***
Легкий летней ветерок трепал волосы, а вечерняя прохлада наполняла легкие. Солнце еще не начало тонуть в темной бездне горизонта, но улица уже опустела. Невысокая девчушка шла по сыроватой траве. Ее движения были легки и полны счастья. Да, счастья. Все ее существо показывало, что она действительно счастлива. Ее глаза горели неведомым блеском и страстью, поднимающейся из самых недр ее пламенного сердца. Легкие, почти незаметные для глаза потряхивания запястий были быстры, словно она была птицей и вот-вот могла вспорхнуть в небо и кружить под самыми облаками, а ветер обволакивал бы ее перья. Ее волосы едва касались талии и волнами спускались на покатые плечи. Ее алые губы были изогнуты в улыбке. Улыбке, которую Бог редко кому дает. Улыбку действительного счастья. Но, как заведено испокон веков - бог не щадит людей. И за грехи Адама и Евы должно страдать не одно его дитя. Он дает счастье, но тут же его отнимает. Он дарит любовь, но тут же ее рушит, разрывая людей на части, словно бумагу. Она была его лучшим созданием. Верила искренне. Любила чисто. Была невинна и не допускала ни одной мысли о запретном грехе. И она должна была платить. Платить за свою чистоту и безгрешее. За свое счастье. За то, что ее жизнь была лучшей из всех существующих. За то, что она не знала страдания и бед. Она не успела ничего понять. Не успела отбиться и начать сопротивляться. Ей просто накинули мешок на голову и начали давить на гортань, куда-то затаскивая. Она пыталась кричать, но выходили только хриплые звуки. Беспомощные звуки. Ей становилось душно. Она уже не пыталась кричать. Она пыталась хотя бы вдохнуть. Девушка пыталась поймать губами малейшие лоскуты воздуха. Она жаждала этого так, как героиновый наркоман просит о своей дозе, которая лежит на расстоянии вытянутой руки, но его запястья скованы наручниками, а сам он толстыми веревками привязан к стулу. В глазах мутнело. Девушка теряла сознание. Когда она висела на ниточке, на том волоске, который отделял ее от мертвенного забвения, ей перестали давить на горло. Ослабили хватку и дали вдохнуть. Совсем чуть-чуть. Она даже наполовину не заполнила грудь воздухом, но и этого было достаточно. Гортань тут же обожгло. Никогда за свою жизнь девушка, что сейчас беспомощно страдала в чужих руках, не думала, что будет так радоваться воздуху. Ее бросили на что-то мягкое. Знакомый уху скрип кожи и запах бензина дал понять, что она в машине. Глаза видели перед собой только черную и грубую ткань, но она слышала тихий шепот людей и их судорожные движения. Ей, словно в бреду, казалось, что она слышит стук копыт и это демоны пришли утащить ее прямиком в ад. "Она это заслужила. Она нечиста." "В ад ее, в ад!" "Она думала, что служит Богу, но служила дьяволу." Миллионы и миллионы фраз кружили над ней, словно падальщики над куском старого мяса. Скрипучие и дребезжащие голоса слышались ото всюду. Мерзкое хихиканье то приближалось, то отдалялось. А девушка так и не могла понять, кажется ли ей это в дурмане, или за ней действительно пришли. Она хотела закричать. Но не могла. Она хотела закричать. Но не успела.***
"Просыпайся, шмара!". Кричали довольно громко. Её с силой хлестали по лицу. Она, все еще в полуобморочном состоянии, перепугалась не на шутку. Она облизала губу и тут же почувствовала металлический вкус на кончике языка. Губа была разбита. Она пыталась кричать, но язык не слушался, и у нее получались лишь какие-то хриплые стоны. Мешка на голове больше не было, и она, мутным от недавнего сна взглядом, пыталась разглядеть двух мужчин, которые со злобными ухмылками нависли над ней. Это были несчастливые люди. Она сразу это поняла. Сразу поняла, что они хотели вкусить ее счастья. А может - забрать. Забрать, и растоптать. Разбить, порвать, раскрошить на миллионы осколков, которые царапали бы тонкие нити души, словно нож режет почти прозрачную нить паутины. Она пыталась кричать сразу же, как только очнулась. Но вскрикнула лишь раз. Громко и пронзительно. И ее вполне могли услышать, если бы кто-то находился поблизости. - Заткнись, шлюха! - тяжелая ладонь со всей силы ударила ее по щеке. Та начала сразу же полыхать огнем. Она хотела вскрикнуть, но ей грубо зажали рот ладонью. Буквально на секунду тяжелую мозолистую руку, пахнущую вазелином, отняли от ее рта, но она не успела ни то, что вскрикнуть, а даже вдохнуть. Кляп во рту закрепили с помощью скотча, который обмотали вокруг головы. Волосы лезли в глаза. Ей было жарко, а слезы, которые не переставая текли из глаз, обжигали кожу, которая нещадно чесалась. Ее руки и ноги, связанные до кровавых отметин, зудели. Ее били по животу и ногам с такой силой, что места ударов тут же наливались краской и следы четко выступали на бледной коже. Били так, как бьют телятину, проверяя товар на качество. Они били, и ей казалось, что они говорят. Говорят, как говорили бы повара в ресторанах. "Хорошее мясо, отменный выйдет ужин". - Как обычно, я сзади, ты спереди - голоса были пропитаны никотиновой зависимостью, а от одежды и волос шёл запах дешевого виски, сального джина и хлеба с отрубями. Сейчас, находясь с кляпом во рту и чувствуя на себе удары, она задавалась лишь одним вопросом. Как эти бедные люди, которые вкалывают по двенадцать часов на заводе, могут кататься на такой машине? Но этот вопрос быстро угас. Его заменила паника. Она тянула свои склизкие и холодные щупальца прямо в сердце, отчего у нее нещадно сосало под ложечкой, а сердце колотилось о клетку ребер с такой силой, что ей казалось, будто скоро на нем будут вмятины. Она не заметила, как начала плакать. Заливаться слезами. Она плакала так, словно прощается с жизнью. Но она сама понимала, что так и было. Ее душа была из тех, что была чище хрусталя в королевском дворце. Но скоро она станет грязней закопченной печи. Потому что она знала, что ее никто не спасет. Никто не придет, не заставит перестать, не вызовет полицию. Никто. Грубые руки срывали с нее одежду, она отчетливо слышала треск ткани по швам. Слышала, как отлетают пуговицы. Она пыталась сопротивляться, но ее движения были незаметны и неощутимы, а веревки глубже впивались в тонкую кожу на запястьях и икрах. Она до сих пор не понимала, где она и на чем лежала. Спину и ягодицы холодило что-то металлическое, а кончики пальцев ног щекотала молоденькая, покрытая росой, травка. Мозолистые руки блуждали по ее телу, царапая нежную кожу. Девушку продолжали бить по всему телу. Иногда попадая повторно по местам ударов, и она была готова кричать от боли, если бы не ткань во рту, что так тщательно сковывала ее связки и язык. Она плохо видела сквозь пелену слез, которая застилала глаза. Уже не пыталась кричать, это было бесполезно. Язык упирался в тряпку, и было слышно только нечленораздельное мычание. - Не сопротивляйся, и будет легче, - запах перегара и грязных зубов вызывали тошноту и девушка боялась, что умрет вот так. Умрет голая, перед какими-то мудаками, подавившись собственной рвотой. Что над ее телом посрамятся, думая, что она еще жива. А когда поймут, что она захлебнулась, оставят тут гнить. Или закопают. А ее родители сойдут с ума и разведутся. Мама покончит самоубийством, а отец найдет новую семью и больше не вспомнит о своей любимой дочурке. Это выдуманная судьба промелькнула перед глазами, словно воспоминания, и, казалось, что это была реальность. Горькая, как плохой виски. Но тошнота прошла также быстро, как и появилась, стоило мужчине с черными, сальными волосами и запахом изо рта отстраниться. Хотя, легче от этого не становилось. Нижнее белье сорвали, как и обычную одежду. Она буквально чувствовала, как тонкое кружево расходится по ровным линиям под настойчивыми пальцами. Девушке было больно. Как физически, так и душевно. Хотя секунду назад она боялась умереть, сейчас, спустя мгновение, она уже не боялась. Уже не боялась. Нет. Она хотела этого. Хотела умереть чистой и непорочной, такой, какой была всю жизнь. Пускай над ее невинным телом надругаются, но она будет чиста. Пускай мать умрет, а отец про нее забудет - она будет чиста, и встретится с матерью на небесах. Она хотела умереть и больше не чувствовать омерзительные касания мужчин на своем теле. Не хотела чувствовать, как ее до крови кусали за шею, не хотела чувствовать, как кто-то бьет по упругой и молодой груди и оттягивает до боли соски, не хотела чувствовать, как в нее проникают толстые и грязные пальцы, растягивая девственные стенки влагалища, доставляя боль, которую чувствовали люди, попавшие на девятый круг ада. Эти люди с грязной, порочной, изуродованной душой били ее до синяков. Били до звезд в глазах. Били и шептали грязные вещи на ухо своими грязными языками. Она хотела умереть, лишь бы не чувствовать разрывающую боль. Не чувствовать крик от которого болели связки, но которого никто не услышит. Не чувствовать слезы на щеках и не ощущать кровь на своих ногах. Густую, горячую кровь. Не чувствовать, как тысячи осколков впиваются иглами по всему телу, не чувствовать, как ее разрывает в клочья. Не ощущать острую боль ниже живота, от которой хочется умереть, от которой хочется выть и загонять иглы под ногти, лишь бы отвлечься. Веревки, которые до крови впивались в открывшееся мясо, не волновали девушку. Синяки, которые нещадно жгли, не волновали девушку. Она терялась от боли. Ей казалось, что она приземлилась голым телом на крошенное стекло. Ей казалось, что она лежит на кровати, сделанной из гвоздей. Ей казалось, что тысячи бритвенных лезвий впиваются в основание живота. Она не могла держать голову, она тяжело моргала. Каждое поднятие век сопровождалось невероятными усилиями. Ей хватило остаток сил лишь на то, чтобы повернуть голову в сторону и увидеть человека, что с равнодушным любопытством наблюдал за ней и за мужчинами, что убивали ее. Медленно и мучительно. Он смотрел, а потом, равнодушно ухмыльнувшись, медленно побрел дальше. Боже, как сейчас ей хотелось подавиться собственным завтраком и умереть. Она хотела умереть, и умерла.***
Девушка почувствовала жжение на кончиках пальцев и сморгнула слезы, что тяжелыми каплями висели на краю ресниц. Спичка, которую она зажгла, чтобы закурить очередную никотиновую отраву, уже вся сгорела и маленький, почти потухший огонек обжигал кончики пальцев, отчего те покраснели. Она взяла в руки красную пачку сигарет и открыла, в надежде, что там осталась очередная порция маленькой смерти, но пачка оказалась пуста. Девушка не замечала слез, что катились по ее лицу и щипали кожу, как делали это тысячи и тысячи раз за последние два года. Ее волновало только то, что ей снова придется идти в магазин за новой пачкой. Она жила от пачки к пачке. Она отчитывала время выкуренными сигаретами. Она больше не жила, но и мертвой не была. Она просто существовала. Существовала, не понимая ни смысла ее существа, ни то, почему она еще не умерла от вечной депрессии, которая, казалось, стала ее лучшим другом и верным спутником по жизни. Девушка накинула черную худую куртку на поникшие плечи, и вышла на улицу. Прохладный ветер трепал волосы, а еще не засохшие слезы на исхудалых щеках болезненно впивались в кожу. Она медленно брела по остывшему асфальту, сверля взглядом носки своих ботинок. Их не нашли. Она дала детальный портрет, но их не нашли. Скорее всего, просто не хотели искать. Полицейские презрительно смотрели на нее, когда она давала показания. А одноклассники говорили, что она шлюха, и заслужила это. Она плакала ночами в подушку, а днем мертвыми глазами смотрела на иконы, которые стояли у нее на полке. Она давно уже не видела икон дома. В основном потому, что они давно тлели остывшими углями в лесу. Она больше не могла верить. Не могла думать, что бог есть. Ведь если бы он был, разве он предал бы страданиям свое лучшее творение? Если бы он был, почему он хотел видеть, как она страдает? Она была ангелом. Лучшим творением света и чистоты. И если бы бог существовал, он бы не сделал из нее падшего ангела. Она остановилась. Остановилась и подняла свои тусклые и давно уже поблекшие глаза. Подняла, потому что увидела двух мужчин. Это были они. Это были те две мрази, которые разрушили ее жизнь. Те две мрази, которые истоптали ее душу и разорвали сердце на мелкие клочья. Она узнала бы их из тысячи. Черные, сальные волосы, татуировка на шее в виде бабочки. Светлые волосы и шрам над правой бровью, который, хотя она и не видела его с такого расстояния, имел рваные края. Они тащили небольшого роста девушку к машине, надев ей на голову мешок и обхватив глотку пальцами. Она помнила, как еще месяц ходила с синяками и кровоподтеками по всему телу. Она увидела их и испугалась. Чертовски испугалась. Ее ноги словно вросли в землю, а связки отказались слушаться. Она не могла пошевелить языком, и ей казалось, что она чувствует тряпичный вкус кляпа во рту и ощущает горящие огнем синяки на теле. Она плакала. Слезы текли по ее лицу и подбородку, а потом срывались и падали на холодный асфальт, разбиваясь на миллионы брызг. Она хотела закричать. "Кричи, давай!" - мысль пульсирующей болью билась в голове. Она хотела закричать. Но не могла. Кричи, прошу тебя Она не могла кричать. Ну же Она чувствовала, как ее парализованные связки начинают оттаивать. КРИЧИ Она хотела кричать. кричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричикричи И сейчас она кричала.