(не) надейся

      Они знакомятся в больнице, если чуть точнее, то в психушке. Мёрфи говорит, что попал сюда случайно, Беллами делает очередную затяжку и продолжает молчать.       Всё начинается почти ненавязчиво, только с точностью наоборот. Сеанс общей психотерапии, упёртая медсестра, что вынуждает рассказывать самое сокровенное и новенький, Джон. Мёрфи смотрит злобно, словно загнанный в угол волчонок, огрызается, но знает, ему уже не сбежать. И Блейк кидает взгляд, пустой, немного равнодушный. Он видел таких уже сотни. Что хуже, он был таким сам. Озлобленным, саркастичным, не принявшим ни один из выписанных диагнозов, считающим, что всё это вообще-то нелепый розыгрыш. Беллами чуть улыбается под сощуренным взглядом мутно-серых глаз и продолжает слушать историю жизни Бена, уже 8 раз за эту сучью неделю.       Мёрфи в какой-то мере заинтересован Блейком. Он умудряется выведать то немногое, что о нём узнали за два года. По сути ничего. У Белла есть сестра, страсть к сигаретам и пару томиков больничной карты. Джон убеждает себя, что ему просто скучно, когда навязывает свою компанию во время перекуров и постоянно садится рядом на сеансах групповой психотерапии, сгоняя странноватую рыжую девчонку.       Беллами ничего не говорит, ему почти всё равно, если честно. Он знает, что с такими случается. Они загибаются, увядают, кончают жизнь самоубийством или влекут несчастное существование. И второе совсем не лучшем первого, даже наоборот. Факт остаётся фактом, Блейк не хочет связываться со всем этим, не хочет иметь ещё одну грустную главу в своей жизни и ловить на себе ещё более сочувствующие взгляды.       Проходит несколько недель, сотни перекуров и тысячи ухмылок прежде чем Белл начинает говорить. За окном ясно и солнечно, тепло по-весеннему и никакой облачности. Шатен щурится, делая затяжку, наслаждаясь горечью сигарет и пейзажем.       -Отстань, а. Тебе же будет лучше, - до Мёрфи совсем не сразу доходит, что слова предназначаются ему.       -А что если нет? – не противоречить, кажется, не то чтобы сложным, просто-напросто невозможным.       Джон закрывает глаза, яркий свет слепит, но совсем не раздражает. Такие дни в больнице выдаются редко. Дни, когда большинство персонала разъехалось отдыхать, когда включают тихую музыку и ведутся сокровенные разговоры. В такие дни возникает ощущение, что все они попали сюда с переломами и порезами, а не шизофренией и попытками суицида. В такие дни незаметны бинты, что перекрывают свежие шрамы, незаметен маниакальный блеск в глазах. В такие дни Беллами Блейк может позволить себе сказать пару фраз.       -Джонни, давай поговорим честно, что там значится в твоей скудной биографии. Бросили родители, а может умерли? Погибла девушка, сестра, брат, лучший друг? Закинулся таблетками, да жизнь под откос? Не суть, не хочу слышать очередную грустную историю. Но рано или поздно ты здесь засохнешь, начнёшь много курить и много играть в азартные игры. Затем много проигрывать и много пить, а потом просто замолчишь, не будешь кидать свои ухмылки каждой медсестре и не пить прописанные таблетки. Ты – умрёшь. Останется лишь туша. В лучшем случае, порежешь вены тупым лезвием на толчке. Так что не лезь, Джонни, доживай спокойно последние месяцы без моего присутствия в этом спектакле.       Беллами зло тушит сигарету, так, будто это точка в диалоге, а может и монологе вовсе. Так, будто больше ничего не должно прервать тишину. Но Мёрфи как-то плевать хотел на все эти так. Джону смешно от всего этого и он позволяет своему смеху разрушить молчание.       - Меня насиловал мой дядя. Один раз, когда он был пьяным и снова пришёл в мою комнату, я ударил его торшером. Он упал, а я продолжил бить его. Даже когда рассёк череп, даже когда весь ковёр пропитался кровью, даже тогда удары не прекращались. Затем пришла моя мать. Помню, как она кричала. Надрывно как-то, казалось, что она не хотела знать ни причин, ни того, что сделал этот ублюдок. Она любила своего младшенького братишку. А я продолжал смотреть на раны, что нанёс, у меня так и не получилось испытать ужаса. Но вид крови.. Он мне понравился.       Блейк выкуривал третью сигарету к ряду, он не хотел слушать, не хотел жалеть или сочувствовать. Но продолжал стоять, не в силах пресечь этот сраный монолог. Ведь как-то невежливо уйти, хлопнув двери на половине фразы. Наверное, глупо думать о вежливости сейчас. Наверное, глупо думать о чувствах людей. Наверное, глупо всё-таки слушать Джона Мёрфи.       У Джона долго не заканчиваются слова и первым наконец уходит он. Бросает взгляд напоследок, просит, нет, молит, ничего не говорить. Просит молча, только так явно, что понятно любому. Блейку особенно. Беллами слишком остро понимает. Когда за Мёрфи закрывается дверь, парень достаёт последнюю сигарету из пачки.       За солнечным днём приходят другие, более серые и тоскливые, более злые и отчаянные. Более обычные. В коридорах вновь тишина, которая бьёт по ушам намного сильнее, чем звук дрели или надрывной детский плач.       Мёрфи больше не подсаживается к Блейку, только курит ещё чаще, при этом наивно пытаясь избежать компании Беллами. Джон хотел пошутить, пофлиртовать, развеселить себя, а не открываться так неожиданно и глупо. Он вновь разбивает руки в кровь, его тело усыпано багровыми синяками и улыбка ещё более натянутая, чем прежде. Мёрфи не огрызается и не выдумывает новые проделки. Мёрфи потухает.       Блейку от этого ни горячо ни холодно, ведь ожидаемо. Ведь успеть привязаться было бы глупо, только слишком реально. И Беллами хочется растормошить, успокоить и выслушать. Но ему бы разобраться с собой, с порезами на бёдрах и не принимаемыми лекарства. Кажется, что все деньги спущены на сигареты, кажется, что скоро голова разорвётся от не тех мыслей, кажется, что единственное желание на этом грёбанном свете – это выкурить ещё одну сигарету и спасти Джона Мёрфи.       И Блейк отпускает страхи, подходит и заговаривает первым. И выглядит как тот самый несмелый парень из американских подростковых комедий. Но в ответ получает лишь тихую улыбку и почти пустой взгляд.       Совсем не заметно и неожиданно они становятся не разлей вода. Много разговаривают, курят и пьют. Много целуются и смеются. Они оживают. Кажется, что месяц этого безумия лечит Белла быстрее, чем два года наблюдения у лучших психотерапевтов этой ссаной страны. Кажется, что всё наконец лучше. Что это не грустная, не печальная глава. А тот самый хэппи энд, который он заслуживает.       Мёрфи курит черничные винстон, ему нравится ягодный привкус и сизой дым. Блейк хмурится и достаёт мальборо. Они крепкие, горькие, да и чувствуются более правильно. Им думается, что они бы не сошлись ни за что на свете при других обстоятельствах.       Блейк до всего этого был капитаном баскетбольной команде и подрабатывал редактором в паршивой газётенке, мечтал стать писателем и встречался с самой умной девчонкой на потоке. Беллами любит говорить о Кларк. Он её, кажется, и правда любил. Мёрфи почти ревнует, только вот Гриффин умерла 2,5 года назад. Утопилась в ванне, предварительно оставив сопливую предсмертную записку и наилучшие пожелания. Джон её почти ненавидит, только слишком благодарит. Ведь она стала последним, что останавливало Блейка от операции «сойти ума во имя всей хуйни».       А Мёрфи до всего этого… Джон даже не помнит был ли он таким всегда или всё-таки слетел в какой-то определённый момент. Он помнит свою подругу Рейес и ночи, когда работал барменом в местном клубе. Помнит, что часто прогуливал школу и учился через пень-колоду. Помнит жизнь, а вот кем был не помнит. И это куда лучше, чем те яркие воспоминания Блейка о своей прежней улыбке и легкомыслии. Куда лучше забыть себя прежнего, чем хранить память о нём в кромешной тьме души.       Они смеются, строя очередные теории, как бы познакомились. Мёрфи смело ставит на то, что Блейк бы запал на мелкого наглого подростка, строящего из себя плохого парня. А Беллами говорит, что максимум был бы поцелуй по пьяни, а затем год извинений перед Кларк. И они молчат, так и не выбрав окончательный вариант.       Блейка на неделю забирают родные. В последнюю ночь перед отгулом он зацеловывает каждый сантиметр тела Мёрфи. Царапая, ставя засосы и синяки. Джон смеётся и перехватывает поцелуй. Им наконец-то хорошо, такие дни бывают редко. Когда Беллами уезжает всё разом сереет. Сигареты теряют свой вкус, спиртное совсем не лечит, кошмары возвращаются и ни одна шутка в мире не способна вернуть утраченное равновесие. Когда наступает очередная ночь, Мёрфи достаёт тупое лезвие из-под матраса и идёт в туалет с клочком бумажки и пачкой мальборо.       Беллами возвращается в 12 часов утра и 7 минут, в то самое время, когда уже ничего нельзя предотвратить. Блейка обходят стороной, боясь стать свидетелем разговора и жертвами сошедшего с ума разума. К нему подходит Кэндис, её так никто не зовёт помимо Мёрфи, ей уже за 50 и у неё огромный опыт за плечами. Женщина смотрит на Беллами осторожно, впервые страшась пациента, она заправляет седые кудряшки и вдруг боится за свою жизнь. И Блейк понимает: хэппи энд как всегда призрачный, как всегда не для него, как всегда мираж. Мир разваливается по частям. Перед глазами лицо мёртвых родителей, сошедших с ума опекунов, испуганное лицо сестры после первого припадка и голубые глаза Гриффин. А затем другие. Мутно-серые с искринками зелени и отчаяния. Медсестра обнимает его за плечи, плачет, уткнувшись в его плечо. Плачет за него, вместо него, перенимая всё то, что должен бы сделать он.       Когда Беллами получает записку, он улыбается. На клочке бумаге лишь 11 слов: «Надеюсь, что засосы ещё будут на моём теле, когда меня похоронят.»       После этого он курит только черничные винстон, мальборо вдруг слишком горькие