Его имя Джойдо

Аллен не знает, что ему думать, на самом деле. У него великое множество проблем — от голоса в голове и Тени в зеркале до неотступно следующего за ним по пятам Линка и никак не успокаивающегося Апокрифа. А тут еще Тики. Тики вообще-то отдельный кадр. Он ведет себя странно, поступает странно, выглядит странно — длинный хвост и растянутая рубаха; сигарета в мундштуке и очки с огромными линзами. Он как будто забыл, чью роль в этот момент играет, как будто спутал два образа — лорда и работяги. А еще — он смотрит. Даже не просто смотрит — он смотрит с большой буквы, и Аллена это напрягает. Тики появляется ночью — открывает дверь ключом Роад прямо в воздухе, неслышно ступает по скрипучим половицам комнаты, которую Уолкер делит со своим надзирателем, и раз за разом наблюдает за его сном. Иногда — ерошит ему волосы, иногда — гладит его по щекам. Иногда… иногда — целует в висок. Этот Тики другой, ну совсем другой, не такой, каким Аллен привык его знать. Аллен привык оценивать его как врага и считать опасным, но теперь и сам не понимает, что же на самом деле чувствует. Линк ничего странного, кажется, не замечает. Он продолжает неотступно следовать за Алленом, готовит ему удивительно вкусные пироги, притесняя Джерри, проскальзывает за ним в душевую как будто Уолкер может там замыслить какую-то пакость и воплотить ее с помощью ржавеющих труб и не всегда достаточно горячей воды. Аллен с тоской думает о том, что на Ковчеге намного лучше, и никто не трогает, и мечтает сбежать, но боится бросать друзей. А еще у Аллена — Тень в зеркале, и он не знает, что ему с ней делать. Тень щерится на него провалом рта и щурит пародию на глаза — белые провалы на черном не-лице, но не доставляет почти никаких хлопот, только иногда серый цвет глаз Аллена меняется на золотой, а его волосы кажутся ему больше совсем не седыми. Иногда ему кажется, у него начали отрастать рыжие корни. А вскоре это перестает быть галлюцинацией. Тень нервирует несмотря на всю свою внешнюю безобидность. Она появляется в каждой отражающей стекляшке, и из-за этого у Аллена ужасные отношения с зеркалами. Не сказать, что раньше он относился к ним много лучше, но после того, как все они, словно сговорившись, начали показывать ему черное чудовище за его спиной, юноша предпочитает обходить их десятой дорогой. Вот только лучше не становится, потому что из-за побегов от зеркал Тень из этих зеркал начинает сниться. Во снах Аллена она сидит за роялем в белой комнате Ковчега и непринужденно наигрывает колыбельную Маны, которая единственное, что помимо костюма, досталось Уолкеру от отца. И каждый раз Аллен сбегает — прыгает в другие сны как в черные дыры, несется по лабиринтам своего подсознания как угорелый — чтобы раз за разом вновь оказываться в Ковчеге рядом с Тенью, которая как будто пытается что-то ему сказать. Тики — лишь вишенка на этом кошмарном торте, но легче от этого совершенно не становится. Аллен устает притворяться спящим буквально через полмесяца после его первого посещения. В одну из таких ночей он просто открывает глаза и садится, глядя совсем не удивленному таким поворотом Микку в лицо и склоняя голову набок. Он не спрашивает, зачем мужчина приходит. Он не спрашивает, почему на нем эти дурацкие очки, но его волосы затянуты в пижонский хвост. Он не спрашивает, почему Тики целует его каждую ночь в каком-то словно бы сомнамбулическом припадке, нашептывая что-то себе под нос и шумно вдыхая запах его волос. У Аллена все же на самом деле отрастают рыжие корни седых волос, и у него немало своих проблем. Ему совсем не до Тики, который… …Тики смотрит на него чужим — новым — взглядом того, кто знает  и ни на минуту не отрывается. И Аллен решает просто смотреть в ответ, чтобы не уступать, потому что если любой Ной может в любой момент запросто проникнуть в Орден и передушить всех действующих экзорцистов, только это ему делать и остается. Он и сам без понятия, почему в нем иссякла воля к борьбе. Просто что-то ему подсказывает… что он пожалеет, если дернется. И это связано вовсе не с опасностью Тики. Хотя тот вне сомнения был опасен каждую секунду своего пребывания поблизости. Каждую чертову гребаную лунно-звездную ночь. Но дело скорее в Тени. Или — в самом Аллене. Потому что он даже если тянется ударить, изувечить, поранить — как будто сам себя изнутри подпаливает, выжигает, испепеляет. Нельзянельзянельзя. Уже попробовал один раз — рубашка скрывает далеко не все шрамы на смуглом напружиненном теле — и не сработало. Тики смотрит на него — и его черты расплываются у Аллена перед глазами. Линк спит и не слышит ни движения похожего на призрака в своей растянутой рубахе Ноя, ни жеста, ни шороха. Как будто тот и вовсе не существует, будучи порождением больного воображения Уолкера, который сам не знает, чего же хочет и от чего скрывается. Только однажды на рассвете, когда приходит время молчаливо прощаться обрывая взглядовый поединок, Микк внезапно ему предлагает:  — Аллен, пойдем со мной. Его голос устало хрипл, и это первый на памяти юноши раз, когда Третий апостол называет его по имени. Тогда же под утро Тень в зеркале — и во снах Аллена — обретает четкость, ярко обрисовывается, став ужасно похожей на Тики. И — сипит сорванным голосом, сжимая бледной мутной ладонью крышку рояля: — Дж-джойдо… Его имя Дж… Тогда Аллен опять от нее сбегает. Сигает в черный провал очередного кошмара, боясь думать о том, кого Тень назвала этим сочным и звучным именем и стараясь не думать о том, как переплетаются проблемы его снов с проблемами стылых реалий. Рыжие корни седых волос день ото дня становятся только заметнее, Линк начинает ворочаться по ночам, Линали смотрит настороженно — как будто стала частью тех шепчущихся за его спиной болванов, не понимающих ничего, но все равно поливающих его грязью. Хотя Линали такой никогда не была, конечно. Она скорее старается его оправдать, вот только успокоения это не приносит никакого. Напротив — Аллену кажется, что он медленно, но верно сходит с ума. А Тики все приходит к нему и приходит. Не оставляет его одного. Он по-прежнему путает образы, курит сигареты через мундштук, попеременно появляется то с растрепанными волосами и в черном фраке, то в серо-голубой каске шахтера и в лаковых туфлях. И, конечно, он продолжает смотреть, а Аллен, несмотря ни на что, не желает проигрывать ему этот абсурднейший поединок. Однажды Тики спрашивает его: — Т-ты помнишь?.. — его голос так же сорван и сипл, как у Тени, а у Тени — его глаза, и Аллен не может сказать правду, ответив «нет». Вместо этого он рвано кивает, представления не имея о том, чего от всего этого ждет и хочет, и Тики протягивает руки, гладя его по щекам и зарываясь в волосы слишком холеными для шахтера пальцами. — Т-ты… рыжеешь, — замечает зачем-то он. — Ты р-рыжеешь снова, и я… я… — Аллен не знает, что Третий апостол хочет сказать ему и не желает знать этого, просто мотая головой и одним этим жестом прерывая начавшийся было поток бессвязностей. Ему не по себе — и странно. Тики смотрит на него как на нечто важное — из-за кого начал путать часы и числа, из-за кого подвергает себя опасности, находясь в якобы совершенно засекреченном здании. — Я пришел, чтобы забрать тебя, — говорит он однажды — через пару ночей после того, как Аллен решается перекочевать на его колени и оказаться в его объятьях. Тики теплый. От него пахнет каким-то парфюмом, дорогим табаком и дымом. Он ловит ошарашенный взгляд Аллена губами и выцеловывает его шрам, блуждая ладонями по его спине и ошеломляюще сладко прихватывая его нижнюю губу зубами. Лижет мочку его уха, ласкает копчик — и не дает упорхнуть, передумать, закрыться. Аллен дрожит — и мечтает о том, чтобы Линк никогда не проснулся, а утро — не наступило. Но уходить — отказывается. Тики просит его уйти с ним каждую ночь — и каждую ночь получает полусорванное стонущее «нет», каждое из которых грозит им окончательным и бесповоротным разоблачением, но все равно появляется раз за разом, как только дыхание Линка выравнивается и стихает. Тики ждет кого-то другого и приходит к нему, а Аллен просто не может отказать ему в этом маленьком самообмане, потому что сам с ним забывается и не видит никакой Тени. Ему хорошо и сладко, хотя поцелуи Микка отдают горечью кофе и табака, и покидать кольцо его рук совсем нет желания. Но Тень все же есть. И она не менее реальна, чем Тики, а может — реальней даже. И с каждым разом, когда Аллен засыпает — она прорывается в его сознание, таща за собой белый рояль, к которому будто прикована, и странные имена. Адам, Катерина, Джойдо… — Кто такой Джойдо? — все же спрашивает у нее однажды Аллен, прежде чем снова при помощи черной дыры сбежать и отправиться странствовать по другим своим снам до рассвета. Тень улыбается внезапно знакомой улыбкой — словно рада, что ее услышали — и выдыхает: — Тот, кто к тебе приходит… Уходи, уходи, Аллен, — ее голос срывается и шелестит, и юноше слишком трудно разобрать слова в неизвестно откуда берущемся постороннем шуме. — Мне… мне нельзя здесь быть… — Кто ты? — Аллен кричит. Он орет срывая голос и раздирая до крови глотку — злой и уставший, желающий не проснуться и перестать быть частью этой войны, этого совершеннейшего бедлама. Тень улыбается с ликующим облегчением — как будто он наконец задал верный вопрос. — Я — Неа. Неа. Тень называется именем, которого Аллен прежде никогда и не слышал ни от кого, но это имя ему так знакомо, что ему хочется расколотить себе голову ударом об стену. Чтобы кровь и ошметки мозгов во все стороны, и не надо ничего осмыслять, вспоминать и взвешивать… Когда следующей ночью силуэт Тики появляется как призрак в черном коридоре магической двери, Аллен не спит и ждет его, ждетждетждет. — Расскажи мне про Неа, Тики. Они молча смотрят в лицо друг другу, и от его слов Тики дергается как от пощечины. — Ты не помнишь, — выдыхает он внезапно. Его тон — уставший и утвердительный. — Но твои волосы… начали отрастать. Аллен вперяется в него неотрывным колючим взглядом. Кажется, стоит переменить тактику. Ему слишком нравится этот полный исступленных поцелуев сладкий самообман, в котором не только Микк нашел то, что искал, но и сам Уолкер стал в одночасье кому-то нужен. Юноша сводит брови к переносице и вновь выдает: — И что это значит? Расскажи мне о Неа, Джойдо. Тики вновь вздрагивает — его словно стеганули плеткой — и падает перед ним на кровать, все такой же беззвучный, безумный, устало-тихий. Он целует ему руки, скользит ладонями под рубашку, вылизывает шею и судорожно дышит в ключицы. — Неа — он тот, кто внутри тебя, — горячо шепчет он в ответ. — Он сделал тебя тем, кем сделал — там, в доме посреди пшеничного поля, когда ты едва не умер из-за этих ваших экспериментов. Он пришел — и сказал, что поможет, и вы исчезли, чтобы вернуться, а потом он явился и всех убил, и Граф начал сходить с ума. Неужели… — он отстраняется, — неужели ты совсем ничего не помнишь, Аллен? Пойдем со мной — и все встанет на свои места. Аллен не помнит. Только Тень по имени Неа сидит в его голове и как будто продолжает ему подсказывать. Глаза, лица, картинки, звуки… Вот Аллена выкручивает от боли на кровати — он взрослый, патлатый и болезненно-рыжий, и на лбу у него испарина, и кожа на скулах натянулась и горит почти лихорадочно, а на лбу — стигматы, и так странно смотреть на это со стороны, что хочется бежать в очередной черный провал, который спасет от страшного настоящего. Аллен жмурится, впиваясь ресницами в щеки, и старается не думать о том, кто сидит рядом с кроватью. Бледное лицо, родинка на левой щеке, растрепанные кудри и кое-как накинутая рубашка. Неа вторгается в воспоминание, рвет его как старую газету, протыкает пальцем голову сидящего у кровати и говорит: — Его имя — Джойдо. Аллен уже это понял. Вот только он понятия не имеет, зачем ему это знать, и словно в наказание за эту мысль его затягивает куда-то в сумасшедший калейдоскоп. Он превращается в фигурный осколок с острыми краями, и его красно-рыжее полупрозрачное стекло просеивает сквозь себя тонкие солнечные лучи. Он просыпается на руках у Тики, который баюкает его сидя с ногами на узкой промятой кровати в куче из смятого одеяла и простыней. Аллен тянется вперед, чтобы его обнять, но Линк на соседней постели шуршит бельем, и Микк снова шепчет ему на ухо: — Пойдем со мной, Аллен. Семья даст тебе все ответы. Аллен чувствует, как ему обжигает горячим дыханием ухо — и закрывает глаза, лишь молча прижимаясь к мужчине крепче. Надеется, он поймет. Темный силуэт чересчур похожей на него Тени по имени Неа, намертво отпечатавшийся на внутренней стороне его век, удовлетворенно кивает и исчезает. Когда Линк открывает глаза и резко садится на кровати, Аллен уже исчезает в квадрате магической двери в обнимку с Тики, который гладит его по спине и как юродивый без остановки обещает ответить на все вопросы. Аллену кажется, что на самом деле Тики ошибся и ждал совсем не его, но его волосы день ото дня лишь становятся все более рыжими, и долго скрывать это все равно не получилось бы. А так есть хоть какая-то возможность наконец-то нормально выспаться. Он засыпает у Тики на плече, пока тот шагает по черному коридору, и когда просыпается в следующий раз — Орден кажется ему сном и пустышкой. Его волосы отрастают, меняя седой на рыжий, и Тень больше не маячит в зеркале за его спиной. Аллен по-прежнему ничего не помнит и чувствует себя крохотной частью огромного калейдоскопа, но Тики лежит с ним рядом на вычурной, странно знакомой кровати, и на подушке с ним рядом примостился пустой сигаретный мундштук. В комнате пахнет табачным дымом. Аллен чувствует, как нещадно гудит голова, бросает еще один опасливый взгляд на зеркало и свешивает ноги на пол. За окном плывет предутренняя голубая хмарь, обнимающая своими туманными руками огромное пшеничное поле. Аллен закрывает глаза, пережидая новый приступ головной боли, и сворачивается калачиком на краю постели, временно передумывая вставать. Надо… надо просто немного выждать, а потом уже можно будет узнать, что вообще с ним происходит, потому что Тики ничего так толком и не объяснил. Только… только пшеничное поле, и что Неа когда-то здесь всех убил. …почему он их всех убил? Аллен воровато оглядывается на Тики; тот спит. У него под глазами глубокие синяки, а скулы такие острые и так выдаются, что об них можно порезать палец. И волосы все свалялись… Хочется прилечь рядом, уснуть и не просыпаться. Замереть, застыть, стать стекляшкой в калейдоскопе. Одной из тех стекляшек, что осыпаются сейчас у Аллена в голове. Одна за другой — Катарина, Адам, близнецы, Вайзли… …Джойдо. Мужчина ворочается, зарывается носом в подушку, принимая какую-то совершенно неудобную позу — и длинно вздыхает, будто расстроенный каким-то не слишком хорошим сном. Тот самый Джойдо, который когда-то на пристани учил его целоваться; который хмурил брови при словах об изучении душ и перерождении; который воровал для изучения этих чертовых душ дорогущие артефакты. Тот самый Джойдо, который не спал две ночи, когда в Аллене просыпался долбаный чертов Ной. Аллен еще раз оглядывается на зеркало, никого там не находя, — и мотает тяжелой как чугун головой, не зная, что сделать и предпринять. Мысли смешиваются и сталкиваются, вновь и вновь превращая и без того изодранную в лоскуты память черт те во что, но это кажется совсем, твою мать, неважным. Потому что больше нет ни Линка, ни Ордена, не шепота за спиной, ни теней в зеркале, ни голосов внутри. Есть только запоздалое осознание своей вечности, которой определенно хватит на то, чтобы вдоль и поперек изучить все происходящее, и ощущение неземной свободы. Аллен подползает поближе к крепко спящему Тики, невесомо целует шрам у него на плече — чтобы ненароком не разбудить — и с расползающейся невольно по губам улыбкой шепчет: — Твое имя Джойдо. И думает о том, что как только мужчина проснется, они обязательно смотаются на ту самую пристань и повторят урок поцелуев там — в знак только что начавшейся новой жизни.