрит в мои глаза, то решает замолчать. Он должен был запомнить, что если против какой-нибудь болезни предлагается очень много средств, то это значит, что болезнь неизлечима. Он сидит и думает, напрягается, чтобы хоть что-то из себя выжать — и у него действительно сотни, тысячи решений, а значит, по сути, ни одного.        Прошло уже несколько часов с того момента, как он что-то говорил. Его тело осунулось, словно он пытался сжаться в комок и уйти глубже в себя от всего этого мира, но когда наши взгляды пересекались, то он мгновенно приподнимал уголки губ в улыбке. До сжимающейся боли в ребрах безнадежной улыбке. Его глаза потеряли весь прежний цвет, становясь такими же серыми, как и все вокруг нас. Он боится. Ему так же страшно, как и мне, но он пытается быть сильным. Пытается, но у него это вообще не получается. Еще один день и он явно сойдет с ума. Потому что осознал. Осознал все так же ясно, как и я.       Серебряный диск луны освещал все вокруг призрачным светом, частично прогоняя тени и создавая ощущение того самого ночного уюта. Ни единого звука вокруг, ни единой души в городе. Уже ночь, а мы явно истощили запасы своих моральных сил. — Саске.       Он поднимает голову, впервые за этот день искренне улыбаясь. Сердце пропускает удар и сжимается, словно окутанное колючей железой проволокой, не дающей спокойно дышать. — Идем.. спать.       Мы оба знаем, что это означает. Оба знаем о том, что это единственно верное решение сохранить рассудок хотя бы до последнего стука крови в ушах. Рад, что до него, наконец, дошло. Я киваю, медленно поднимаюсь и иду в кладовку за водой. По возвращении назад уже вижу его, переодетого в свою любимую оранжевую майку и свободные шорты. — Вот.       Он протягивает маленький бутылёк с моим лекарством от бессонницы. Снотворное. Без понятия, сколько маленьких белых колес я съел. Без понятия, сколько их съел он. Но теперь казалось, что ничего страшного в этом метеорите нет.       Разум уже порядочно затуманен, когда я прижимаю теплое тело Наруто к себе в последней попытке прогреть замерзшие кости. Он не сопротивляется, лишь обвивает мой торс руками и сам придвигается ближе, утыкаясь носом куда-то в ключицы. — Спокойной ночи. — И тебе.       Остатки сонного сознания твердят сделать хоть что-нибудь. Не в силах сопротивляться порывам, закрываю глаза и мягко целую его в светлую макушку. Его волосы слегка щекотно ощущаются на моей щеке, что не может не вызвать легкую улыбку. Он тихо усмехается и глубоко вздыхает.       Мы оба знали, что это последние наши прикосновения.