Босиком

Чансон, вообще-то, ребёнок. И ведёт себя как ребёнок. Он новенький, не привыкший к жизни айдола, не умеющий показывать сердечки в нужное время и быть сексуальным на камеру. Даже Хонсоб адаптируется быстрее, несмотря на то, что младше. Чжухён-хён его хвалит, а Чансона только называет "здоровым лбом" и часто вздыхает. Правильно, макнэ дурачиться можно и даже нужно, ведь это своеобразное амплуа, а если старший - веди себя достойно. У Чансона совсем плохое настроение, он много думает в последнее время - не было ли ошибкой то, что его объявили седьмым членом группы. Парень раздражённо пинает ногой кроссовок, заставляя его отъехать ровнёхонько в коридор, и поднимает глаза к потолку: - Может, мне следовало стать футболистом? - Определённо, нет. Ты бы поубивал всех сокомандников силой собственного идиотизма. Чансон подскакивает от внезапного голоса Джинхона позади себя и чуть не валится с шаткого подлокотника. - А тебя кто спрашивал? Пришёл тут, тоже... - с досадой бормочет он, съезжая на диванные подушки, и прижимает одну к себе. Джинхон смотрит с издёвкой, хоть и не злобной, но всё же неприятно. Даже он не обращается к нему с уважением, не использует пресловутое "хён", будто Ли для него какой-то мальчишка со двора. - Не веди себя так, как будто мы тебе что-то должны, - внезапно выдаёт Джинхон и хмурится. - Если бы не травма Соно-хёна и не прихоти Дэиль-хёна, вас бы тут не было. У Чансона от того, с каким благоговением младший отзывается о мемберах, временно покинувших группу, зажимает в груди и становится до жути завидно. Он встречается взглядом с Джинхоном и получает такое яростное сопротивление и неприязнь, что неосознанно поджимает под себя ноги. А тот продолжает. - Мне не нравится эта атмосфера. Хонсоб хотя бы старается сблизиться с нами, а что делаешь ты? - он немного повышает голос. - Ходишь надутый, словно индюк, и... - Я надеюсь, тебе будет что сказать в своё оправдание, Джинхон, - внезапно раздаётся сзади. Оба тут же поворачиваются и замечают стоящего на пороге Чжухёна, сверлящего младшего таким строгим взглядом, что аж холодок пробегает по коже. Джинхон моментально становится каким-то крошечным под укоризненным взором лидера, а Чансон подрывается с насиженного места и несётся в коридор, потому что к горлу уже подступили слёзы, а выглядеть ещё более жалким как-то не хочется. Старший просит остановиться и послушать и, судя по звукам, направляется за ним, потому Чансон откровенно забивает на кроссовки, как назло им же распинанные по всей прихожей. Схватив чёрную толстовку, он выбегает из общежития босиком под крики Чонука, обещающего надрать ему задницу. Он прекрасно знает, что поступать подобным образом - совсем не по-взрослому, но поделать ничего не может, он так привык. Риск погони в лице лидера и кого-то из стаффа остаётся приличным, поэтому Чансон бежит по тёплому, нагретому летним солнцем асфальту изо всех сил, благо, делать это ему когда-то приходилось не раз. Стопам почти не больно, настоящим детством обыкновенного мальчишки парень успел насладиться сполна. Далеко уходить он не собирается, но и возвращаться через какой-нибудь час - тоже. Сейчас опасность выговора и наказания не так висит над душой, как жгучая обида вперемешку с чувством собственной ненужности. Чансон забирается на крышу одноэтажного кафе и садится на край со стороны внутреннего двора, свешивая ноги. Стоит порадоваться, что в такой тёплый вечер народу на улицах мало, и нет никого, кто бы таращился на странного рыжеволосого парня, щеголяющего по городу без обуви. Он кладёт локти на перекладину, обращая свой взгляд на розовое небо. Ему, пожалуй, необходимо выплакаться, словно нашкодившему подростку, непонятому родителями и сбежавшему из дома. Но слёзы, недавно так и просившиеся наружу, куда-то пропадают, и хочется просто тихо грустить. С самим собой. С красивой музыкой. Чансон ойкает, когда нащупывает в кармане толстовки забытый там ранее плеер, и почти счастливо улыбается. Нет ничего необычного в том, что он и десяти минут не может просидеть спокойно, попросту наслаждаясь моментом одиночества, кои выпадают так не часто. Тело само начинает совершать привычные движения даже под те песни, под которые никто и не подумал бы ставить танец. Единственное объяснение этому - он слишком любит танцевать. Любит настолько сильно, что не в состоянии абстрагироваться от музыки, даже когда морально истощён. Чтобы выбраться из плохого настроения, пребывать в котором он терпеть не может, Чансон включает треки помощнее, с чётким битом, которые, как выражается Чонук, "качают", и танцует до тех пор, пока не иссякают силы. Танец для самого себя - всегда чистая импровизация, потому что так удобнее, свободнее и лучше. Когда в этот раз ноги уже почти не держат, мышцы болят и, кажется, сильно перенапряжены, а стопы стёрты о шершавую поверхность, то небо уже окончательно окрашено в тёмно-синий, и видно звёзды. Парень валится на прохладные пластины крыши, тяжело дышит, уставший, но жутко довольный. Никакого негатива не осталось и в помине, даже обида на Джинхона куда-то испарилась. Только холодок пробегает по коже, когда он представляет, что ему за побег устроит менеджер и ребята в общежитии. Чансон выдёргивает из уха наушник в тот момент, когда его плеча касается чья-то рука, и он второй раз за день чуть не ловит инфаркт, подскакивая на месте и резко оборачиваясь. - Как чувствуешь себя? Чансон думает, что Хви - самый добрый человек на свете. Ведь он не начинает с нудного "тебя ищут и уже сбились с ног, а ты даже не подумал взять телефон" и всего в таком духе. Он, как будто ничего не случилось, спрашивает, как у него, Чансона, который умудрился так накосячить, дела, и это, пожалуй, лучшее, что он вообще способен сделать в подобной ситуации. - Он сказал, что меня не должно быть с вами. А ещё, что я - идиот, - звучит это как-то жалобно, да и выглядит, будто парень не в состоянии определиться, из-за чего больше расстроен. Хви смотрит сверху и тихо смеётся, поднимая взгляд к звёздам. Чансону кажется, что он тоже звезда, зачем-то упавшая с небосклона на Землю. Наверное, чтобы дарить людям добро и прекрасное тёплое ощущение того, что ты нужен. - Утром Джинхон подслушал телефонный разговор менеджера с Дэиль-хёном, - старший выдыхает, всё так же не опуская головы, - и ему показалось, что они обсуждали окончательный уход Дэиля из группы. Он переволновался, потому что всегда хёну в рот смотрел. Ждёт его возвращения он очень. Чансон уже совсем привык к тому, как неловко Хви иногда переставляет слова в предложении, видимо, забываясь и располагая их, как в родном китайском языке. - А когда ты ушёл, выяснилось, что говорили они совершенно о другом, - подводит черту Хви, наконец переводя взгляд на чуть-чуть ошалевшего донсена. - Видел бы ты лицо Джинхона. Между прочим, только его и отпустили вместе с персоналом искать тебя. - Но ты ведь... - сконфуженно начинает младший. - А я под обещание был отпущен в соседний квартал к брату. Сказал, что ему срочно нужно связаться с родителями в Китае, а сам он не может. Чансон не успевает удивляться необычайной сообразительности своих хёнов и только сидит с приоткрытым ртом, беспомощно глазея на стакан старбаксовского кофе в чужих руках. - И да, - вдруг спохватывается Хви, - твоя обувь... Кроссовки у Джинхона, а сам он где-то неподалёку, я его слышал. Младший внезапно начинает улыбаться против воли, потому что слово "слышать" гораздо более применимо к Джинхону, чем какое-либо другое. Хви говорит, что пойдёт, чтобы о нём не пришлось беспокоиться, и советует всё же не сидеть здесь до утра, ведь таким поведением можно добиться чего-нибудь неблагоприятного, да и погоду обещают ночью не особо тёплую. А Чансон даже не пытается размышлять на тему, откуда хён знает о его секретном месте на крыше маленького кафе. * * * Долго ждать не приходится. Чансон слышит взволнованный голос Джинхона уже минут через семь после того, как неторопливо идёт по спокойной улице к общежитию, изредка морщась, когда под ноги попадаются особо крупные камешки. Чансон, вообще-то, понятия не имеет, что говорить. Вроде бы, виноват не он, а прощения попросить, глядя на растрёпанного и не на шутку напуганного младшего, хочется. А тот останавливается и долго смотрит на него, когда видит. Он в чёрной маске, небрежно расстёгнутой джинсовой ветровке и с рюкзаком за плечами. Но Чансон всё ещё как стеклянный, плохо владеющий эмоциями и нерешительный. - Прости меня, пожалуйста, - вдруг громко выпаливает Джинхон, несмотря на то, что их разделяет ещё метров двадцать пустой улицы. - Прости, хён. Он делает осторожный шаг навстречу, затем второй, а потом срывается с места и бежит. Чансон продолжает оставаться в какой-то прострации, когда чужие руки обнимают его крепко-крепко, а сам донсен утыкается носом в плечо и едва ли не всхлипывает. Они стоят так минуту, две, может, больше. Когда это становится в какой-то степени невыносимым, Джинхон ворчит: - Так и будешь молчать? Хён, я, вообще-то, уже третий час по улицам таскаюсь. Менеджер, который меня потерял, прислал смс-ку, что прикончит, как только вернусь. На самом деле, только потому я и брожу тут. Идти домой, как на амбразуру, одному как-то... Удивительно, как человек может меняться за считанные секунды: на чужом лице вместо грустной и озадаченной физиономии уже красуется ехидная улыбка. А Чансон и не слушает после того, как улавливает так странно звучащее из губ младшего в обращении к нему слово "хён". Мыслей в голове не остаётся совсем, но Джинхон отстраняется и терпеливо ждёт ответа, потому приходится моргнуть дополнительно несколько раз для храбрости и вдохнуть поглубже. - Ничего страшного. Я в полном порядке. И... И ты можешь не звать меня хёном. А то это как-то неудобно, кажется... - он переводит взгляд на другую сторону дороги, думая совершенно о другом. О том, что какой же на самом деле этот Джинхон замечательный, о том, что он всегда Чансону нравился. Вот только, к сожалению, совсем не взаимно, и, вообще, такими темпами не к тем мыслям прийти можно. Он бы, наверное, ещё так постоял, обнимаясь, но младший выдыхает и скидывает с плеч рюкзак, начиная в нём копаться. - Вот и отлично, - он достаёт кроссовки и торжественно вручает их застывшему, словно дерево, Чансону, - а то я уже начал привыкать. Когда они возвращаются, то ожидают получить огромных люлей, особенно старший. Но менеджер, отворяющий им дверь в общежитие, лишь облегчённо выдыхает и, махнув рукой, скрывается в коридоре. Чансон корит себя за глупость, понимая, что все его здесь любят и всегда любили. Он видит выглядывающего из-за угла комнаты улыбающегося Кису, а после слышит обеспокоенный и одновременно радостный возглас Чжухёна. Покрасневшие, видимо от слёз, глаза Хонсоба заставляют Чансона почувствовать себя таким мудаком, что он тоже невольно начинает хныкать. Однако с дивана ему заговорщицки подмигивает Хви, поэтому парень не находит ничего лучше, как начать поочерёдно обнимать всех мемберов. Пинок под зад от Чонука он всё-таки получает, но обижаться даже и не думает, а только хохочет вместе со всеми, отпуская оставшиеся переживания и получая взамен огромное облегчение. Думать о плохом вообще не получается, когда все дорогие люди наконец оказываются рядом. Особенно, когда Джинхон обнимает сзади и задорно смеётся, строя рожицы и ставя рожки, хотя должен догадываться, что все его проделки видно в стоящем неподалёку зеркале.