Семь минут в раю

Ойкава убирает корзину, полную волейбольных мячей, когда кто-то называет его имя. Повернувшись, чтобы увидеть позвавшего, он чувствует, что биение его сердца моментально ускорилось: это Бодрячок-кун или, судя по тому обращению, которое он слышал от игроков Карасуно, Суга. Суга находится перед Тоору всего минуту, и тот надеется, что тусклый свет складского помещения скроет румянец, который, несомненно, уже появился на его лице при мысли об их близости. — Кажется, мы пропустили его, когда убирались, — произносит Коуши, поднимая мяч, чтобы подойти к корзине и поместить его поверх остальных. И нет, Ойкава даже не смотрит на этот мяч, особенно после того, как в комнате внезапно темнеет с резким щелчком, раздавшимся позади них. Развернувшись обратно, Ойкава видит, как закрывается дверь, и, когда он дёргает за ручку, та даже не двигается с места. Конечно же, Тоору начинает стучать в неё кулаками и кричать, чтобы там, с другой стороны, прекратили страдать хернёй и выпустили их. — Может, ты успокоишься? — отвечает голос снаружи, и Ойкава сразу узнаёт в нём Матсукаву. — Матсун, сейчас не время для розыгрышей! — восклицает он. — Открой дверь! — Что, если нет? — раздаётся другой голос — Ханамаки. Взглянув на дверь так, будто он может увидеть своих друзей сквозь неё, Тоору начинает говорить самым авторитетным голосом, на который способен: — Я ваш капитан. Откройте эту чёртову дверь, сейчас же. — Капитан, да? — начинает Ханамаки, явно пытаясь не засмеяться, чего не скажешь о Матсукаве, слабое хихиканье которого уже слышит Ойкава. — Что ж, вообще-то мы твои семпаи, поэтому как насчёт благодарности за то, что мы дарим тебе семь минут в раю* вместе с Бодрячком-куном? Ойкава краснеет ещё больше, но игнорирует его, вместо ответа поворачиваясь к Суге, чтобы извиниться за своих товарищей по команде. Но Коуши уже закрыл своё лицо руками. Тоору инстинктивно движется к Суге и говорит, заикаясь: — Не слушай их, они просто любят дразнить меня. Но когда Суга смотрит на него сквозь промежутки между пальцами, Ойкава замирает. — Как запирание нас в комнате относится к тому, чтобы дразнить тебя? — слегка приглушённо спрашивает Коуши, не отрывая руки от лица. Теперь Ойкава готов убить Ханамаки и Матсукаву. Медленно опустив руки, Суга продолжает смотреть на собеседника, взгляд у него тёплый и любопытный, но как только его глаза на мгновение встречаются с глазами Ойкавы, его лицо окрашивается в цвет рассвета и взгляд резко опускается в пол. Он сам ответил на свой вопрос. — Послушай, всё это не столь важно… — мягко произносит Ойкава, пытаясь успокоить скорее себя, чем Сугу. — Мы можем просто проигнорировать это, притвориться, что ничего не произошло, всё равно мы видимся не так уж и часто. — Что, если… — бормочет Суга, взглянув на Тоору. — Что, если я не хочу притворяться? Ойкава не способен пошевелиться, он не может дышать, пока Суга подходит к нему, глядя вниз, берёт его за руку и мягко, почти нерешительно проводит большим пальцем по тыльной стороне его ладони. — О чём ты говоришь? — пытается спросить Ойкава. Ему кажется, что слова не складываются в предложение — настолько напряжён его голос. Суга смотрит на него, а затем касается его лица. Глаза парня закрываются, когда он притягивает Тоору к себе, и их губы соединяются. Ойкаве требуется время, чтобы осознать происходящее, но очнувшись, он сжимает руку Коуши и целует его в ответ, свободной рукой обнимая за плечи и притягивая ближе к себе. Поцелуй медленный, всего лишь мягкое касание — кожа к коже, но им всё равно. Спустя какое-то время они отстраняются друг от друга. Даже в темноте Ойкава может увидеть, что лицо Суги стало пунцовым, хотя он уверен, что и сам находится в таком же состоянии. Никто из них не произносит ни слова — они просто смотрят друг на друга. Когда они оба открывают рты, чтобы сказать что-то важное, с другой стороны двери слышатся громкие голоса. Створки распахиваются, и комнату заливает свет, заставляя юношей ослепнуть на время. Как только Ойкава снова обретает зрение, он видит, что рядом с Ханамаки и Матсукавой стоят Иваизуми и капитан Карасуно, которые выдыхают хором: — Боже мой.