Зависимость, ставшая каноном

Южная Корея. 3 апреля 1995 год

Парень стоит согнувшись в спине над кофейным столиком золотого цвета. Все оттенки помещения тёплые, что создаёт ощущение, будто здание окружено солнцем со всех сторон, а может и находится в его эпицентре. Комната квадратная и полностью симметричная: два окна, два кресла на одинаковом расстоянии, пара картин и столик. Второе действующее лицо появляется совершенно неожиданно: выходит из полумрака перламутровых розовых штор — пожалуй единственный тёмный уголок, и он стоял именно там. Чем-то внезапно обеспокоенный, парень, стоявший возле столика разогнулся и принял позу, явно выражающую его откуда-то взявшуюся неуверенность. Отчего-то за него становится страшно. — Юнги, ну, как, готово? — вроде бы ничего особенного парень не сказал, но на нашего приятеля Юнги похоже сказанное доставляло сильные эмоции, при чём самые разные. Вот так сразу и не разберешь, нравится ли ему происходящее или нет? — Всё готово, Чимин, — отвечает и отходит от столика. Когда стройный силуэт Юнги сдвигается влево и усаживается на твёрдое на вид кресло, мы видим располосованный аккуратными полосками кокаин, где-то десять сантиметров каждая, а их всего было три. Чимин грациозно присаживается на табуретку, которая видимо там стояла с самого начала, и втягивает носом сперва одну, затем сразу же другую (на левую и на правую ноздри пришлось по одной целой дорожке разом). — Будешь? Юнги кивает головой. Чимин, одетый в шелковый халат без кушака немного скинул его с плеч, халат делал фигуру юноши не совсем заметной, но при этом сохраняя её совершенство человеческих линий и усердной работы над собой. Обычно подобного рода вещи не сильно прельщают мужчину, но вот Юнги жест Чимина, кажется, показался интимным, нескромным. Он отвернулся, на долю секунды завидев нежные плечи Чимина и смутился. Тот тем временем, оголив запястья рук, как бы ненароком подняв их вверх, собрал пальчиками в горсточку на столе весь кокаин — так выглядело гораздо больше по размерам, нежели в бороздке. Одно ловкое движение и вот шёлк спадает на табурет и струится на пол. Чудесный бледно розовый шёлк. Чимин не торопясь приступает насыпать на своё правое плече левой рукой порошок. Он делал это не глядя, но тот покладисто высыпается весь и струйками бежит в ложбинку к ключице, и Чимин прикрывает глаза, завершив процесс. Судя по обыденности и отточенности действий Чимина, на наших глазах был обыкновенный ритуал. Вот уж чего не скажешь про Юнги. Парень выглядел так, словно переступил порог дорогого отеля в Дубае, при всем том, что раньше дальше своего дома и не выходил из-за безденежья — именно такое складывалось чувство. Но вдруг Юнги поднялся с места и неторопливо приблизился к Чимину, что в свою очередь сидел неподвижно. Казалось, что он испытывает настоящее блаженство, которое редко какой человек испытывал в своей жизни хотя бы раз. Да, было едва уловимое, на первый взгляд не заметное, однако стойкое и завидное блаженство! Однако, само лицо не было освещено гримасой экстаза или даже улыбкой. И наш приятель Юнги опускается на колени как в замедленной съёмке. Корпус он немного подаёт назад, что позволяет увидеть его с иного ракурса: определённо мужское тело, пусть и худощавое; эстетичное, хорошо напудренное лицо и гладкие волосы в причёске, какую обычно делают милым детям школьного возраста. Теперь мы можем лицезреть эту чарующую картину недолго, потому что Юнги плачет и Чимин над ним, кажется, смеётся? Ощущение совершенства никуда не исчезает, но оно поменяло окрас. Каким же оно теперь стало? Будто страдающие слабоумием дети с ещё кучей психических проблем помимо этой, они беззвучно выражали дикие эмоции, несоответствующие друг другу и реальности в целом. Встреть Вы этих юношей на улице, ни за что бы не вообразили себе подобное. — Встань, — спокойно произносит Чимин, постепенно переставший смеяться. Юнги встаёт и, дождавшись лёгкого кивка, проходится языком по белому порошку, глотает и так снова. Горько наверное. А этот Чимин просто невероятный тип, дождавшись окончания приёма наркотика он взглянул на Юнги очень внимательно, прямо ему в лицо и ничего не сказал. Его взгляд был холодным и твёрдым, как маленькие льдинки. И мог значить для Юнги всё что угодно, мы этого так и не узнаем… Хотя похоже, что для Юнги это была большая честь. Странная была эмоция. Как немая благодарность после полового акта, только более скупая и сдержанная. Только сейчас наконец нависает тишина идеальная, кромешная, сверхъестественная и какая-то предвкушающая.