Ржавчина

      

«Я буду рад не тому, кто принесет мне стакан воды, а тому, кто подаст мне кольт, когда у меня уже не будет сил самому до него дотянуться».

      

      Раскосой ретушью снег добавлял очертаний стылому вечеру. Бесцветный муравейник оседал, обескураженный окончанием дня, останавливал свой ход неуемный гон будней. Смеркалось. Из окон заструился бледно-желтый свет, зазвучал эфир телепередач, загремели тарелки, зароптала обыденность. И дальний свет уходящего дня тускнел, разрядив свою батарейку.       Глубокий вдох, укутанный облаком пара.       Холод.       Ноги, хорошо помнящие дорогу, сами пришли к старому порту. Молчаливое приветствие ржавеющих кранов, рыжевато-серая стена склада, воющий в темноте паром. И словно лучина, из будки помаргивала керосиновая лампа. Газета недельной давности, пожеванный окурок, алюминиевый ковш, наполовину заполненный серовато-желтым льдом. На стенках рвано виднелись выцветшие плакаты. Со вздохом присел на табуретку, скрипнув заледеневшими ножкам и кожей куртки.       Тишина.       Замурованный в своих мыслях, он, не глядя конкретно никуда, вперил взгляд в пустеющий в опускающемся сумраке причал. Всегда причал, подумал он. В каждой из историй должен быть причал, думалось ему лениво и ненавязчиво. Онемевшие пальцы нащупали помятую пачку, зубы сдавили фильтр, щелчок, едва уловимый шорох, облачко дыма, приятный едкий жар по легким. Закинул ногу на ногу, выдохнул сигаретный дым и прикрыл глаза, словно пытался уснуть.       Вдалеке от всего мира, на его обрывчатой границе, утопающей в маслянистой воде, он мог предаться любимому одиночеству. Глядя в потолок вахтерской будки, он, словно в исповедальной кабинке, начал то ли проклинать все на свете, то ли стыдливо каяться, шумно сопя кривоватым носом. Наслаждаясь собственным отчаяньем, он выдохнул очередное облако дыма, затуманивая все больше расплывающуюся действительность.       Ты слишком любишь все осложнять, говорил ему начальник.       Люблю, кивнул он в ответ и осклабился, пожевывая папиросу.       Где можно было плюсовать, он умножал, запоминал не частями, а целиком. И с подробностями. Ориентировался на ощупь вместо того, чтобы включить свет. И всегда делал, прежде чем подумать. И говорил тогда, когда стоило молчать. От этого человек не становился сложным. Сложно становилось человеку и его окружающим. Со временем он попривык. Окружающие – нет. И со временем их просто не стало. Один за другим они пропали, их размололо жерновами влекущего и бесконечного грядущего, неумолимо маячащего где-то впереди.       Вечер пятницы, девятнадцатое декабря две тысячи восьмого года. Экономика бьется в агонии кризиса, кто-то с твердой уверенностью заявляет о новом витке Великой депрессии, самые находчивые набивают на этом карманы. Первый президент-афроамериканец в истории США наляпистой масляной картиной под названием «Политкорректность» улыбается белоснежной улыбкой из-под заголовка черно-белой газеты. В России тоже не без изменений – инаугурация Медведева до сих пор казалась каким-то странным сюжетным поворотом в одном не слишком интересном и слишком предсказуемом сериале. Косово отделилось от Сербии, в Пекине прошли Олимпийские игры. Несколько примечательных страниц в истории этого уже, к счастью, уходящего года.       История простых людей мало интересовала. Более занимательным было для них, что цены на хлеб росли, зарплаты за ними не поспевали. На предприятиях сокращения, процент безработицы растет. А пресловутые находчивые продолжают набивать карманы. Сосед по лестничной площадке купил новую машину, что-то зарубежное, безусловно. Бывший коллега с работы женился, не успело остыть его свидетельство о предыдущем разводе. Развод, как полагается, на почве измены и, причем, с той самой будущей женой. Новую любовницу в глаза еще никто не видел, зато все приметили аккуратный «Матиз», что останавливался у подъезда не менее раза в неделю. Ждали нового скандала бытовые летописцы, с предвкушением мечтая с бутылкой пива за барной стойкой дешевого кабака.       Если идет снег, то в половине случаев дело происходит в России. В остальной половине – псевдоисторический роман. Ножны от меча герой давно повесил на крючок для шляп, рогатый шлем он оставил в магазине эротических товаров, так и не найдя ему разумного применения, а борода, хоть и слегка запущенная, все еще была далека от того, чтобы ее заплетать в косички. Да и опять же, история простых людей интересовала не больше, чем прошлогодний снег.       Так что Россия, пока еще две тысячи восьмой год, пятница.       Старый порт отпустил его, дверь будки отворилась. Он вышел окутанный дымом, словно пришелец из тарелки в самых старых фильмах. Чувствовал он себя схожим образом, возвращаясь по направлению трамвайных путей в сторону дома. Мимо пробежал грохочущий полупустой вагон, в окно на него таращился ребенок неопределенного из-за наслоения шарфов пола, мама самозабвенно ковырялась в телефоне. Да, трамваем было бы быстрее, проще и, что главное, теплее. Но в пятницу он всегда возвращался домой пешком.       Пятница. Для многих этот день сам по себе праздник, самобытный и самоопределившийся повод кутить, начинать что-то а еще чаще – что-то заканчивать. Конец рабочей недели, свидетельство того, что ты просто не сдох на работе, что ты не застрелился за ненавистным монитором, не лег под пресс, не спрыгнул с крана на торчащие из бетона ребра арматурин. Словно выдох после надолго задержанного дыхания, тот краткий миг перед тем, как загустевший воздух выйдет из потраченных никотином легких, самый пик напряжения пружины, за секунду до метаморфоза. В пятницу встретимся, в пятницу пойду в бассейн, в пятницу испеку торт. День рождения в четверг – отметим в пятницу, после работы, соберемся в баре, выпьем… А выходные для многих нужны лишь для того, чтобы отдохнуть от пятницы.       Для него пятница была поводом прогуляться пешком, подышать свежим воздухом. И выкурить пару-другую сигарет по пути, дома он не курил. По старой привычке.       Дома было привычно душно. На кухонном столе растянулся серо-белый кот, непретенциозно названный Белком. Привычное движение, кот летит на пол. Равнодушно мяукнув, он побежал в коридор, скорее всего, гадить в тапки. Телевизор бросил новых красок на бежевую стену, с экрана беззвучно, словно рыба, вещал диктор. С опозданием, словно девица, появился звук, новый поток информации о бедах, авиакатастрофах, потерявшихся туристах, предстоящей встрече каких-то политиков, разводе кинозвезды. Механический щелчок, ярко-синяя подсветка, угрюмое шипение чайника. Раскинув шторы, он позволил городу взглянуть в его однушку через кухонное окно. Город, правда, был не заинтересован. В городе была Пятница, городу было не до него.       Реклама прокладок, за ней – средство от мужского бессилия, следом – безалкогольное пиво. Потом начинается вышедший из-под копирки сериал. Не то, чем хотелось бы разгрузить мозг после репортажа о ста пятидесяти погибших, но лучше, чем дурацкие стишки на тему импотенции. Чашка растворимого кофе, запакованный бутерброд из холодильника, кот, запрыгнувший на колени. И равнодушный черно-золотистый пейзаж из окна. Забухали басы у подъезда, за ними – маты на всю площадку. Звон разбитой бутылки – если это не была чья-то надежда на тихий вечер – смех, грохнувшая дверь черной девятки. Басы удалились, кот с осуждением косился то на окно, то на хозяина, обвиняя его в чем-то и требуя гладить. Сериал невозмутимо продолжался с перерывами на все те же прокладки.       Покончив с ужином, он выключил телевизор и посидел какое-то время, поглаживая кота. Животное, насытившись лаской хозяина, удалилось по своим делам. Взял с кровати телефон – он не брал его с собой – проверил сообщения. «Помнишь про сегодня?» – Ася. Не помню, равнодушно промолчал в ответ и листнул дальше. «В понедельник собрание, быть к 18:00» – начальник. Даже сквозь неоновый экран телефона сквозила чопорность. «В субботу будем обмывать покупку, приходи» – сосед. Звали его Егором, но это был излишек, телефону достаточно слова «сосед». Не приду. Дальше какая-то ахинея от телеоператора, зазывающее предложение сходить в магазин, где он опрометчиво оформил карту. Все под нож, неинтересно. Телефон с мягким стуком устроился на подушке, он подошел к столу, проверил календарь. Девятнадцатое декабря, пометок нет, что я должен был помнить? Плевать, он стянул свитер, устроился перед монитором, загудел вентилятор. Заученный алгоритм, поисковая строка сама дописывает слова, знакомая страница приветливо сыплет спамом, предложениями знакомств, анонсами каких-то игр с едва одетыми девицами и советами для похудения. Резкий белесый свет бесконечно длинного списка разнобойных предложений о работе одинаковых по сути. Менеджер по уборке помещений, помощник руководителя отдела, кассир, продавец-консультант, менеджер-кассир, помощник-консультант, помощник-менеджер, консультант-кассир…       Назойливое жужжание за спиной. Он цокнул и вздохнул, нехотя взял с подушки телефон. На голубом фоне черные буквы. Ася.       – Да.       – Ты забыл?       – Откровенно говоря, даже не пытался вспомнить.       Молчание. Знакомое до тошноты молчание. Мальчишеское желание бросить трубку и вырубить телефон, вместо этого – вздох. Желания извиняться давно уже не было, желания говорить – и подавно.       – Андрей, что происходит?       Назвала по имени. Все серьезно.       – Ася, я тебе уже все давно сказал. Ты меня знаешь, я ничего от тебя не утаивал.       – Зачем ты это говоришь? Ты пытаешься меня обидеть?       – Поверь, я знаю множество способов обидеть человека. Больше, чем порадовать. Обижать людей – это один из моих немногих талантов.       Снова молчание. Заполнять его он не собирался.       – Ты ведь обещал приехать сегодня. Я приготовила ужин.       – Откровенно говоря, слово «приехать» теряет свое благородное значение в случае человека без машины.       –Хватит цепляться к словам… как мне это уже все надоело, Андрей. Все это. Твое равнодушие, твои колкости, твоя вот эта вот… игра, или как это еще назвать. Я тебе не девочка, мне не двадцать лет…       Поставил на громкую связь, палец, словно схваченный судорогой, завращал колесо мыши. Очередная доза скучных однотипных претензий, новая порция одинаковых объявлений. К этим скандалам у Андрея был иммунитет. Вернее, он был побочным эффектом иммунитета к женщинам. А еще вернее – к людям в целом. Непробиваемость была чертой раздражающей, но полезной. Не менее полезной, чем цинизм и равнодушие.       – …ты даже не слушаешь.       – Я это слышал уже достаточно раз, Ася. И ответил тебе на все это заранее. Я тебя не люблю, но испытываю теплые чувства, симпатию, если выражаться более общедоступно, как того требует твой уровень понимания. Я сказал тебе это прямо еще два месяца назад, тебя это устроило. Не нужно сейчас делать удивленное лицо и сыпать обидными словами, ты сама все прекрасно знала.       – Козел ты.       – Приятного аппетита, надеюсь, ужин не пропадет.       Связь оборвалась, она бросила трубку, он – телефон. Она взбешенно, он – равнодушно. Не первый скандал. И, скорее всего, не последний.       Пятница. Идиотская традиция офисного планктона придавать этому дню какое-то значение. Пятый по счету день в неделе, путеводная звезда, маяк для подавляющей массы населения, пытающейся вести какую-то жизнь. Хороший день, чтобы поссориться. Хороший день, чтобы помириться. Повод, смысл, суть.       Пятница.       Андрей пятницы не любил. Равно как и выходные за ней идущие. Без какого-либо злого умысла, по старой привычке.       Ложиться спать он не собирался – все равно не заснет. Да и время детское. Почитал новости, полистал одинаковые страницы, шутки ради зарегистрировался на сайте свингеров, завел своеобразную переписку, на предложение любовного соития впятером ответил уклончиво, с сайта ушел без намерения когда-либо вернуться. Не потому что стыдно – скучно. На кухне загремело, кот что-то в очередной раз перевернул. Беззлобно стукнув его под хвост, выбросил остатки сахарницы в мусорку вместе с содержимым. Снова включил телевизор, устроился за столом, уронив голову на сжатый кулак. Кот, видимо без претензий, свернулся калачиком у него на руках. Да так и уснули оба.       Пятница погасла, жизнь продолжилась.