***
«Снитч будет наш» так отчаянно билось в голове, что Драко лишь оставалось посильнее стиснуть зубы. Большой Зал был забит студентами, которые горланили похуже, чем на первом курсе, когда тролль был выпущен из подземелий. Забини как всегда читал ебучую прессу, пытаясь выдрать свежую болтовню для него. Сплетни, которые Малфою нахер не нужны были. Его самого редко можно было застать за чтением свежего «Пророка». Он не злился на друга. По крайней мере только когда тот не начинал говорить о Грейнджер. О да. Грейнджер. Малфой взглянул из-под отросшей челки на гриффиндорский стол. Сборище тупых идиотов, а не факультет. Девчонки обсели Поттера и Уизли со всех сторон так, словно они были единственными обладателями членов во всей школе, и каждая из них боялась упустить такую незабываемую возможность. Драко готов был от души так хохотнуть от собственных мыслей, но перед глазами застыло лицо Грейнджер и ее покрасневшие щеки. Какого хера?? Она реально ревновала Уизела ко всей этой тупоголовой шайке? Уголки губ против собственной воли поползли вниз. Привычно. Как и всегда, стоило им столкнуться взглядами на лекциях или соприкоснуться рукавами факультетских мантий в школьном коридоре. И каждый раз Драко ощущал одно – отвращение. Грязнокровка же сидела насупившись. Бледная, словно ее укусил соплохвост, только краснотой ее щек, казалось, можно было освещать ночные коридоры Хогвартса во время патрулирования. И Драко не понимал, что было тому причиной: ревность, злость или же… Его буквально осенило. Даже хорошее настроение, казалось, вновь вернулось к нему, вынуждая руку потянуться за свежей клубникой. Он попросил грязнокровку. Нет – приказал прийти ей на игру. Все еще помнил, как уверенное выражение лица сменилось растерянностью. «Не ты ли приняла правила, идиотка? Тогда, в библиотеке, а, Грейнджер?». Уделать гриффиндорскую выскочку оказалось значительно проще, чем он мог себе предположить. Впер взгляд в сидящую напротив Асторию: скучновато жевала свой омлет, потупив взгляд в тарелку, когда старшая Гринграсс воодушевленно что-то щебетала ей на ухо. Малфой качнул головой и поднес спелую ягоду к губам, тут же вгрызаясь в сладкую плоть зубами и ощущая, как сок заскользил по небу. Медленно провел языком по губам, и его почти обожгло кипятком. Или чем-то похуже – словно ему за ворот тоненькой струйкой лили раскаленную карамель, которая тут же стекала вниз по позвоночнику, вынуждая волоски на затылке встать дыбом. Потому что Грейнджер смотрела. Нет – сука наблюдала. Почти вгрызлась в него своим взглядом, как он в долбанную ягоду, и жрала. Бесстыдно, пока тот не повернулся. «Какого ты ТАК смотришь, сучка?». И да – момент был безнадежно испорчен. Даже послевкусие, которое всегда оставалось приятной сладковатостью на языке, сейчас сводило скулы. Грязнокровка же изменилась в лице, столкнувшись с ним взглядом. А после и вовсе отвела свои коньячные глаза в сторону. Опустила их в тарелку перед собой, а затем с н о в а мазнула по рыжему придурку. Уизли в своей форме выглядел глупо. Не так, как Малфой. Девчонки любили, когда он надевал форму. Ему нравились многочисленные взгляды, которые облизывали его с ног до макушки. Но он, скорее всего, сходил с ума. Потому что из всех девчонок, которые бросали недвусмысленные взгляды в его сторону и которых уложить на лопатки этим же вечером было проще простого, интересовала его только серая мышь Грейнджер. Со своими тупыми волосами и блядской улыбкой, предназначенной очкастому или нищеброду. Что-то вновь боднуло его рогами в ребра, буквально нанизывая и прокалывая насквозь. Драко коснулся кончиком языка уголка губ и поднялся. Она придет. Отмажется своими тупыми комментариями. Скажет, что пришла туда ради своих полоумных друзей. Но Малфой знает – она будет сидеть там ради него, укутанная гриффиндорским шарфом по самый нос, чтобы скрыть пылающие щеки.***
Она неслась к трибунам вдоль раздевалок, в очередной раз за это утро пытаясь внушить себе, что направляется она смотреть игру исключительно не ради этого заносчивого мерзавца. Но даже эти мысли не приносили должного облегчения. Гермионе дышать было нечем от одного понимания, что Малфой действительно сочтет нужным думать так, как ему более выгодно. Это же надо! Словно у Гермионы не было друзей, которых необходимо было поддержать сегодня. Чертов смех и только. Погода выдалась омерзительной. Гермионе пришлось надеть перчатки, пальто и хорошенько обмотаться шарфом. Ветер, казалось, был такой необычайной силы, что способен был замок перевернуть вверх дном. Даже Плакучая Ива поскрипывала от каждого порыва. Редко квиддичные матчи выпадали на солнечные деньки, давая игрокам возможность хорошенько помокнуть. Вот и сегодня с неба срывались мелкие капли дождя. Он не лил, но противно моросил, образовывая еще больше сырости и невероятно раздосадованное настроение. Хотя, быть может, только у нее были проблемы с этим? Другие же студенты сновали с самого утра. Да что там говорить? С самого вечера в гостиных и Большом Зале только о том и говорили, что о квиддиче. Каждый спешил занять место болельщика в самых первых рядах, набрав в руки флажков побольше. Гермиона собиралась завернуть за угол, но рука, крепко схватившая ее за локоть и дернувшая назад, резко припечатала гриффиндорку к двери первой попавшейся раздевалки. Она даже пискнуть не успела. Только глаза широко раскрыть и резко ртом сырой воздух словить. – Что, Грейнджер, пришла посмотреть, как я гриффам рукоятку метлы в зад засуну? – насмешливый голос, на который был способен только один человек во всем мире, прозвучал над ухом прежде, чем Гермиона въехала затылком в деревянную поверхность за своей спиной, сфокусировав свой взгляд на слизеринце. Нет, что он вообще себе позволяет? – Я бы на твоем месте не была так уверена, Малфой. Если кто и засунет кому-то рукоятку метлы в зад, то это Гарри тебе. А теперь отойди в сторону и дай мне пройти. Он не отошел. Остался стоять, как вкопанный. Наоборот, сделал еще один шаг в ее сторону, впирая девчонку бедрами в дверь так, словно пытался продавить ту сквозь нее. – Поттер, Поттер, Поттер… Грейджер, если он тебя трахает, не значит, что нужно каждого ебать своим вдолбленным по самые гланды мнением о его несуществующей неотразимости. Он скривился так, что скулы заныли от того, как он их напряг. А зубы, казалось, и вовсе готовы были стереться в порошок – так сильно он их сжал. Она же почти задохнулась от возмущения, словно всего несколько секунд назад получила от него звонкую пощечину. Волосы грязнокровки снова закрывали ее лицо несуразной копной, лезли в глаза, но она даже не моргнула. Это бесило. Потому что тупые локоны не позволяли разглядеть все ее эмоции в полной мере. Захотелось рывком убрать их назад, открывая шею и небольшие уши. Картина, в которой Поттер вдалбливается в худощавое тело, хватаясь пальцами за эту же блядски-красивую шею, возникла против воли. Он не хотел, но она появилась. И да, Грейнджер дернула рукой, наверное, пытаясь ударить его. Снова. Но тут же оказалась еще больше вколоченной в дверь. Зачем?! Мерлин... Он че, с ума сходит? Чувствуя, как сквозь серую ткань ее пальто маленькая грудь елозит по его груди, потому что грязнокровка пытается оттолкнуть его, тяжело дыша. – Чертов ты сукин сын! Никогда! Слышишь?! Никогда не пытайся говорить что-то подобное о нас с Гарри! – закричала едва не до хрипа. Отлично. Злись, Грейнджер. «Нас с Гарри». Захотелось размазать ее по двери. Только потом свернуть шею очкастому. – Вас с Гарри? – передразнил ее, вдавливая ее руки в каких-то глупых красных перчатках по обе стороны от тела гриффиндорки. – Я остановил тебя, ты, дура, чтобы донести до твоей тупой башки, что жить мы будем теперь вместе. Представляешь, Грейнджер? Будешь делить со мной Башню и ходить на цыпочках, чтобы не нарушить мой покой. Ты поняла? Ей послышалось, так ведь? Она смотрела на него широко распахнутыми глазами. Сначала даже не понимая, что Малфой имеет в виду. Не-ет. Это, должно быть, шутка. Потому что такого просто не должно было быть. Они с Малфоем несколько минут в одном помещении продержаться не смогут, не разгромив добрую часть школы, а здесь жить в одной Башне? Уму непостижимо! Гермиона готова была досадно застонать, даже Малфой, по-прежнему продолжающий дышать ей в шею, казалось, отошел на второй план. Казалось, у МакГонагалл было жуткое пристрастие и полное отсутствие чувства юмора. Если со вторым все было предельно ясно, то "увлечение" её было просто кощунственным, учитывая, что, скорее всего, она получала жуткое удовольствие, ставя уже хронических врагов в пары на своих уроках. Сначала профессор решила поставить в пару Паркинсон и Уизли, потом Невилла и Гойла. А теперь что? Она собирается заставить Гермиону жить с этим?! Она хохотнула. И это была не та реакция, которую ожидал Малфой. А потом хохотнула еще раз, покачав головой из стороны в сторону. Гермиона знала – это было в корне истерическое. Потому что, казалось, словно весь мир в одночасье решил от души поглумиться над ней. – Черта с два, Малфой. Твои… жалкие попытки напугать меня не оказали должного эффекта. Я, скорее, поверю в то, что у Паркинсон есть мозги, чем в решение профессора МакГонагалл выдвинуть тебя в качестве старосты, – слова сквозь тихие смешки звучали с нотками ненормального веселья. Малфой тряхнул её, вцепившись пальцами в воробьиные плечи. Грязнокровка думала, что он шутит. Ему и самому было невъебически смешно от одной только мысли, что эта сука сделает из их ОБЩЕЙ гостиной. Долбанную библиотеку, увенчанную изобилием гриффиндорских цветов. Сраного красно-золотого, от одного вида которого у него колет под ребрами. Ему тошно от одной только мысли, что она будет спать за стеной, читать книгу или дрочить, вспоминая обо всех тех недопоцелуях с ним. Малфой пообещал себе и тому отголоску, сидящему внутри, что больше не позволит себе прикоснуться к ней. Но снова делал это. Вжимал в гребаную дверь своим телом, чувствуя, как злость на самого себя с каждой секундой разливается по венам вязкой субстанцией. Такой горькой и черной, что он чувствовал её у себя под кожей, когда касался грязнокровки; у себя на языке, когда целовал её. Просто идиот. Ненормальный придурок. – Ты думаешь, что я шучу с тобой, идиотка? – он приблизился к её лицу так до одури близко, что смог бы пересчитать каждую веснушку на грейнджерских щеках. У Гермионы пересохло во рту от того, как близко сейчас было его лицо. – Малфой. Отойди, – она произнесла это предупреждающе, словно допуская мысль, что он может бояться её. – Интересно, Грейнджер, как шрамоголовый отреагирует на такую интересную новость. Я готов все на кон положить, но, уверен, это убьет его. – Прекрати трогать Гарри. – Ох, ну конечно. Кому еще в голову придет залезть под юбку грязнокровки-Грейнджер. Она дергалась под ним, а он чувствовал, как от слетающих с губ фраз становится легче дышать. И уже было почти не горько. Потому что, казалось, вся горечь оставалась в плевках, брошенных в раскрасневшееся лицо. Ему это нравилось. – Гарри никогда даже не подумает о таком! Потому что он не такой жалкий, как ты, Малфой. Слышишь? О да-а-а. Он слышал. – Тебе нравится, Грейнджер… – прошептал, потянув пальцами за край гриффиндорского шарфа, медленно стаскивая, открывая тонкую шею и чувствуя, как запах ириса остается на коже, – когда Поттер делает вот так... Губы коснулись бьющейся жилки влажным поцелуем, чувствуя, как грязнокровка напряглась и замерла, переставая дышать. У него и у самого в груди болезненно заныло от того, как нежно он коснулся её, черпая вкус кожи губами. Несколько жадных поцелуев к подбородку и он ладонью обхватывает затылок гриффиндорки, огрубевшим движением сминая блядские локоны. А она ахает, пытается отпихнуть от себя, вновь чувствуя, как между ног становится предательски горячо и неприятно влажно. И, блин, он даже не попытался остановить себя – так сильно желая ощутить этот вкус – крепко прижался губами к губам, выбивая из легких последний воздух. Грейнджер дернулась, почти зарычала ему в губы, плотно сжимая свои, но Малфой только крепче прижался к ее рту, к ней всей, желая даже своим нутром ощутить грязнокровку. Пробежался языком по плотно стиснутым губам, раскрывая их для себя, надавливая пальцами на щеки, вынуждая до хруста открыть рот. До ноющего чувства в груди и белых пятен перед глазами. Скользнул в её рот языком, ощущая исходящий от неё жар. Мазнул по линии зубов и коснулся чужого языка своим. Целая вечность прошла, прежде чем Грейнджер позволила себе сдаться. Отпустить себя, шевельнуть губами в ответ и не удержать тихого стона. И ему было мало простопоцелуя. Толкнулся к ней бедрами, продолжая кусать, сминать, вылизывать и окончательно сходить с ума. Почти скулить от щемящего чувства в груди. И злился, готов был рычать от того, как много одежды было на ней. Только шарф запутался где-то у них в ногах. Драко даже не успел понять, когда умудрился прокусить её нижнюю губу, чувствуя на кончике языка металлический привкус. Отстранился – всего на секунду, потому что ощутил, как легкие отзываются болезненным покалыванием от нехватки воздуха. Или же это от ощущений, посылающих вибрацию по всему телу? Но он не мог найти ни единого ответа на все те вопросы, которые продолжал подкидывать неприятный отголосок здравого рассудка, вопящий, что прямо сейчас он сам опустил себя на самое дно. Осознанно и так дьявольски намеренно, словно подписывая себе какой-то смертный приговор. Потому что он снова въехал ртом в ее, ударяясь зубами и слыша, как Грейнджер невнятно замычала ему в губы. Она даже не трогала его. Просто стояла, свесив руки, а Драко казалось, словно они были повсюду. Руки в каких-то тупых перчатках с оленями, расшитыми бисером. А у Малфоя все плыло. Даже от этих ебаных красных перчаток плыло. И впервые он не чувствовал отвращения. Ни капли. Салазар… Он так хотел ощутить хоть что-то, кроме жгучего желания оказаться еще ближе. Прижался к ней еще сильнее, держа за бедра. Позволяя ей ощутить, что эта гриффиндорская сучка делает с ним. И она ощутила, резко распахивая глаза, позволяя полустону-полувсхлипу слететь с изрядно припухших губ. Драко прервал поцелуй, слыша голос их горе-капитана, прогремевший «две-минуты-до-ебаной-игры». Малфой грубо впечатал руку в плечо гриффиндорки, сокращая расстояние между их телами до максимума. Просто. Блять. Нахер. Отец, прости. Прости. Простипростипростипрости. Малфой чувствовал себя предателем, когда сплюнул к ногам грязнокровки накопившуюся слюну вместе с гриффиндорским сладким вкусом, когда разворачивался, чтобы буквально сбежать с места своего самого страшного (очередного) преступления и когда летел, подобно сносящему все на своем пути урагану вдоль раздевалок, едва не налетев на Забини. – Мандрагору тебе... Забини! Ты у Грейнджер подхватил? – не выдержал он. – Подхватил что? – достаточно озадачено, чтобы Малфой успел понять, какой он придурок. – Забей, ладно? Сейчас не до твоих тупых шуток. И Паркинсон держи от меня подальше. – Чувак, у тебя все нормально? Ты какой-то взвинченный. На Грейнджер по дороге не наступил? – все же не удержался, вызывая у Драко какой-то раздраженный стон. – Ладно, ладно. Блеск для губ только вытри, Дон Жуан. Чуть свел брови, тут же касаясь пальцами губ и ожесточенно стирая липкую, пахнущую малиной жидкость с губ, а с ней заодно и Грейнджер. Хотя Малфою все больше казалось, что ему уже ничего не поможет. Вся грязь и заумное дерьмо уже смешалось с его кровью, несясь по венам. Если бы Блейз только знал, в каком Малфой болоте. И самое смешное – Драко продолжал ступать в него, заходя все дальше. Словно по колено уже было недостаточно. Обернулся, взглянув через плечо, вглубь пустующего коридора, якобы пытаясь увидеть гриффиндорку, которую оставил, припечатав к стене. Но ее там уже не было. Решить, что Грейнджер ревет, забившись в какой-то пустующей раздевалке, было слишком опрометчиво – она была сильнее этого. Сильнее? Едва не хохотнул собственным мыслям, ощущая, как губы до сих пор пылают, а в груди что-то мерзко, почти неразличимо, щемит. Приехали. Как давно, Малфой? Как давно растрепанная девчонка в твоих мыслях, о смерти которой ты грезишь с первого курса, вызывает в тебе подобные чувства?***
– Гермиона, где ты ходишь? Матч уже начался! – Невилл выглядел очень возбужденно, обмотанный гриффиндорским шарфом и размахивающий флажком, он успевал в беседе с Гермионой вставлять оглушающее «Гриффиндор, вперед!». Не то чтобы ее это раздражало, просто… – Смотрите! Это поразительно! Драко Малфой заметил снитч! Он заметил снитч и уже бросился за ним в погоню! – прогремел неприятный голос Лаванды Браун, которая выбила возможность вести матч в этот раз. Дело в том, что после смещения Дина Томаса, профессор МакГонагалл решила, что необходимо впредь каждые три года сменять комментатора матча, а потому сейчас было много желающих получить это местечко. Конечно же, стоит отметить, что везло самым болтливым и наделенным невероятно отвратным голосом. Настолько невыносимым, что общество горного тролля будет казаться значительно приятнее. Лаванда Браун со своей несколько туповатой манерой разговора можно было отнести именно к таким личностям. И не потому что она заглядывалась на Рональда, а Рональд на нее - нет. Дело было абсолютно не в этом. А еще Гермионе казалось, что, начав встречаться с Джинни, Гарри стал значительно рассеяннее, чем был раньше. Драко Малфой заметил снитч! Да где это, черт возьми, видано?! Все эти годы не было такого замечательного ловца, как Гарри, а сейчас Малфой пытается отобрать у него это звание. И, стоит заметить, что у него это неплохо получается. Точнее, сидя на метле, он так ловко проскальзывал мимо трибун, заполненных шелестом флажков различных факультетов и взволнованными возгласами, что становился размытым изумрудным пятном с белоснежными, словно только выпавший снег, волосами. И это пятно словно растворялось под дождевыми каплями, обрушивающимися на притоптанную траву поля. Гермиона ощущала, как сердце по неизвестной ей причине грохочет в груди, заглушая все звуки, потому что единственное, что она слышала - гул крови в ушах, который не прекращался ни на секунду. Исчез Гарри. Онемели люди, гудящие на трибунах. Заглушился шелест мантий, шарфов и влажных флажков. Только Малфой, который несся за снитчем столь отчаянно и стремительно, что что-то гулко обрывалось в груди, вызывая легкую дрожь в замерзших руках, скрытых перчатками, которые сейчас совершенно не грели. – Драко Малфой продолжает преследовать снитч! О Великие основатели Хогвартса, Драко Малфой ударился плечом об трибуну и едва не упал с метлы! Вы когда-нибудь видели такое? – даже голос Браун разил взволнованными нотками, неприятно скрипя. Гермиона видела, как Малфой теперь не мог держаться больной рукой за рукоятку метлы, отчего она бездейственно свисала. Рукав его мантии был порван. Наверняка ему было больно, но из-за скорости его полета было невозможно разглядеть ни то что единой эмоции, но и его бледного и влажного от пота и дождя лица в целом. Хотя Гермиона знала, что, будь это возможно, она смогла бы увидеть напряженные до предела скулы и плотно стиснутые губы – гриффиндорка знала, что это значит. Секунда, разделяющая от падения. – Ловец Слизерина падает! Очень жесткое падение и все та же рука! Но.. Мерлин, что это? Ребята, Драко Малфой поймал снитч! Слизерин победил! Грейнджер не поняла, что заставило ее охнуть и подскочить со своего места, когда Малфой оказался на земле, снеся пару скамеек. Она не слышала, как загремела трибуна изумрудно-серебряного факультета, Малфой тоже не слышал, зашвырнув взгляд туда, где должна была быть гриффиндорка, почти стразу же находя ее. Что это, Грейнджер? Волнение в твоих глазах? Почему ты, тролль тебя дери, стоишь, когда твой факультет, насупившись, не издает ни одного счастливого звука, как прежде? Сломанная система, Грейнджер? Впервые все идет не так, как ты хочешь. Впервые все идет не так, как хочет он. Что происходит, гриффиндорка? Молчишь, потому что даже не догадываешься. Не имеешь ни одной фиговой догадки. Если бы и знала, то не смогла ответить. Потому что даже Малфой не знал никакого ответа на поставленный собою же вопрос. Просто знал, что в дерьме. Его рука болела.