It’s louder than words — this thing that we do, Louder than words — the way it unfurls, It’s louder than words — the sum of our parts, The beat of our hearts is louder than words, Louder than words — this thing they call soul Is there with a pulse louder than words, Louder than words. (Pink Floyd — Louder Than Words)
— Все хорошо. Я снова не верю ему, но слышать эту фразу все равно с каждым разом все больнее. Он сидит в своей постели в объятиях, кажется, безразмерного одеяла и жизнерадостно улыбается. Настолько жизнерадостно, насколько может. Я держу его за руку и стараюсь улыбнуться в ответ. Но мой взгляд снова опускается вниз, выдавая истинные эмоции. — Хэй, все в порядке, бро? Нет, я не должен унывать и сожалеть. Не перед ним. Ведь ему сейчас куда тяжелее. — Да, все хорошо. Все же слабо улыбаюсь и смотрю ему в глаза. В них еще теплится озорной огонек жизни, но с каждым днем он все тускнее. *** Очередная беспокойная ночь. Я так и не сомкнул глаз; сквозь мелкую глухую дробь дождя по оконному стеклу я все прислушивался к его дыханию, опасаясь, что оно может внезапно стихнуть и не зазвучать вновь уже никогда. Окутанный призрачным лунным светом, он кажется еще бледнее. Бывает, временами его веки чуть подрагивают, губы поджимаются, а нос забавно морщится — наверное, снова кошмары. Я приобнимаю его, вжимаясь носом между лопаток, вдыхая его запах… Было бы слишком поэтично сказать, что он пахнет терпким имбирем с травянистыми нотками бергамота и бодрящим цитрусовым акцентом. Я вдыхаю полной грудью, до головокружения — на долю секунды это помогает пересилить страх, неприятным холодком растекающийся по телу. Тот страх, который выворачивает душу наизнанку, сжимает сердце до щемящей боли и сдавливает легкие так, что спирает дыхание. Страх, который вновь и вновь заставляет задаваться вопросом: за что его так? А может быть — за что так меня? Кому из нас на самом деле мстит Судьба? Кого пытается запугать? Если меня, что ж… У нее получается. Я боюсь. Боюсь, что однажды утром из нас двоих проснусь только я… Но в этот раз обошлось. Я и сам не могу сдержать улыбку, когда Котаро спросонья начинает улыбаться. Широко потягивается, а после распахивает свои глаза цвета сладкого тягучего меда и лениво жмется ко мне, сопя куда-то в ключицу или негромко говоря что-то бессмысленное, но чертовски милое. Очко за мной, Судьба. ***П/А: * The Kooks — Taking Pictures of You ** Death Cab For Cutie — Soul Meets Body
Забавно следить за кем-то из-за угла. Забавно тихо красться и прятаться за предметами интерьера, продолжая слежку. Особенно, если объект слежки не догадывается о твоем присутствии. Котаро смотрит в окно, сидя в своем излюбленном гнезде из одеял, а я неслышно подкрадываюсь за его спиной и усаживаюсь на пол позади него. В моих руках гитара, а Котаро все еще не знает о моем присутствии — все смотрит на проплывающие мимо нашего окна пушистые облака самых причудливых форм. Я беру первые аккорды и начинаю негромко петь. — I have a secret I want to tell you (У меня есть секрет, что я хочу тебе поведать…)* — Котаро резко оборачивается, но при виде меня на его лице медленно расползается улыбка. — Each time that I close my eyes I can feel you (Я чувствую тебя всякий раз, закрывая глаза)… Откуда-то из пучины одеял показывается большой плюшевый черный кот. Котаро стискивает его в объятиях перед собой и ложится подбородком ему на голову, слушая мое пение. — I run away with my imagination And I am blinded by your light that’s filling up the room (Я тону в своем воображении, и я ослеплен твоим светом, наполняющим комнату)…* Если бы он только знал, насколько правдивы эти строки. Насколько они напоминают мне о нем. О нас. Наверное, я никогда не устану восхищаться им. Моим дорогим Совенем — обладателем, пожалуй, самой светлой и невинной души в мире. Одной только улыбкой он способен вернуть краски в мою жизнь, если я вдруг хоть на мгновение увидел ее в черно-белых тонах. И даже в самый холодный день он может отогреть меня теплом своей души, пылающей любовью ко всем этим простым мелочам жизни (вроде кружки горячего шоколада в дождливую погоду) и ко всему сущему в целом. — Do you remember me, taking pictures of you As the light came through? (Помнишь ли ты, как я фотографировал тебя, объятого лучами солнца?)* Поразительно, как порой написанные абсолютно незнакомым человеком песни будто пересказывают моменты из твоей жизни. Ты слушаешь их и просто думаешь «Черт, да за мной точно кто-то следит!». Слишком много общего, будто писали, наблюдая за тобой. За вами. Фотография зажмурившегося на солнце улыбающегося Котаро неизменно занимает свое место на моем столе — возле монитора компьютера. — I want to live Where soul meets body, And let the sun wrap Its arms around me (Я хочу жить там, где душе моей комфортно будет в теле, и позволять солнцу обнимать меня всецело…)** — знает ли он, что для меня «солнце» — синоним его имени? Наверняка догадывается. Хоть я и не говорил этого вслух, но, кажется, блеск в глазах и несдерживаемая улыбка выдают меня. И он улыбается в ответ. Мелодичные звуки гитары разливаются по всей комнате в унисон с нашими голосами. Мы снова поем наши любимые песни. Песни, такие похожие на нас. — I hold you near Cause you’re the only song I want to hear, A melody softly soaring through my atmosphere Where soul meets body… (Я держусь рядом с тобой, ведь ты — единственная песня, которую мне хочется слышать; мелодия, легко парящая в моем пространстве, где душе моей комфортно в теле).** ***П/А: * Phillip Phillips — Home
В его комнате царит полумрак. Я захожу тихо, думая, что он задремал, но слабый отблеск янтарных глаз доказывает обратное. Он тихо зовет меня, смотря куда-то на другой край кровати — туда, где под мягким одеялом лежат его ноги. — Тетсу… Я непроизвольно напрягаюсь. Он не часто зовет меня по имени, обычно заменяя его привычным «бро». Я медленно подхожу ближе и сажусь рядом. — Что случилось? Тебе нехорошо? Принести что-нибудь? Вызвать вр… Он прерывает неожиданный даже для меня самого поток обеспокоенных вопросов, подняв вверх указательный палец и чуть поморщив нос. — Пожалуйста, скажи мне честно, Тетсу — как ты думаешь, я… Он на секунду осекся, тяжело сглотнув. — Я… Крепче сжимает в руке края одеяла. — …умру? Даже в полумраке я замечаю стоящие в его глазах слезы, так старательно им сдерживаемые с самого момента объявления диагноза, навсегда изменившего его жизнь. Нашу жизнь. Доктор тогда пригласил Котаро в кабинет. Меня попросили войти вместе с ним, что несколько насторожило меня уже тогда. Странное тревожное чувство трепетало и тянуло где-то под ложечкой. Доктор сидел с напряженным лицом, сцепив руки в замок. Было видно, что ему самому тяжело говорить то, что он говорил... После объявления диагноза Котаро оторопел. — Нет, — слабым голосом говорил он, нервно усмехаясь, — господи, зачем же вы так шутите? Это же просто небольшие боли... — Я не шучу, — твердо перебил его доктор. — Ваш диагноз подтвержден и перепроверен. Ошибки быть не может. — заключил он, болезненно цыкнув языком. Котаро пошатнулся, и я едва успел его подхватить. Он был бледен, как призрак, его губы дрожали, а руки неуклонно холодели. — Хорошо, — совершенно растерянно, безо всякой интонации, отвечал он. — хорошо, спасибо. Мы пойдем... да? Спасибо, доктор... Тогда он весь день пребывал в каком-то ступоре, я даже начал всерьез беспокоиться. Однако на следующий день Котаро снова смеялся. Он вел себя непринужденно, по-обычному беспечно, и я веселился вместе с ним. Наверное, в тот день нам обоим все произошедшее показалось сном... — Что за глупости ты говоришь? Тебе ведь становилось лучше, ты сам говорил. Уверен, еще немного, и… — …что? И что, Тетсу? Ты ведь тоже понимаешь, что шансов нет… — последние слова выходят шепотом; бьют по самому больному. Он наконец говорит то, что мучило меня все это время, мешая спать по ночам, и… Разумеется, я понимаю. — Котаро… Лихорадочным движением я беру его за руку. Его пальцы холоднее, чем обычно. — …бро, мы через многое с тобой прошли. Мы много трудностей преодолели вместе, столько невзгод пережили. И я уверен, что мы справимся и с этой. — Но как, Тетсу? Его глаза блестят, но, увы, не радостью, а отчаяние в голосе тупым ножом вонзается мне в сердце. Я чувствую, как мои глаза тоже начинает жечь от подступающих слез. — Так же, как и всегда. ВМЕСТЕ. Я обнимаю его так крепко, как только могу, и чувствую, как на мгновение его дыхание замирает. Но уже в следующее мгновение и меня самого сжимают некогда крепкие, но такие слабые сейчас руки. И все же он почти до боли впивается пальцами мне в лопатки, сжимая все крепче. За спиной слышатся сдавленные всхлипы. — Мы все пересилим, Котаро! Все пересилим! — стараясь подавить отчаяние, кричу я, чувствуя соленые дорожки на щеках. Кажется, мы просидели так почти полчаса. Я уже успокоился и в какой-то момент поймал себя на том, что вот-вот провалюсь в легкую дрему. Мысленно одернув себя от подступающего сна, я чуть приподнял голову с плеча Котаро — его все еще мелко трясло, но всхлипы стали значительно реже. Плохо осознавая собственные действия, я словно машинально начинаю тихо петь: — Settle down, it’ll all be clear, (Успокойся, все наладится) — в тот же миг он притих; вслушивается — к гадалке не ходи. Я слегка улыбаюсь и продолжаю мягко петь ему на ухо: — Don’t pay no mind to the demons, they fill you with fear. (Не обращай внимания на демонов, что вселяют в тебя страх) The trouble, it might drag you down, (Проблема… она может тянуть тебя вниз) If you get lost, you can always be found. (Но если ты потеряешься, тебя всегда найдут) Just know you’re not alone (Просто знай, что ты не один) ‘Cause I’m gonna make this place your home.* (Потому что я хочу сделать это место твоим домом) Он чуть отстранился от меня — на такое расстояние, на котором наши лбы и носы соприкасались, и с почти по-детски чистой любовью заглянул мне в глаза. Мягко коснувшись моих губ своими, он выдохнул теплое «Спасибо». *** Погруженный в свои мысли, я не сразу осознаю, что мерный гул кухонной вытяжки стал перебиваться глухим, но настойчивым стуком в дверь. И кого же это к нам занесло в седьмом часу утра? — Доброе утро, Куроо-сан. На удивление, Акааши приветствует не своим привычным безучастным тоном. Не знаю, с каких пор я вдруг стал таким тонким психологом, но в какой-то момент я мог поклясться, что слышал в его голосе нервозную озабоченность, сильную обеспокоенность. — Доброе, доброе. Тебе не спится что ли? — А вам? Я чувствую, как моя левая бровь медленно ползет вверх. — Туше. На минуту между нами зависает молчание. — Ну проходи, что ли. Ты ведь не просто так пришел. Я не спрашиваю, я утверждаю. Нормального человека не притащит просто так в гости в шесть утра неведомыми силами. А Кейджи всегда был более чем нормальным парнем, так что для подобных странностей у него должны быть достаточно веские причины. И, кажется, я догадываюсь, в чем дело. А точнее даже: в ком. — Как там Бокуто-сан? — спрашивает он, пройдя за мной на кухню и заняв один из стульев за небольшим столиком у окна. — Он еще спит, — я продолжаю флегматично варить себе кофе. Осознание, что Кейджи, скорее всего, ожидал услышать совсем не это, приходит ко мне не сразу. — Физически ему вроде как лучше, но вот за его моральное состояние я ручаться не могу. Я вижу, что он очень переживает — не только, а точнее даже не столько, за себя, сколько за всех нас, — но едва ли я могу ему помочь. Я, конечно, стараюсь, но… Кажется, я слишком шумно вздохнул. — …Трудно успокоить человека, когда ты насилу находишь успокоение самому себе. — Я вас понимаю. Вновь повисшее молчание разбавляет журчание льющегося в чашки кофе. Поставив одну из чашек Кейджи, я занимаю место напротив него и неторопливо, чтобы не обжечься, делаю глоток. Кейджи тихо благодарит и опускает взгляд в чашку, неуверенно обхватив ее пальцами обеих рук. — Я бы хотел увидеться с ним… Он как всегда немногословен. Я безразлично пожимаю плечами. — Если ты сможешь сделать его счастливым еще на какое-то время, Акааши-кун, то я не имею ничего против. Хоть вы с Котаро и не встречаетесь больше, в душе он все-таки продолжает испытывать нежные чувства к тебе. Я заметил, как Кейджи слегка улыбнулся уголками рта, делая глоток кофе. — Если хочешь, можешь даже посидеть там, в его комнате, подождать, пока он проснется. Дважды предлагать не пришлось. Кейджи незамедлительно поднялся с места и, коротко кивнув, удалился в сторону комнаты Котаро вместе со своей чашкой. Какое-то время я еще смотрел ему вслед, но вскоре разместился на диване гостиной среди кучи подушек, к которым у Котаро какая-то особенная тяга. Большие и маленькие, пятнистые и полосатые, квадратные, треугольные, в форме сердечек, звездочек, примитивно нарисованных героев какого-то мультсериала (думается, американского), в форме гигантской овсяной печенюхи с кусочками шоколада и в форме совы… Сейчас в нашем доме около четырех десятков подушек и, по меньшей мере, две-три дакимакуры. «Ну как ты не понимаешь, бро? Их же так классно обнимать!». В ответ на мое фырканье, он обнял меня тогда со словами: «Хотя тебя обнимать все равно в сто раз круче, бро!»… Котаро… что же я буду делать без тебя? В соседней комнате слышатся радостные возгласы — видимо, Котаро проснулся. Надеюсь, присутствие Кейджи сможет хотя бы немного взбодрить его. Кейджи ушел чуть за́полдень, объяснив, что на Рождество уезжает с семьей к родственникам и надо помочь родителям собрать все необходимое в дорогу. Котаро еще с четверть часа висел у него на шее, эмоционально рассказывая что-то на ухо и, очевидно, между делом умоляя погостить «еще хоть чуточку», но, извинившись перед ним несколько раз, Кейджи все-таки удалился. Проводив его, я вернулся в комнату к Котаро. — Бро, — он смотрел в окно на своего сеттера, постепенно исчезающего вдали. — позаботься о нем, пожалуйста. Он не заслужил таких переживаний… Я не нашел, что ответить; просто сел рядом на кровати и тоже устремил взгляд в окно. Я думал, появление Кейджи обрадует его, но, кажется, это лишь сильнее надавило на Котаро. Он чувствует, что его любят. Но от этого ему лишь больнее. ***П/А: Let It Snow (by Frank Sinatra, Dean Martin, Kylie Minogue и т.д., на ваш выбор)
— Oh the weather outside is frightful (О, погода за окном ужасна) But the fire is so delightful (Но камин горит так прекрасно) Since we’ve no place to go (И, раз некуда нам пойти) Let it snow, let it snow, let it snow (Так пускай снег летит, снег летит) Ах, канун Рождества, прекрасное время! Удивительная легкость пронизывает тебя всего в этот день; ты чувствуешь, что все хорошо, и веришь, что дальше будет лишь еще лучше. Запах свежего печенья наполняет кухню, дополняя волшебную атмосферу праздника. Как и Котаро, воодушевленно уплетающий мандарины за обе щеки. — Хэ-э-эй, мне-то оставь! — с наигранной обидой чуть пихаю его в плечо и ставлю поднос с печеньем на стол. Котаро лениво отмахивается, отправляя очередную сочную дольку в рот. — Ну ты пвадаужай петь… — с вялым возмущением отвечает он, продолжая понижать процент цитрусовых в нашей кухне, а я лишь негромко смеюсь. Он забавно хмурится, когда я начинаю ерошить его волосы, и все же отодвигает от себя корзинку с мандаринами. — Ну ладно, ладно, вот, не ем. Но ты продолжай петь! — Тебе так нравится мой голос или ты надеешься снова стащить что-нибудь «под шумок»? Котаро хитро щурится, пока я снимаю фартук. — А что, если и то и другое? — с нахальной ухмылочкой он тянет руку к подносу с печеньем. — Твой голос такой сладостный, а я такой голодный… — Вот же подхали-им, — мой голос снисходительно-шутливый, а на лице расползается широкая улыбка. Внезапно Котаро прыскает и заливается звонким смехом: — Ты снова похож на большого довольного кота! — дотянувшись до моей руки, он притягивает меня поближе и заставляет присесть так, чтобы наши лица были на одном уровне. — Люблю, когда ты так делаешь! Ну точно некомовский кошак! — Кто бы говорил, совун отпетый! Раздается новая волна смеха, после чего Котаро резко притягивает мое лицо еще ближе. Он целует легко и по-детски нелепо (видно, что ему все еще смешно), и эти игривые поцелуи больше напоминают ленивое вылизывание, но — черт! — как же приятно! Да что еще нужно в канун Рождества? Печенье, мандарины, смех, ненавязчивый запах небольшой наряженной сосны в гостиной… И любимый человек рядом, конечно же. — As long as you love me so (Пока ты так сильно меня любишь) Let it snow, let it snow, let it snow (Пускай идет снег, идет снег). *** — Тетсубро, ну где ты там ходишь? Фильм сейчас начнется! — Иду, Котабро, иду! Что ж, вот и рождественский вечер! Я несу печенье и закуски к дивану и устраиваюсь рядом с Котаро. Фильм начинается, но посвящен он, кажется, не Рождеству. — Зачем ты взял фильм про День Святого Валентина, бро? — усмехаюсь я, а он лишь жмется ближе, отправляя в рот одну из печенюшек. — А почему нет? Давно хотел посмотреть этот фильм. А то все эти типичные рождественские фильмы каждый год… Из-за его положения мне не видно, но, наверное, Котаро сейчас забавно хмурит свои совиные брови и морщит нос. На протяжение фильма он почти ничего не говорил, лишь ненавязчиво поглаживал мне руку временами или приобнимал. Его голова покоилась на моей груди. Время подходило к полуночи, а фильм к концу. Ни с того ни с сего я почувствовал холод в пальцах ног и рук… — Я сам не знаю, что мне нужно. Просто… останься. — произносит главный герой фильма. — Останься, — одними губами вторю я, замирая и вслушиваясь. Героиня из фильма отвечает: «Хорошо», а мои глаза уже выжигают слезы. Я мягко целую Котаро в загривок. Котаро перестал дышать.