Сломанные

Больше месяца минуло с тех пор, как они пустились в бега. Города, гостиницы, люди вокруг — все менялось так быстро, что даже легкий на подъем Юу уставал от такого количества перемен, и только их трио оставалось таким же. В очередной, уже восьмой по счету город, они прибыли рано утром. Улицы были пугающе пусты — лишь иногда случайные прохожие пробегали мимо, и Шпендель, отчаянно напоминавший ожившего мертвеца, глядел на них глазами-льдинами. Такой взгляд мало кто мог выдержать, и люди стремились уйти поскорей, с опаской косясь на странного парнишку и его спутников. «Какие трусы, испугались Стручка Горохового» — подумал бы Канда-прошлый, но Канда-нынешний их понимал. Слишком многое случилось за эти месяцы. Слишком сильно изменился Шпендель, уже не живущий под девизом «Я всех спасу!». Слишком сильно изменился он сам, и иногда казалось — лучше бы не менялся. Твердому, как сталь, Канде-прошлому было бы гораздо легче. Захудалая гостиница нашлась спустя пару часов, и Джонни, неприятно пораженный местными ценами, отправился на поиски работы. Шустрый Гилл не в первый раз куда-то сваливал, оставляя их наедине, и возвращался поздно вечером — уставший, как собака, зато с пакетом еды и парой монет в кармане. Он переживал за Аллена, наверное, даже больше Канды, но справиться с таким Уолкером, который есть сейчас, не мог. А вот Юу справлялся, и в их троице возник негласный договор: Джонни отвечал за еду и крышу над головой, Канда — за безопасность, а Аллен… А Аллен просто существовал, ибо жизнью это все никак не назовешь. Если Канда за эти месяцы стал лишь немного, почти незаметно мягче, то метаморфозы Стручка бросались в глаза. Он мог часами стоять у окна, уставившись в одну точку, игнорировать их с Джонни и (кто и где умудрился сдохнуть, если дошло до такого?!) не притрагиваться к еде. А по ночам — рыдать в подушку, биться в немой истерике, сдерживать рвущиеся наружу вопли. Шпендель не хотел, чтобы его слабость кто-то видел, а Юу и виду не подал, что засыпает только тогда, когда тихие всхлипы сменяются тревожным посапыванием. Как и в прошлые дни, Стручок стоял у окна, не обращая на его возню никакого внимания, но сегодня ему, видимо, было настолько паршиво, что он решил завязать разговор. — Он был моим другом. — Что? — Канде показалось, что он ослышался. О чем болтает это сумасшедшее бобовое? Кого он назвал своим другом? Шпендель напрягся подобно натянутой струне и так же быстро расслабился. — Забей, Канда. Я несу какую-то чушь. Канда понял: забить он не может. Канда совершил нечто безумное и непонятное даже для него самого — развернул Стручка к себе лицом и высказал все, что накопилось за эти дни. — Послушай, — начал Юу, — я понимаю, что тебе хреново, против тебя весь мир, а внутри сидит чертов Ной. Я это понимаю. И Джонни это понимает. Поэтому мы и пришли сюда, чтобы хоть как-то тебе помочь, но что мы можем сделать, если ты добровольно падаешь в ад? — Вы не поймете, — убито произнес Шпендель. — Я сам загнал себя в ловушку и теперь пожинаю плоды своего безрассудства. — Что бы не творилось в твоей дурной голове, это не повод сдаваться на середине пути. Знаешь, как плохо мне было, когда Алма умер в Матиле? Но ведь я нашел в себе силы подняться и рвануть за твоей невезучей задницей. Почему ты не можешь сделать то же самое? Почему, Аллен? Зрачки Шпенделя расширились настолько, что казалось, будто цвет его глаз — черный, а не серый. Аллен. Ал-лен. Имя, слышать которое из уст Канды Юу странно, неловко и как-то болезненно. Кто из них потянулся к другому первым так и останется тайной, покрытой мраком. Канде казалось, что Шпендель его все же опередил, но тогда это было не важно. Холодные ладони, вцепившиеся в его лицо — вот это важно. Чужое дыхание и пересохшие губы, накрывающие его собственные — важно. Желание, прокатившееся по всему телу и свернувшееся узлом в районе солнечного сплетения — важно. Два метра до кровати казались стокилометровой тропой. Аллен падал на постель с нервной улыбкой, цепляясь за руки нежданного любовника и утягивая его за собой, а Юу внезапно понял, какой этот Стручок все-таки красивый. И волосы его, отросшие настолько, что приходится собирать их в хвостик — легкого движения руки достаточно, чтобы дать седым прядям свободу и любоваться тем, как они струятся по подушке. И уставшее, болезненно-бледное лицо, измученное в край, но счастливое сейчас. И тонкая шея с пульсирующей жилкой, которую так и хочется целовать, и слушать, слушать, слушать судорожные вздохи Шпенделя. — Канда… Хриплые нотки в его голосе сводили Юу с ума. У него уже был сексуальный опыт — не такой большой, чтобы им хвастаться, но достаточный, чтобы сравнить. С девушками было приятно, но не более того. С Уолкером было настолько офигенно, что вмиг забывались все их проблемы. Плащ, рубашки, штаны — отброшенная одежда буквально летала по комнате, приземляясь на пол. Шпендель под ним извивался, стонал и проводил пальцами по его спине, отчего Канда буквально зверел и с еще большей страстью целовал его выпирающие ключицы, лизал соски и спускался вниз, к животу. Вот он, Тупой Стручок, злосчастный Шпендель и такой непривычный Аллен. Все это — один человек, столько месяцев бывший назойливой заразой, но оказавшийся единственным, кто смог наполнить опустошенный сосуд его жизни каким-то болезненным смыслом. Когда ладонь Канды добралась до его возбужденного члена, Аллен прикусил руку до крови. Ему хотелось вопить во всю глотку, и дело было не только в наслаждении. Канда гладил его член, особое внимание уделяя головке, но башню срывало не от того, что ему делали, а от того, кто это делал. — Юу… — прошептал Аллен и почувствовал, как рука сжала его сильней. — Всегда мечтал назвать тебя по имени. «Тупой Стручок» — подумал Канда и перешел к более активным действиям. Юу трясло от возбуждения, но он терпеливо растягивал своего любовника — нормальной смазки у них не было, пришлось обходиться слюной, а причинять лишнюю боль он не желал. Шпендель тяжело дышал, привыкая к новым ощущениям. Его глаза были прикрыты, с губ срывалось невнятное бормотание, перерастающее в стоны. Да, Аллен был прекрасен — Канда наконец-то это признал. Он входил в него медленно, осторожно, и навсегда запомнил калейдоскоп эмоций, отразившийся в серых глазах. Сперва — удивление, неверие в то, что все-таки случилось, а потом — какое-то хищное торжество. Стручок осклабился так, будто он не девственник-дебютант, а настоящий мужик, затащивший в постель недотрогу. Канду это отчего-то взбесило. Хотелось стереть с его лица это самодовольное выражение, и он начал двигаться — быстро, резко, буквально вдавливая Шпенделя в скрипучую кровать. Аллен болезненно вскрикнул, взглянув на него испуганно, и Канда остановился так же резко, как и начал. — Стручок? — прошептал он, глядя на застывшее гипсовой маской лицо Уолкера. По нему нельзя было прочитать, о чем именно думает Аллен, но Канда чувствовал его напряжение. Он уже корил себя за сиюминутный порыв. Одна фатальная ошибка — и тот, кто только решился его к себе подпустить… Шпендель внезапно поддался вперед, обнимая замеревшего Канду. — Юу, — прошептал он в самое ухо. — Я тебе доверяю. Правда. И еще я очень сильно тебя хочу. Не делай шаг назад из-за маленького недоразумения. …и за это его «доверяю» Юу был готов отдать жизнь. Он хотел вытащить Стручка из этого кошмара, но чувствовал, как с каждым движением, с каждым стоном, все больше погружается во тьму следом за ним. Шпендель кончал с его именем на устах, и Юу, доведенный до высшей точки наслаждения, излился следом и обессиленно рухнул ему на грудь. Канда говорил, что убьет его, как только пробудится Ной, но сейчас понимал — он не сможет этого сделать. Они оба — сломанные, хлебнувшие горя люди, нашедшие спасение друг в друге. И пока сердце Аллена билось, пока он справлялся со своим сумасшествием, Канда знал — все будет хорошо. Изменившегося, но такого родного Шпенделя он не отдаст никому.