Бинты

— Капитан, садитесь, — девушка аккуратно отодвинула деревянный стул чуть в сторону. Она придерживала Аккермана, усаживая на это место, хотя и понимала, что он в состоянии передвигаться и сам, ведь не беспомощный. А небольшие ранения для капитана разведкорпуса не беда, ведь так? Он привык шагать с ними по жизни. Такова его судьба.       Однако унять невероятное волнение, заставляющее сердце трепетать в груди, она не смогла. А потому орган, что всегда перекачивал кровь, продолжает это делать в несколько ускоренном темпе, начиная сильно пульсировать, быстро-быстро биться и, кажется, вот-вот — ещё секунда — оно и вовсе вырвется из груди.       Люси, словно на ватных ногах, выпрямляется, слегка вздрагивая. Чёрт, что так сильно напугало её? Ведь не в первый же раз Леви получает ранение в бою, ведь не первый же раз такое, однако сейчас Хартфилия с какой-то трезвой ясностью понимает, насколько сильно волнуется за мужчину и желает, чтобы его белая рубашка сейчас не была порвана в области груди и на руке, а ещё, чтобы там никогда не было пятен крови. Этот цвет как-то совершенно не красит черноволосого.       Блондинка, пошатываясь, проходит через всю свою комнату, чтобы в одном из ящичков взять аптечку. Ей нужно обработать раны Леви, чтобы туда не попала инфекция или ещё что. Да и быстрее пройдёт.       Люси буквально спиной чувствует его взгляд на себе. Причём продолжительный такой, пронзительный, будто он желает увидеть её насквозь. И от этого взгляда ей становится ещё более неловко: она вздрагивает в очередной раз, врезается в тумбочку, на которой лежали все бумаги, которые ей нужно было заполнить сегодня. Настоящий фейерверк из белых листов поднимается в воздух, но также быстро опускается на пол.       Но ни она, ни капитан будто не замечают этого вороха, смотря друг на друга. Вернее, Аккерман, совершенно не понимающий рассеянности Люси, пронзительным взглядом прожигает блондинку, желая одним только взглядом своих прищуренных глаз добраться до корня проблемы, а девушка, виновато опустив взгляд, старается аккуратно опустится на пол, но, в результате, лишь падает на колени, положив рядом с собой аптечку, и начинает собирать бумаги.       Девушка поспешно старается собрать листы с пола, ведь у неё было куда более важное занятие, но те, словно по глупому закону подлости, который решил сыграть с ней в эту ужасную игру именно сейчас, всё, что собирала Люси тут же вываливались из рук.       Бесшумно мужчина поднялся со стула. Он сделал несколько шагов, опускаясь вниз, чтобы помочь собрать ей бумаги, ведь иначе она провозится с ними до глубокой ночи, да и кричало что-то внутри о том, что он обязан сделать это.       Их пальцы случайно соприкасаются, когда оба тянутся за одной и той же бумагой. И тогда он чувствует её холодные пальцы впервые. Неужели они всегда такие? Бледная кожа, холодные прикосновения. Но какие мягкие у неё пальцы, он уверен, что всё руки, да и вся её кожа, тоже мягкая, как эти ледяные пальцы. Он чувствует, как они дрожат. И, как-то совершенно неожиданно, Леви ловит себя на мысли, что хотел бы согреть эти ледяные пальцы, унять их дрожь.       Однако трясёт головой и поспешно подбирает бумаги, держа на лице ту же маску безразличия. Люси же, подобрав и остальные бумаги, кое-как кладёт их на тумбочку и надеется, что вновь не опрокинет. — Простите, капитан, — поспешно лепечет она, слегка поддерживает его, будто он всё же не в силах ходить сам, но странно, что тот совершенно не сопротивлялся. — Снимайте рубашку, — она краснеет от своих же слов, хоть и понимает, что это необходимо, а сама, подобрав аптечку, садится на колени перед стулом, что-то судорожно ища в небольшой коробочке.       Она прикасается тёплым небольшим полотенцем к ранам на груди и руке, чтобы промыть их, и совершенно случайно, когда дрожь по непонятной причине становится всё сильнее, из рук вываливается полотенце. Она, проклиная всё на свете и ругая себя, сперва от неожиданности слегка прикасается ледяными пальцами к его горячей груди, а потом тянется за нужной вещью.       Аккерман смотрит на неё привычным для него взглядом: чуть жестокий прищур, хоть и видно, что он совершенно уставший от всего, что происходит в этом мире. Сейчас его взгляд несколько мягче, хотя это не изменит того, что следом за взглядом последует совершенно пренебрежительный вздох и он, качнув головой, фыркнет ей в лицо о том, чтобы та взяла себя в руки.       Закончив с обработкой ран, Хартфилия взялась за бинт, но и тот упорно не хотел ложится на тело Леви. Девушка даже выругалась, в который раз проклиная себя. И она, в самом деле, хотела бы верить, что эта странная дрожь из-за чего-то другого, но понимала, что всё это холод, идущий изнутри. Всё это результат того, что девушка много лет видела и делала вид, что всё так и должно быть. Это всё результат того, что Люси слишком долго говорила, что смерть — это нормально.       И сейчас хотелось бы перемотать сердце к чёртовой матери бинтами, чтобы оно хоть капельку начало затягиваться, либо же, наоборот, перетянуть настолько сильно, чтобы они стиснули и умертвили его до конца.       Поднимая взгляд на Аккермана, который медленно натягивал на себя свою рубашку назад, Люси знала, что это её вина От осознания того, что чудом всё обошлось лишь этим, когда капитан спасал её проблемную задницу, сердце блондинки болезненно сжимается, понимая, что могла лишиться единственного целебного бинта для своего сердца. — Извините, капитан, — говорит она, чуть унимая дрожь. Хоть это и давалось ей с большим трудом, но она постаралась и выдавила из себя крайне правдоподобную улыбку, будто бы пытаясь доказать ей что-то. Пожалуй, в первую очередь, конечно же, себе и никому больше.       Леви никогда не знал о её чувствах. Пф… Люси никогда не призналась бы Аккерману, ведь и без того знает, что ему не нужна такая обуза рядом. Зачем ему она, когда есть, ну, допустим, Петра. Она красивее, сильнее и, определённо, её не нужно будет вытягивать прямо из-под лапы титана, рискуя своей собственной жизнью. Рал знает, как распоряжаться своей жизнью и жизнями других людей, а потому постарается не допустить подобного.       Хартфилия же понимала, что после утраты всех близких людей, которые согревали сердце, ей больше нет смысла бороться. Она пошла в кадетское училище вслед за своими друзьями, разведкорпус выбрала так же из тех же соображений, не желая расставаться с ними. Да только их разлучили ещё в первый месяц их службы, а спустя ещё два ей привезли лишь три порванных плаща и указательный палец Нацу. Люси знает, что ей нет нужды жить, но судьба, снова расставляя карты по-своему, не даёт ей уйти так просто. — Извините, капрал, что вам пришлось снова спасать меня, — в голове девушки что-то переклинило. Она поняла, что раз уж точно знает, что ей не нужна эта жизнь, что ей абсолютно нет резона бессмысленно шататься внутри стен и делать вид, что она живёт (да-да, именно живёт, а не жалко существует) в этой вселенной, что ей нет нужды подвергать жизни других опасности. Она вдруг перестала дрожать, уверенно сжав в руках краешек своей мантии. — Больше вам точно не придётся этого делать.

***

      Холодный ночной воздух совершенно неприятно дул, хотя скорее бил по лицу. Возможно, сонного человека он бы разбудил, но Люси ещё не ложилась, стараясь навести порядок в голове, взвесить всё ещё раз, да только она была уверена, что хочет именно такого исхода. Никакого другого.       Моросящий дождь придавал ещё более неприятные ощущения. Природа словно показывала ей всем своим видом, как сильно ненавидит её, раз уж даже в последние несколько минут Люси она не может подарить красивого и приятного умиротворения. И от этого Хартфилия лишь невольно усмехается, понимая, как же сильно она желает сделать шаг вперёд и оказаться рядом с семьёй и друзьями.       Возможно никто из них не захотел бы, чтобы Люси закончила жизнь вот так: просто сделала шаг с крыши старого замка, который нынче штаб разведкорпуса. Люси знала, что ей не уйти героем — это очевидно, как смерть или рождение; да и не нужно ей это геройство. Она просто хочет, чтобы остальным членам отряда Аккермана стало легче дышать, чтобы они, наконец, перестали рисковать собой ради неё.       И она точно знала, что делает. И она точно знала, что в такую омерзительную, как и сама жизнь Хартфилии, погоду сделать шаг вниз, навстречу своей гибели, будет легче всего.       Хартфилия закрывает глаза. Говорят, что лучшие моменты своей жизни люди проживают именно с закрытыми глазами. Так что же? Почему она не может этот прекрасный момент прожить так? Ведь она делает хорошее и правильное дело. Кто-то должен быть чистильщиком. И она стала им в своей же жизни.       Хартфилия делает шаг вперёд, чувствуя, как в один момент воздух вокруг перестаёт врезаться в нежную кожу холодными порывами. Она чувствует странное умиротворение. И девушка невольно думает, что вот он — рай, вот он — загробный мир, вот она — смерть. — Создания более глупого, чем ты, нужно ещё поискать, — Леви говорит чётко и ясно, смотря на девушку, которая сейчас лежала на крыше замка с привычным прищуром, хотя было в нём что-то такое, что невольно заставило бы Люси, определённо, расплакаться, да только повезло, что в этот момент она ещё была с закрытыми глазами. — Зачем? — невольно слетает с её губ, а нижнюю она в следующий же миг прикусывает: до боли, до крови, старательно пытаясь приглушить рвущийся наружу крик боли и отчаяния. — Зачем? — блондинка даже не открывает глаза, лишь сильнее их зажмуривает, больно ударяя кулачками по мокрой крыше. Она снова и снова бьёт, пока что-то не начинает болезненно щипать, а лёгкий запах крови не начинает кружить голову. Из её глаз беззвучно текут слёзы. Она не всхлипывает, нет. Просто слёзы. И это раздирает её ещё больше. — Я так хотела сделать это для вас, а вы лишь в очередной раз делаете то, что взбредёт вам в голову. Вы, капрал, не дали совершить единственный смелый поступок в моей жизни. — Ты ведь трусишка. Тебе ни к чему смелые поступки, — тут же говорит Леви, даже не смотря на Люси. Как он догадался, что она сделает это? Он хорошо знает блондиночку, и по её холодной решимости стало ясно, что она выкинет какую-нибудь глупость. Почему он остановил её? Аккерман и сам хотел бы знать ответ на этот вопрос. Нет, он бы не позволил никому умереть — он ненавидит лишние смерти. Но капитан не может отрицать, что у него был и другой какой-то мотив: сердце. — Это унизительно, — Хартфилия одну руку кладёт на глаза, предплечьем закрывая их, будто боялась, что Леви увидит её слёзы. — Унизительно то, что ты совершенно не считаешься с нашими чувствами, — Леви сам не знает, зачем это говорит. Но говорит. И говорит правду. В отряде все с первого дня полюбили Люси. Она была для них как младшая сестрёнка, а потому он знал: её смерть просто уничтожит их стержень. Да и не только его. Её смерть сломает их. И его тоже. Черноволосый не знал почему, но знал, что она нужна ему живой, идущая по правую руку от него. — Унизительно то, что вам плевать на меня, но вы строите героя. Мне не нужно это. Я хотела сделать шаг туда, в бездну. Я хотела больше никогда не открывать глаза, не чувствовать ничего: ни любви, ни тоски, ни жалости, — Люси говорит и стискивает зубы. И отчего-то возвращается прежняя дрожь. Будто от осознания того, что сердце её, всё побитое и израненное, должно биться и дальше.       Леви чуть гневно смотрит на неё, здоровой рукой хватает её за плечо, поднимает и, как только она оказывается на уровне с ним, жадно впивается в её пухлые розовенькие и мокрые (от дождя и слёз) губки, в следующий миг прижимая её к каменному ограждению, не давая путей к отступлению.       А она и не собирается. Почувствовав прикосновение его губ к своим, Люси лишь вздрагивает и первую пару секунд старается вырваться, оттолкнуть его, но понимает, что именно этого ждала так долго. И что она не хочет сейчас отталкивать его. Нет.       Поцелуй разрывает тоже Леви. Он обнимает Люси, прижимая к себе. И только теперь он слышит её судорожные всхлипы. Только теперь она была честна с собой до самого конца. Он усмехается, гладит её по спине, потом накидывает ей на плечи свой пиджак, чтобы та не замёрзла, продолжая крепко прижимать к себе.       И Люси точно уверена, что благодарна капитану. Теперь, почему-то именно после этого поцелуя, который дал хотя бы мимолётную надежду, что Аккерман сможет стать её единственным целительным бинтом для сердца, она стала честна с собой до конца. Она знает, что не хотела умирать. И что друзья, будь они живы, никогда не простили бы её. — Я бы тоже не простил тебе твоей смерти, Люси, — только после этих слов капитана Хартфилия понимает, что думала вслух. Но теперь она точно знает, что шанс не мимолётный. Что он действительно только её. И желание жить и бороться за жизнь наполнили её с ног до головы.