не улетай

Густой сигаретный дым плотным слоем выходил сквозь распахнутое окно, растворяясь в ночном воздухе. Дождь тяжелыми каплями моросил по крышам домов и машин, разбиваясь о твердую поверхность, и лишь изредка попадая в открытое насквозь окно, больно задевая Антона леденящими прикосновениями. Такая мрачная погода ни на толику не уступала настроению парня, которое уже давно не расставалось с ним. Осень - само по себе депрессивное время года, но когда вся твоя жизнь - одна сплошная депрессия, то осеннее обострение переносится особенно тяжело. Они сидели по разным концам комнаты - Антон на окне, обняв себя руками в защитном жесте и держа во рту сигарету, а Арсений в кресле напротив, с холодным непроницаемым взглядом и кольцом на безымянном пальце. Каждый понимал, что сегодня всё закончится, вот только один был к этому готов, а другой, казалось, был готов умереть от одной только мысли об этом. 
 Так вышло, что в этом мире у каждого человека при рождении на левом запястье появляется метка в виде шрама, идентичная с меткой его родственной души. Так ты легко сможешь найти человека, с которым тебе предначертано прожить всю твою жизнь. Антон всегда считал это детским бредом, но остальные почему-то видели в этом смысл своей жизни. В какой то момент вселенная дала сбой, - наверное, пробки вышибло, - и родился человек, у которого не было метки. Представьте, каково это - родиться обреченным на вечное одиночество, потому что в этом мире абсолютно каждый повернут на поисках своей истинной любви. Антон никогда не понимал, почему именно он оказался этим человеком. Он не раз задавался вопросом, чем он так насолил Богу ( или Дьяволу, кто там, наверху?), что обрек себя на пустое существование. «Вселенная отдохнула на тебе, Шастун» 
 С самого детства Антону приходилось слышать такие слова в свой адрес, от которых сердце болезненно сжималось, а слезы предательски наворачивались на глаза. С самого детства ему приходилось отстаивать свое право на существование в этом мире и доказывать, что он тоже человек, пусть и не такой, как другие. «Ты испорченный, Антон. Лучше бы тебя не было» Сказанные в порыве гнева слова родителей навсегда отпечатались в памяти, ноющей болью отдавая в сердце. Мать наказывала парня при каждом удобном случае, даже не скрывая, что никакой любви к своему чаду она не испытывает, а отец всегда был слишком занят, чтобы хоть что-то заметить. Знала бы она, как я сейчас наказан, наверняка бы ликовала от радости… От этих воспоминаний хотелось плеваться, а лучше просто навсегда забыть это кошмарное время, но, к сожалению, это так не работает. От противных мыслей Антона отвлек леденящий голос брюнета, от холода которого по телу непроизвольно начинали бегать мурашки: — Антон, я понимаю, что ты пытаешься оттянуть время, но рано или поздно нам придется поговорить, и лучше сделать это сейчас, пока еще не слишком поздно. 

От этих слов хотелось громко рассмеяться прямо в лицо мужчине: «Не слишком поздно? Ты что, не видишь? Я уже в тебе утонул» — Прекрати играть со мной в молчанку, Антон, мы не в детском саду. 
 — Ну да, в детском саду мальчики же не трахаются, так ведь? — это явно был бросок в лицо, но лучшей защиты, чем нападение, в мире еще не придумали. — Блять, Антон, прекрати вести себя как придурок, — брюнет резко вскочил с кресла и сократил расстояние до парня, вырывая из его рук зажженную сигарету и небрежно швыряя её в окно, после рывком стаскивая парня с подоконника. — Посмотри на меня, Антон. Просто посмотри на меня, — горячие пальцы коснулись подбородка, поворачивая голову парня и заставляя смотреть прямо в глаза, — мы оба знали, что рано или поздно это должно было случиться. Так что ни к чему сейчас строить из себя обиженного на весь мир бедного мальчика, которого недолюбили. — Ты что шутишь сейчас надо мной? — и правда, от нелепости сказанных слов действительно хотелось смеяться, — ты, блять, всё это начал. Ты пришел ко мне, жалуясь на жизнь, ты просил утешения, ты, в конце концов, трахнул меня, а теперь ты говоришь, что я строю из себя обиженного? Я готов был быть для тебя кем угодно, Арс! Другом, собутыльником, мальчишкой для траха, меня устраивала любая роль! Почему ты хочешь отобрать у меня это? Ты не имеешь, блять, права на это! — слезы непроизвольно брызнули из глаз, да и сдерживать их было уже бессмысленно. Антон не хотел, просто не мог отпустить сейчас мужчину. Потерять его означало потерять себя, а от парня и так уже мало что осталось. Холодные голубые глаза внимательно смотрели в изувеченные глаза напротив. Арсений понимал, что он это начал. Понимал, что позволил себе то, чего позволять ни в коем случае было нельзя. Понимал, что растворился в этом мальчишке, забывая о своей семье, о родственной душе и ребенке, которые ждали его дома. Он понимал, что он, черт возьми, виноват во всем этом дерьме, из которого сейчас не может выбраться, и в котором уже давно утонул Антон. Но он не мог иначе. Он, честно, пытался все прекратить где-то между горячими прикосновениями чужих губ. Он, честно, пытался все прекратить где-то между переплетенных намертво пальцев. Он, честно, честно, честно пытался все прекратить, но каждый раз ему сносило голову от ощущения молодого тела, прижатого к его собственному, от этих зеленых глаз, в которые можно было бы уместить целую вселенную, от преданного взгляда, похожего на взгляд дворовой собаки, которую приютили, накормили и пообещали всегда быть рядом. И в один момент он, честно, устал с этим бороться. И что он имеет теперь? Человека, который, когда его не пустят в рай, будет готов отправиться за ним в ад? Человека, который по его вине теперь вряд ли сможет когда-нибудь вздохнуть полной грудью? Человека, которого он влюбил в себя, привязал к себе всеми существующими нитями, а теперь обрывает по одной, и с каждой у Антона обрывается что-то внутри. Отвращение к самому себе, и жалость к мальчишке, который еще совсем не понимает жизнь, и вряд ли когда-нибудь теперь её поймет, разъедало изнутри словно кислота. Арсений не заметил, как прижал к себе Антона, успокаивающе гладя по волосам, не заметил, как чужие руки плотным кольцом обвили талию, не давая и шанса на отступление. Не заметил, как чужие губы с силой начали вжиматься в собственные, ловя каждое чертово мгновение, которое сейчас казалось таким мимолетным, что и вечности было бы мало. — Арс, пожалуйста, — рваный выдох, а затем еще один поцелуй, — я так люблю тебя, я пиздец как люблю тебя, Арс, — парень цеплялся за футболку брюнета как за спасательный круг, боясь отпустить хоть на мгновение, — я просто блять до невозможности люблю тебя, — тяжелое дыхание Антона оглушало обоих, а отчаяние, с которым он произносил эти слова, было настолько сильным, что Арсений боялся невольно в нем захлебнуться. Пряча голову на груди брюнета, парень продолжал глубоко дышать, пытаясь как можно больше заполнить легкие родным запахом. Пытаясь вытеснить всё, что было внутри, и оставить только то, что было от Арсения. Брюнет успокаивающе прижимал к себе тело напротив. Он не мог остаться. Не сейчас, никогда. Он изначально знал это, и не нужно было всё это начинать. — Антон, у меня есть родственная душа, ты ведь знаешь это, — в горле стоял неприятный ком, а голос отказывался слушаться, поэтому слова звучали столь неуверенными, что складывалось впечатление, что они не значат ровно ничего и для самого Арсения. — И что? Только из-за того, что я родился без ебаного шрама на руке, я теперь не могу быть с человеком, который всё для меня в этом мире? Да на, блять, посмотри, у меня тоже шрамы есть, — уже не сдерживая собственных эмоций и переходя на крик, парень отскочил от брюнета, толкая в грудь дрожащими руками, и демонстративно отодвинул многочисленные браслеты, открывая взору изуродованные, исполосованные бледные запястья, на которых было столько шрамов, что хватило бы на все родственные души в этом мире. Слезы хаотично сыпались из глаз, а сердце болело так, словно его разрывало на части. Сердце, которое Антон отдал не задумываясь, а его вернули обратно разбитое и искалеченное настолько, что уже ничем не склеить. —Я дышать без тебя не могу, Арс… — Значит, придется научиться. Слова звучат так остро, что хочется перерезать ими горло. Шум в ушах заглушает все посторонние звуки, а боли в сердце начинают эхом расходиться по всему телу. Осознание того, насколько он сейчас жалок, обвивает горло тугим кольцом, которое с каждой секундой стягивается все сильнее. Антон готов был поклясться, что именно так в человеке умирает любовь. Громкий хлопок двери служит последним доказательством того, что это конец. И от этого хочется волком выть. Хочется на живую разодрать руками грудную клетку и вытащить оттуда то, что так сильно болит. Вытащить и спрятать, чтобы больше ничего не чувствовать, чтобы никто больше не смог сделать больно. Но это так не работает. Тот, кому само понятие любви было противопоказано, позволил себе раствориться в другом человеке, отдавая себя без остатка, и получил за это сполна. Если от любви умирают только в сказках, значит Антону явно не повезло с ролью отведенного персонажа.