Болезненное

У Мономы ладони непривычно покалывает от маленьких взрывов-вселенных, несущих в себе разрушение вместо созидания. Парень чувствует силу в своих руках, чувствует мощь. Наверное, Бакуго испытывает это все время, и в этом секрет его излишней самоуверенности, огромной заносчивости. Всегда быть первым во всем. Нейто не может оторвать взгляд от взрывов-вселенных, притягивающих к себе все его внимание. Нейто не может оторвать взгляд от Бакуго. Он один большой взрыв, способный уничтожить весь мир, похоронить его в пепле. Монома взорвется первым. Парень знает это, но продолжает улыбаться — улыбка у него сладко-мерзкая и слишком приторная. Монома даже после поражения в фестивале продолжает бросаться уничижительными высказываниями, но улыбается уже нервно, на грани истерики, и быстро оказывается «обезврежен» Кендо. Нейто не любит поражения и еще больше не любит их признавать. В этом он и Катсуки, наверное, очень похожи — так думает Монома. Вот только Бакуго всегда и везде выходит победителем, а Нейто еле-еле оторвался от дна. И обидно, и больно. Еще больнее тогда, когда сердце пытается вырваться из груди при одном взгляде на этого вечного победителя, пальцы слегка подрагивают, а потом... Потом Нейто рвет белыми, чистыми лепестками, которые, если честно, совсем не подходят к любви к Бакуго. В представлении Мономы, цветы должны быть красными. Как свежая кровь. Как взрыв. Как любовь, которая убивает. Нейто не знает, плакать ему или смеяться каждый раз, когда внутри образуется ком, когда глаза слезятся, когда эти чертовы лепестки раздирают горло и выходят, оставляя после себя еще большую боль в сердце. И бесполезно спрашивать в тысячный раз, за что ему все это, за что... Любовь к Бакуго убивает медленно и мучительно. В первый раз появляется желание умереть прямо здесь и сейчас, провалиться под землю и больше не видеть ни этого мира, ни лица одного взрывного ублюдка. И выбросить, уничтожить, сжечь проклятые лепестки. Но проходило время, лепестков в комнате становится все больше, а Нейто держит их между пальцами. В голове крутятся мысли о жизни и смерти, о любви и смерти, и о боли, которая убивает. И о взрывах, конечно же. О человеке-взрыве, о вечном победителе, о человеке-вселенной. Один ублюдок думает о другом. Один ублюдок умирает с каждым днем. — Хэй, Ба-ку-го, как делишки? — Нейто удается поймать парня в одном из пустых коридоров практически в последнюю секунду, прежде чем тот успел покинуть академию, раствориться в сером безликом городе. Монома нарочно тянет это чертово «Ба-ку-го», словно пробует на вкус дорогое изысканное вино. Сейчас сдетонирует и взорвется к чертям, и Нейто бы убежать скорее. Тогда, может быть, удастся спастись от взрыва. Но уже поздно. Парень уже сошел с ума, ему окончательно снесло крышу. Парень уже умирает. Сколько там времени еще осталось? Четыре минуты? Катсуки отвечает что-то, наполненное нескрываемой яростью — все еще помнит о фестивале, даже несмотря на то, что все равно вышел победителем. Отвечает и застывает на месте, а взгляд становится пустым и стеклянным. Спасибо всем богам, спасибо удаче Нейто, спасибо его способности и, конечно же, спасибо Шинсо — без него точно пришлось бы окончательно свихнуться в этом море белых лепестков с недавно появившимися на них каплями крови. — Давай же, Катсуки, — Нейто давится своей мерзкой улыбкой и пальцем зазывает парня. — Поцелуй меня. Сколько там минут осталось? Монома не помнит, не хочет помнить, он лишь хочет навсегда раствориться в этом моменте, в чужом поцелуе, наполненном горечью. Интересно, когда выйдет время и к Бакуго вернется контроль над разумом, будет ли он помнить все это: этот обман, этот поцелуй, это отчаяние? Впрочем, уже не имеет значения. Потому что Нейто уже не так страшно умирать.