***
— Я не буду лгать тебе, я никогда этого не делала, — Турхан Хатидже берёт ладонь дочери в свою, — Мы с тобой обсуждаем это целую неделю, но я повторю, снова, ибо ты, наконец, начала слушать, а не слышать. Я знаю, что ты справишься с этим лучше. Ты искренна, а это ценится у меня на Родине, ты не станешь притворствовать, ты умна и схватываешь всё на лету. Бейхан хочет возразить, но молчит, так как понятия не имеет, к чему клонит Валиде. Турхан не отличалась многословием, говорила лишь по-делу, не выбирая выражений. — Знаю, ты хочешь спросить меня, зачем всё это необходимо, — златовласая госпожа над турками прикрывает глаза, — Если ты посмотришь вокруг, то легко найдёшь ответ на этот вопрос сама. Война с Сефевидами неизбежна, они окрылены, с тех пор как османский падишах, их вечный противник, пал на австрийской земле. Венецианцы только и ждут, когда мы дадим слабину, и как бы я не старалась, сейчас наш флот не готов к встрече с ними. У нас нет настоящих союзников, а наша армия — первый враг государству. Турхан чувствует, что дочка больше не пытается освободить руку. Биби внимательно слушает, немного сгорбившись, на её утонченном лице непонимание, испуг и подлинная заинтересованность попеременно сменяют друг друга. — В молодости я совершила непростительную ошибку, доверившись людям из этого дворца. Помнишь Мелеки-Хатун? Бейхан утвердительно кивает. — Она предала свою хозяйку, тем самым спасла жизнь мою и моего сына, а вы, мои девочки, не остались круглыми сиротами. Я была так благодарна ей, что выполняла почти каждое её желание. Я не подумала о главном — ей было безразлично здравие султана, соблюдение порядка или что-либо ещё. Она хотела обогащения, власти. Как и все, кто помог мне ту в сентябрьскую ночь. А я, наивная, думала иначе. Рассчитывала, что они помогут мне. Поддавшись им я сделала хуже, мы докатились до бунта. В этой стране мне не кому довериться и доныне, как тебе ни удивительно слышать такое, — Турхан слабо улыбнулась. — И поэтому ты выбираешь московитов?.. — Поэтому. Этот ход ошарашит Совет Дивана, но мне безразлично. Ахмед Кёпрюлю поддержит моё решение, и мы в кои веки получим в союзники тех, кто не предаст при первой же возможности, — губы Валиде Султан изогнулись в обыденной ухмылке, — Вот уже четыре года с небольшим я веду переписку с царём Алексеем. Поверь, русские будут счастливы расширению собственного влияния на Босфоре и даже на территории Порты. Я предоставлю им такую прекрасную возможность, а они — своих солдат, флот, который в кое-чём превосходит наш. Он станет вторым щитом против итальянцев. Бейхан шумно вздохнула, так, что заставила мать перевести на себя взгляд. — Но ничего в этом мире не даётся безвозмездно. Династический брак скрепит наш союз сильнее любых бумаг, печатей и подписей. Царь согласен, — Турхан отпила кофе из серебряного стакана и поморщилась, — Насколько я помню, о его сыне, Алексее… — У сына такое же имя, что ли? — Бейхан фыркает без раздражения, Валиде мысленно отмечает победу. — Да. Так вот… об этом юноше отзываются, как о бойком, смышленом, говорят, он даже самостоятельно принимал послов, когда ему было всего-то шестнадцать. — А выглядит он как? — юная султанша, всё ещё переосмысливая цену происходящего, задаёт вопрос, волнующий её в меньшей степени, чем тот, который только что пришел в голову. — Мне писали, что он высокий, светловолосый и голубоглазый, как его мать, Мария Милославская. — Ну, таких людей в моём окружении предостаточно, — Биби картинно закатывает глаза, — да и неважно. Лучше скажи, как по-твоему мне пережить этот позор? — Ты о чём? — Турхан вопросительно приподнимает бровь. — Я должна буду отказаться от веры моих предков, славить пророка Ису. Ты забыла? Женщина расправляет плечи и поднимает указательный палец вверх, останавливая дочь. К этому она была готова. — Я сделала то же самое, когда была младше тебя, значительно младше. От безысходности. У тебя ещё есть выбор. Ты откажешься — мне придется разлучить Гевхерхан с Мехмедом-пашой, но… — Турхан поджала губы — она не сумеет постоять за себя при чужом дворе. А ты сможешь, как я однажды смогла.***
«Тебя обманули, Валиде. Я буду верить в именно это, ибо мне отвратительно само предположение, что ты была осведомлена с самого начала. Алексей Алексеевич Романов умер три года назад. В сущности, ничего не изменится. Всё идёт своим чередом, согласно твоему великолепному плану. Недавно царь Алексей Михайлович обсуждал с боярской думой устройство постоянного торгового пути по Чёрному морю, который будет оберегаем флотом. Я говорю „Чёрное море“, а не „Босфор“, ты заметила? О, я учусь быстро! Приставленный ко мне священник то и дело хвалит меня перед семьей повелителя, а мне хочется расцарапать им лица. Сдерживаюсь. Скоро меня окрестят, царь обещал выбрать мне подходящее имя. Сделаю всё в точности, как ты сказала. Твоя дочь принесёт пользу, наконец — возрадуйся. Меня перестали замечать уже на третью неделю, а мой будущий муж — самое жалкое, ничего не стоящее существо, которое можно только вообразить. Согнувшись, как здесь говорят, в три погибели, он постоянно стучит своей мерзкой тростью о пол. Отбрось сомнения, Валиде, меня ждёт самая счастливая семейная жизнь и кого, как не тебя, благодарить? Я бы прокляла вас всех, но мне давно всё едино».***
— Я тоже был убеждён… никогда больше никого не полюблю, дочка, когда преставилась моя Марья, — Алексей Михайлович подал невестке руку, и та забралась в царскую карету, чудом не запутавшись в собственных ногах, — Так и помер бы, с пустотой на душе. Господь послал мне Наталью Кирилловну, я и не ожидал такой милости, а потом… Петька вон какой уже. Девушка стряхивала снег в рукавов и слушала с живой, непритворной улыбкой. Престарелый царь, в молодости, несомненно, бывший очень красивым человеком, сначала показался ей нестерпимо двуличным и корыстным, а теперь она была безмерно рада, когда он в беседах звал её дочкой. Государь заполнял своим теплом и добротой всё пространство вокруг, любил своих детей от обоих браков и, конечно, супругу, Наталию Нарышкину. Весёлая и дружелюбная женщина приняла Бейхан сразу, чувствуя, видно, в ней нечто родственное. Царица была в семье не меньшим изгоем, чем османская принцесса — ей нередко доводилось выслушивать о себе мерзости из уст падчериц. В особенности, от Софьи, которой и сама бывшая султанша старательно избегала. Впрочем, на эти неприятности Бейхан не обращала внимания. Прошло больше года с момента её прибытия в Русское Царство, но ей казалось, что прошло ужасно много времени. Она была уверена, что умрёт, но ожила. В холодной стране её согрели чужие люди. «Какая же дура ты, Биби!» — мысль эта посещала её чаще, чем следовало. Чаще, чем прежде. Она говорила меньше, держалась свободнее и внутри у неё поселилось настоящее спокойствие, впервые. Отец Лаврентий, ставший её духовником, повторял заученную речь об очищающем свете истинной веры. Кто знает, может, так оно и есть. В любом случае, девушка, не тяготясь, выстаивает долгие богослужения, она привыкла к маленькому деревянному крестику, который, — вопреки её представлению, — нужно носить только под одеждой, не как у католиков. Сейчас они возвращаются с праздничной службы. Сочельник. Забавное слово, хрустящее как снег, которое хочется произносить исключительно по слогам. Она понимает, что молчит уже непозволительно долго, зажмуривается и потирает переносицу, усердно вспоминая, о чём сейчас разговор. Ах, да. — Пётр может стать прекрасным наследником, государь, — восхитительно, лучшего ответа и придумать нельзя! Алексей Михайлович мгновенно меняется в лице и одаривает невестку быстрым недовольным взглядом. — Наследник у меня один, Фёдор, — царь был непреклонен в том, о чём собирался сказать, — Не понимаю, что тебе в том не по сердцу, Ксения. Царицей будешь, тебя на то и воспитывали. А то, что он болезный у нас… Девушка поёжилась при одном упоминании своего мужа. Они не были вместе, почти не разговаривали. Признаться, она побаивалась его, походившего на насмешку Бога. У него были острые черты, тёмные волосы и глаза. Лицо сложно было назвать уродливым, в глазах читался ум. И, быть может, она бы и переступила через себя, заставила себя что-то рассмотреть в нём, заговорить, наконец, о чём-нибудь… Если бы он сам не бегал от неё. Ну, скорее, не ковылял, затравлено озираясь, в другие покои, когда она приходила. — Найди ты к нему лазейку, ты же смекалистая, Ксеньюшка, — тон самодержца сменился снова, теперь слышалась просьба, просьба исстрадавшегося родителя, — Негоже так жить, в неприязни. Господь каждое сердце смягчает. Попроси у Него сил полюбить моего сына. Биби нервно сглотнула. До возвращения они со свёкром не сказали друг другу ни слова.***
Девушка пришла в себя, но не могла открыть глаз от усталости. Или, скорее, это было опустошение, словно она недавно перенесла сильнейшую лихорадку. Кто знает, может, так и произошло, пока она лежала в забытьи. Бейхан с трудом приоткрыла глаза, посмотрела перед собой в потолок. Она совершенно точно в своих покоях, но не упомнит, как добралась сюда. Помнит, что колени всё подворачивались, а жар внезапно распространился по всему телу и не давал думать. Теперь сложно пошевелить ногами, кости ломит до сих пор. Кто-то снял с головы тесный повойник, она видит, как её собственные тёмные волосы разметались по подушке. Предметы в отдалении всё ещё не приобрели чётких очертаний. Бейхан, сдавшись, снова закрывает глаза. Ей бы опять провалиться в темноту и ничего не ощущать, заснуть… да только два голоса, мужской и женский, где-то совсем близко не дают этого сделать. Они что-то обсуждают и обсуждают довольно громко. Биби вслушивается и узнаёт свою сенную девку, Ульяну Самохину. — И что ж вы мне нонче делать прикажите? Кабы я знала, что она со всеми к вечерней не поехала! — как бы там ни было, эта низкорослая кубышка ни за что не даст себя в обиду. — Уже ничего не поделаешь. Иди поживее за лекарем. А этот голос Бейхан, вроде бы, и неизвестен. Может… Нет, точно нет. Он настолько красивый, что девушка чувствует совершенно иную дрожь, не от озноба. Человек, обладающий таким чарующим голосом непременно должен быть прекрасен. Ульяна отчаянно хлопнула дверью, незнакомец же отошёл от кровати. Желание посмотреть на него вдруг заполнило всё её существо, и ей одновременно стало тошно от себя самой. Она замужем, быть может, она просто бредит, и этот мужчина — кто-то из слуг, кого она видела раньше… Да что это! Она может делать, что хочет. Глянет один раз — он и не заметит. Была не была, как здесь часто повторяют. Бейхан открыла глаза, медленно повернула голову вправо и не увидела никого, кроме Фёдора Алексеевича. Этого быть не могло. Она зажмурилась, тряхнула головой — ничего не изменилось. Вот шайтан! Наследник, прежде стоявший у окна, неслышно прошёл к столу без всякой посторонней помощи. Он немного, почти незаметно, покачивался из стороны в сторону, но был значительно выше и горбился совсем не так сильно. Или же она так невнимательна и скудоумна, или же её водят за нос. Да кто он такой! Османская династия стоит на протяжении столетий, а он!.. Он даже не царь ещё. Если и будет царём, то всего-навсего третьим из своего дома. Бейхан стиснула зубы и, собравшись силами, представила перед собой маму, старалась вспомнить её последние наставления в точности. По большей части, Валиде Султан предостерегала от гнева и чуть ли не умоляла дочь не распускать руки. Тогда девушка обещала, что не даст себе воли. Как же хочется огреть его чем-то тяжелым, подкравшись сзади! Если бы сейчас она не была такой разбитой… — Меня Ульяна несла или вы сами? Фёдор подскочил, выронил книгу, и посмотрел на девушку с таким ужасом, будто увидел, как кого-то поблизости поразило молнией. Он инстинктивно согнулся и опёрся рукой о стол. Воцарилось молчание, быстро надоевшее бывшей султанше. Видано ли! Её держали за дуру так долго, что сказать стыдно. Этот болезненный разыграл, обманул, талантливо обманул её, притворяясь, что он хуже, чем есть!.. И теперь молчит. — Ну? — Я… вас за ноги волок. Бейхан скривилась, представив себе такое зрелище. Она деловито сложила руки на груди, и вздёрнула подбородок. Обыкновенно такой жест оказывал действие. Но извинений не последовало, и девушка впервые за долгое время почувствовала, как у неё закипает кровь от ярости. Что же, пусть он и дальше стоит истуканом! Око за око. — Интересно, почему у нас голос вдруг такой сиплый? На мою добрую служанку, значит, кричать можете, а при мне косноязычие одолевает? Вы двуличный, — она щёлкнула пальцами, вспоминая русские слова, — рохля и трус. Бейхан с нескрываемым удовольствием наблюдала за тем, как Фёдор изменился в лице. Наталья Кирилловна, увидь она его, непременно заметила бы, что «как в воду опущен». Поделом. Бейхан готова была поклясться, что ещё немного, и он уйдёт. Она откинулась на подушки и обхватила себя руками. Теплее не стало, озноб вновь усиливался. Кто её просил вчера возиться с этими несносными детьми на заднем дворе?! До сих пор в ушах звенит, похожий на крик голодной пичужки, смех Натальи-младшей. Промокли до нитки, ещё и её с ледяной горки столкнули, черти малые. Глупо было не переменить одежду перед катанием. Ведь переодевала же Петьку! Прыть была знатная, ветром разок обдало — и нате. Теперь придётся невесть сколько отлеживаться. Смотря правде в глаза, никто, кроме Ульяны и Ольги, с ней сидеть не будет. — Я считал, что моё общество вам без надобности, никогда бы не подумал, что меня начнут укорять за то, что я избавляю вас от него. Настал черёд Бейхан вздрогнуть от резкого звука, разрезавшего едва-едва устоявшуюся тишину. Признаться, звук этот до дрожи приятен. Дикие мысли, право слово! Девушка могла бы захохотать им в ответ, но вместо этого поблагодарила Всевышнего, что захворала — если и покраснела, можно сослаться на возобновившийся жар. — Я в мыслях не держу избегать собственного супруга, откуда вы такое взяли? — она с притворным безразличием прыснула. И тут уже рассмеялся Фёдор Алексеевич. Бейхан пробрало, кажется, до основания. Это был самый необычный, самый грустный, надтреснутый смех, что ей приходилось слышать. — Всё проще некуда, — наследник приблизился к кровати и, без всякого смущения, сел у Бейхан в ногах, — Династический брак, лучшее решение. Так лучше для государей, государств, купцов, солдат. Они взвесили и оговорили всё, но забыли об одном. — О чём же?.. — О вас, Ксения. Да и обо мне. Вы, к примеру, — доселе смотревший девушке прямо в глаза, Фёдор опустил взгляд, — Вы молоды и нежны, наверняка, воспитаны на всех этих восточных сказаниях… Вы ждали халифа, а получили горбуна. — Никакой вы не… — Бейхан безуспешно попыталась возразить, хотя царевич, вестимо, не преувеличивал. — Обо мне вовсе никто не думал. Я, боюсь, никогда не буду готов к браку. Я не могу представить себе возможным своё счастье, — он усмехнулся, как-то горько, — Даже в качестве сына я никуда не гожусь. — Что вы! — девушка резко подскочила и тут же повалилась назад. Голова закружилась. Фёдор бережно помог ей лечь поудобнее, и Бейхан чуть не залилась краской — он прикоснулся к сей впервые, так как во время венчания им милостиво разрешили обойтись без поцелуя. — Ваш отец не видит на престоле после себя никого, кроме вас. Он вас любит, — Бейхан округлила глаза для пущей убедительности, — Очень-очень. Фёдор скептически изогнул бровь и ухмыльнулся. — Ой ли. Откуда знаете? — Он сам мне сказал, до Рождества, — Бейхан нахмурилась. Ещё и не верит! И всё же… Он так спокойно и здраво рассуждает о вещах, о которых даже она не смела заикнуться перед матерью. Царевич посмотрел на неё как-то странно, а после приложил свою ладонь к её лбу. Бейхан напряглась и отметила про себя, что дышать вдруг стало тяжелее. Фёдор, наконец, отстранился. — Пойду да позову Ульяну, — он внезапно засуетился, — видать, самому придётся для вас лекаря разыскивать. Он поклонился и спешно вышел, прихватив свою палку, на которую не опёрся ни разу. Как только дверь со скрипом захлопнулась, Биби сбросила с себя пуховое одеяло. Она бы тридцать раз на дню теряла сознание, лишь бы этот человек больше от неё не прятался, видит Бог.***
В воздухе пахло яблоками и надвигающимся дождём. Облака заволокли небо почти полностью. Ксения, сбежав с крыльца, раскинула руки, намеренно попадая под струю прохладного ветра. Нужно было поспешить, покуда не хлынул дождь. Девушка с наслаждением глубоко вдохнула, сделала несколько широких шагов, резво обернулась и посмотрела наверх. — Машенька, я скоро! — она помахала рукой Марии Алексеевне. Та мигом оторвалась от вышивки и часто закивала в ответ. Машенька болела цингой, боялась лошадей и любила слушать истории о Порте. Будучи старше Ксении, она оставалась, в сущности, неуверенным и беззащитным ребёнком. Ксения подумала в который раз, что старшая сестра мужа слишком, до невозможности похожа на Гевхерхан. Такая же тонкая, кроткая нравом, с волосами цвета пшеницы, нежным, немного испуганным, взглядом огромных глаз. Гевхерхан, меж тем, давно не писала, и единственное, что известно — она снова беременна. Мысль об этом должна приносить радость, а отдаётся тоской и обидой. Неправильно. Ксения сорвала с ветки яблоко, вытерла его о подол синего сарафана и сжала в кулаке. Когда она впервые попала в Коломенское, то пришла в замешательство от обилия малых дворцов, караулен, дворов. Всё это находилось в полном беспорядке, шум стоял непрекращающийся, слуги и зодчие сновали туда-сюда, а домовая церковь только строилась. Тогда девушка, ещё не отвыкшая от прежнего имени, заблудилась в саду, совсем заброшенном, заросшем сорняками. Теперь это место стало родным, каждое здание, каждый поворот был изучен до мелочей. Ксения, кажется, может с закрытыми глазами найти дорогу, куда нужно. А сейчас нужно было идти к тому чёртову оврагу. Почему его всегда туда заносит? В тереме три сотни комнат, многие пусты — прячься, не хочу. Ласточки летают совсем близко к земле, яблоко оказалось кислым. — Тьфу, гадость, — девушка отбросила его в сторону и почти бегом пошла в сторону Москвы-реки. Нужно будет написать Гевхерхан первой. Может, уже родила. Интересно, мальчика ли? Валиде — мудрая женщина, а единожды всё-таки просчиталась непростительно. Младшая дочь оказалась пустоцветом, сухим деревом, не в пример старшей. А что может быть важнее? Гевхерхан бы без труда родила с дюжину внуков государю, пришлась бы по душе всем Милославским, бояр не передёргивало бы от одного имени царской невестки, да она и не перессорилась бы с ними и половиной семейства правителя! Была бы покорной, приветливой, держала бы язык за зубами и была бы точно так довольна судьбой, как и на Родине, идя под руку… С Фёдором? Нет, нет. Ксения остановилась как вкопанная. Тех, кто здесь любит её без лукавства можно пересчитать по пальцам. Она не может родить дитя хоть какое, она не справилась, прошло пять лет. Нажила себе уйму недоброжелателей, первый из коих — её собственный крёстный. Но здесь она примирилась с собой. И нашла человека, за которого готова хоть сейчас лечь костьми. Это главное. Это лучшее, что с ней было и будет. Голосов овраг — не овраг, одно название. Тут внутри безветренная равнина, речка и пруд. Неприметным движением девушка распускает ненавистную косу, волосы падают на плечи волнами. Дождь льет почти каждый день, оттого в воздухе так много влаги, и смоляные её локоны потешно кудрявятся. Ксения идёт дальше, переходя на бег, и почему-то ей чудится, что ещё мгновение, и она оторвется от земли. То ли к сожалению, то ли к счастью, близ камней она очутилась раньше, чем это произошло. Одна крестьянка как-то рассказывала ей с упоением, что именно в этом месте Георгий Победоносец сразил змея. Да уж, то, что покровитель русского воинства жил в Римской Империи — это чепуха. — Эй, Федот! — ей так необъяснимо хорошо, что старая шутка снова кажется смешной. — Как почивала, матушка Аксинья? Царевна подбегает к нему, по обыкновению, обнимая по спины, и хочет встать напротив гусиного камня, на котором всегда придаётся размышлениям муж, но неожиданно последний ловко разворачивает её лицом к себе и целует в губы. Ксения утыкается лицом в его шею. Она с радостью провела бы так остаток дня, но в таком случае, перепадёт им обоим. — Я не Аксинья, сколько тебе говорить? — она отрывается от мужа неохотно, садится на второй большой камень, — названный девичьим, — смотрит весело, прищурившись. — А я не Федот, — с напускным разочарованием заключает наследник и разводит руками. Ксения громко смеётся, чуть не опрокидываясь назад, не из-за этой древней нелепицы, что они как-то придумали, а просто от необъяснимого тепла внутри. — Мне… Поручено… — она еле-еле переводит дыхание, смахивая набежавшую слезу, — Вернуть тебя домой до дождичка, вечером вторая часть Пульхерии, государь желает… — опять подавляет смешок, — чтоб ты был. Фёдор закатывает глаза. — Именно от этой несносной я и прячусь, — в притворном отчаянии он опускает голову на руки, — Всем известно, что там дальше. Ксения фыркает. Ему бы в этом театре играть. — Всем, да не всем. Никто не повинен, что ты у нас всё на свете знаешь. Вон, Софья Алексевна смотрит, рот открывши. — Они с той Пульхерией одного поля ягоды, вот пущай и смотрит. Справедлив, как родитель его. — Лучше б какое другое представление сочинили, мы уже третий раз её глядим, — отзывается после недолгого молчания девушка. — Сочини ты, про шаха какого-нибудь, — Фёдор жестом приглашает жену сесть рядом. — Да ну! — Ксения опускает голову на плечо царевича, мимоходом забирая у него из рук завядший полевой цветок, — Потом мне опять вспоминать будут, что басурманка. И про кого сочинять? Не про отца ведь. Узнай они, каким был султан Ибрагим, её совсем ни во что ставить смогут. Тем паче, она слышала об этом непотребстве из одних лишь рассказов прислуги и многочисленных обиженных родственниц. — Раз на то пошло, я сложу про Сабурову. Понимаю я её, — тут же прикусила язык. Зачем сказала? Дура и есть дура. — Как так? — Фёдор Алексеевич подозрительно, с неясным беспокойством смотрит на неё, будто предугадывает ответ. — О, Всевышний! Почему ты задаёшь эти вопросы, если знаешь причину? — Девушка резко поднимается на ноги, — Неужто ты глупый такой?! Неужели тебе не боязно? За меня, не страшно ли?! Голос Ксении дрожит, становится чрезмерно высоким, в нём слышны неприятные ей самой нервные нотки. Но она ничего не может предпринять и только ещё пуще раздражается. — У нас нет детей, нет и не будет! Как только ты станешь государем, меня оклевещут, сошлют или отравят! А ты сидишь и ничего не предпринимаешь, как юродивый! Последнее и впрямь лишним было. Ксения медленно опускается на прежнее место, переводит дыхание, не глядя на своего собеседника. Наверняка лицо пятнами красными пошло! Всякий раз, когда на душе её воцаряется мир, так случается. Искушение прямо. И как не старается держать себя в узде, всё без толку. Фёдор привык к этому, он нежно берёт лицо жены, заставляя тем самым посмотреть себе прямо в глаза. Она замирает. — Ксеша, Ксения Ивановна моя, слушай меня, слушай, — наследник почти шепчет, но говорит как всегда уверенно, — Ты не Соломея Сабурова, ибо я — не Василий Иванович. — А?.. — Я не тот, кого примет дума, кого будут уважать люди… — он осторожно провел ладонью по волосам супруги, — и ты одна, ты останешься на моей стороне. Добре это али нет, не скажу. Но я это знаю. Никогда не обижу тебя, потому как я люблю по-настоящему только батюшку и тебя. Ксения порывисто обнимает царевича. Она не смеет не верить, но всю её ещё трясёт от внезапно накатившего гнева. Хорошо, что он не обидчив. — Ещё люблю Петра, — Фёдор Алексеевич целует девушку в висок, — Он у нас славный, вот и будет потом, заместо меня.***
Декабрьский мороз перестал быть для неё сущим мучением, но и теперь Бейхан недовольно сморщила нос, когда холод мгновенно сковал её изящные пальцы. Снег крупными хлопьями падал с неба, а Петя смотрел вверх, одновременно кружась на одной ноге. Ксения не сдержалась и хохотнула. Алексей Михайлович чуть ли не насильно спровадил её и сыновей на катанье. Резвая тройка с сонным возничим уже ждала их за воротами. За ними должен был поехать второй экипаж, с Натальей Кирилловной, Марией, Анной и Екатериной Алексеевнами. Те задерживались. День обещал быть долгим, шумным и определённо потерянным для Фёдора — последний гораздо охотнее провёл бы его за чтением иностранных новостей или за сочинением музыки, а потом, как обычно, пошёл бы на вечернюю. Однако чаяний наследника никто учитывать сегодня не собирался, чему затаённо радовались его спутники. — Надень, прошу тебя, — Фёдор Алексеевич снова помахал парой рукавиц перед лицом жены, — Ты же не хочешь опять слечь? — Вот и зачем ты нам понадобился, скучный такой? Сам надевай их. Мы веселиться едем. В заключение Ксения громко фыркнула и, пританцовывая, обогнула царевича, ускоряя шаг. Петя уже возился около саней. Он, заговорщически улыбаясь, помог девушке забраться внутрь и вернулся на задник, показывая всем видом, что хочет оставаться там. Ксения понимала мальчика, его любовь к скорости — у самой дух захватывало так, что забывалась и начинала кричать всякие нелепицы. Она опустилась на кресла и скрестила руки на груди, чтоб было теплее да замысел её заодно осуществился, припасы на задубели — под шубой она спрятала несколько постных лепешек, рассовала по карманам колотые орехи. Когда Петька проголодается, будет ему подарок. Дорога манила, переливалась серебром, снег был чистым и блестящим, а солнце пусть и не грело, но ослепить могло. И всё же, Ксения завороженно смотрела на небесное светило, щурясь. — Не упрямься, надень, — неизменно спокойный и размеренный голос Фёдора прозвучал внезапно у неё под ухом, и девушка вздрогнула от неожиданности, — тебе тяжко, что ли? — Тьфу, да что ты прицепился! — Ксения ощетинилась, — Убери их, колючие они. И вообще, отстань. Фёдор поник и посмотрел назад. — Петенька, иди к нам, там опасно будет ехать. — Не опасно. — Опасно. — Нет же, — Пётр закатил глаза и топнул ногой, — я буду крепко держаться! — Послушай меня хоть раз, — продолжал невозмутимо старший брат, — я знаю… Ксения развернулась к супругу лицом. — Оставь его, если ему хочется, пусть прокатится так. — Ксеня права! — поддакнул мальчик, — То, что ты тогда свалился, не означает… — Заткнись. Ксения чуть не подавилась воздухом. Будто не Фёдор говорил. Никогда ещё девушка не видела его таким раздражённым. Губы его сомкнулись в тонкую линию, глаза сверкнули не по-доброму и, более того, почудилось, что он побелел. — Ты немедля… — он прочистил горло, — усядешься рядом со мной… Пётр цокнул языком, но повиновался, совершенно при сим не испугавшись. В отличие от Бейхан, которая вжалась в кресла. — П-погоди… погоди, Петя… — царевна часто заморгала, — Ты о чём? — Когда ему было тринадцать годов, он на прогулке с лошади упал, а потом по нему сани проехали, — выпалил тот, прежде чем Фёдор Алексеевич безуспешно попытался одарить его подзатыльником. Они не проронили ни слова, когда пришли царица Наталья с дочками, когда все тронулись в путь, когда сзади уже доносился звонкий смех и визг младших девочек. Бейхан не приметила, как немеют от холода руки. Подумать только, с десяток лет назад, возможно, в точно такой день за считанные секунды жизнь царевича переменилась, он превратился в другого человека, из-за простой случайности! Как они посмели не уберечь!? Девушка едва поспевала за вереницей мыслей. Новых, коробящих мыслей. Она сидела, не шевелясь и смотрела, приоткрыв рот, на сидящего напротив мужа. Сложись всё иначе, перед ней был бы совсем не такой Фёдор. Каким же он был до этого? Каким мог бы стать? Всё в два счёта стало на свои места. Ксению обожгла обида. За него, за себя, за упущенное, другое будущее. — Государь… — наконец, хрипло произнесла Ксения, — Он казнил… их? Фёдор непонимающе глянул на неё. — Кого казнил? — Слуг, вестимо! — вскрикнув, тут же осеклась, — Они же виноваты. — Нисколько. Я сам не удержался. «А то как же! Вечно у тебя все добрые и безгрешные» — подумала, но на сей раз ума хватило не сказать вслух. Пальцы уже не слушались её, заледенели. Биби громко шмыгнула носом и протянула руку вперёд, с нетерпеливым и требовательным жестом. Фёдор, как ни в чём ни бывало, подал ей ненавистные рукавицы. — Выходит, ты не всегда… — Не всегда, — с уже почти забытой горечью, эхом отозвался он.***
— Ксеша, ты что?.. Ксении показалось, словно её схватили и резко потащили вниз, в холодную прорубь. Она посмотрела перед собой, увидела, как сжимает в кулаках ворот мужниной рубашки. Испуганный Фёдор Алексеевич оказался прижатым к стене. Он ведь что-то читал, по обыкновению. Да, так и есть. Книга лежала на полу пожелтевшими от времени страницами вверх. Бейхан судорожно выдохнула, но не ослабила хватку. Что было до сего? Да, она была у лекарши. Эта тощая старуха в очередной раз заверила, что как женщина царевна здорова. Может, таки ошибается? Хворая али нет, да только Фёдор тут ни при чём. Ксения отпрянула от царевича, испугавшегося так, будто впервые её увидевшего. Зла на него нечего таить, сущий ведь ангел! По-своему она любила его, без дрожи и заходящегося сердца. Тихонько. Этот человек жил как бы на два мира, он не отводил большей значимости земному. Бейхан так не смогла бы никогда. И как она посмела наскочить на него? Не очнись она вовремя, позора бы не избежала. Где видано такое — жена мужа принудила. А ведь, с другой стороны, никто не узнал бы... Стыдно. Всякий раз, когда они бывают близки, она берёт верх. И непременно сладко ей, настолько, что она становится сама себе отвратительна. Она давно не видит его уродства, но зато видит хорошо, как ему то без шибкой надобности, как он смущается, не может примириться с тем, каков он есть. Даже после стольких лет закрывает глаза. Тогда Бейхан чувствует себя своим отцом, грязным, грешным человеком. Да и теперь не иначе. — Прости, Феденька, я нечаянно. Девки мои старые платья сжечь надумали, — лицедействовать и лгать, когда нет иного пути, слава Богу, она не разучилась, — ну, те… в которых я приехала. Фёдор подобрал книгу и медленным шагом направился к иконам. Ксения устало провела по раскрасневшемуся лицу рукою. Царевич вдруг обернулся, как бы невзначай. — А то ведь я подумал, что ты убить меня вознамерилась, — унылый смех, такой родной, вырывается, как если бы против воли, у него из груди. Ксения кусает губы и глядит в сторону. Опять она всё испортила… И подумал Фёдор совсем не то, о чём сказал.***
По прибытии в Русское государство в ней сидело столько ненависти, что девушка и подумать не смогла, что растратит её так скоро. А большим поводом к тому стала внезапная смерть царя Алексея Михайловича, сдерживавшего в течение всего этого времени её горячий характер, и коронация мужа, Фёдора Алексеевича. Только вот сразу после этого на него как стена обрушилась, и он совсем поник под её тяжестью — сидел в углу, притянув к себе колени, и смотрел в одну точку. Сначала всё вздрагивал, будто невидимо для всех рыдал, а потом и вовсе стих, шепча иногда что-то невнятное про себя. Бейхан ходила из угла в угол, украдкой посматривая в сторону новоиспечённого государя и понимая, что тому становится только хуже. В самый пик раздумий за дверью послышались грузные шаги, дверь с протяжным скрипом отворилась, и на пороге показался Иван Михайлович, посматривающий в разные стороны. Он с первого взгляда не понравился только прибывшей из Османской Империи султанше, ибо та понимала, что её родной в стране было таких пруд пруди — хитрых и жадных до власти. Мужчина смерил глазами Бейхан, будто та была прислуга, а не жена русского царя. — Чего вам надобно? — с презрением спросила она, сделав шаг к нему и горделиво приосанившись. Милославский в ответ хмыкнул и, обойдя девушку, подошёл поближе к Фёдору, чей рассудок был все ещё помутнён. — Что же ты с государем нашим сделала? — без злости или раздражения спросил он, скорее надменно. Конечно, он совсем не волновался за царя, скорее с радостью принимал тот факт, что безнаказанно сможет распоряжаться судьбою молодого мужчины. — Я сделала? — глаза Бейхан расширились, грозно заблестев. — Это вы! Вы имеете виды на него! — Он будет править всё равно, однако ты этого не увидишь. — Что? — её густые брови резко свелись на переносице. — О чём это вы? — Детей ты ему так и не дала. Видать, бесплодна ты. Надо же было басурманку в жены взять, вот теперь и расхлебывать нам всем. Бог сердится на тебя, что ты веру поменяла. — Поменяла, а вам дело какое до этого?! — брюнетка чувствовала, какой необъятный гнев закипает внутри неё, отчего жилки на её лице вздулись. — Решено было тебя отправить в Дмитров, чтобы ты царю нашему батюшке жизнь и кровь не портила. В ответ девушка ухмыльнулась подстать неофициальному титулу отца её — Ибрагиму Безумному — и нервно дёрнула головой в сторону. — Вам что, невдомёк, с кем вы говорите? Ума лишились? — прошипела она, размахивая руками. — Я — член династии великих Османов, которая правит уж четыре века! А таким, как ты, псам, голову отрубали на раз в наших краях! Пальцем меня коснётесь, и не останется от вас пустого места! — Ты теперь живёшь в государстве нашем, так что угрожать мне не смей, девчонка, — хладнокровно, не повысив и тона, ответил Милославский. — Лучше бы пожитки свои собрала. — Я сейчас вам соберу! — прокричала Бейхан, подбежав в один присест к печи и схватив тяжёлую кочергу, которая ввиду её злости не показалось ей таковой, и замахнулась на собеседника. — Пошли вон отсюда! — Тогда я заберу Фёдора Алексеевича, — кивнул головой он, пытаясь успокоить девушку, и сделал шаг вперёд. — И тихо уйду. — И двигаться не смейте, понятно вам? — она замахнулась ещё раз, гневно сжав губы в тонкую полосу. — Хорошо-хорошо, полоумная! — раздраженно ответил Иван Михайлович и попятился назад, поднимая руки вверх. — Вот и сиди тут. Ещё увидишь, батюшка наш сам тебя отправит домой! — Всё равно, только бы не вы! — крикнула ему в след брюнетка, ощутив, наконец, тяжесть сжимаемой ею кочерги.***
«Мамочка, здравствуй. Страшно мне, страшно, что это может быть последнее моё послание тебе. Весть о кончине Алексия Первого, наверняка, уже настигла тебя. Рухнула стена, дарившая нам беззаботную жизнь, и сегодня мы переползли через её обломки. Коронация состоялась третьего дня, с того времени муж мой и новый государь с постели не встаёт, мне приходится вечно проверять, жив ли он. Беда в другом. Я намедни, не ранее четверти часа назад, едва не поколотила Ивана Михайловича Милославского. Этот гнусный царедворец, мой любезный крёстный, заявился и сказал, что я должна собирать вещи и ехать в Дмитров. Меня охватило нечто неописуемое, вязкий страх и одновременно такая ярость, как если бы убивать меня пришли, а не ссылать. Веду пером по бумаге, а рука трясётся. Я заперлась на засов. Я такого ему наговорила, что в живых он меня отныне не оставит. Коли оставит — спас Господь. Посему прощаюсь с тобой, матушка. Ты должна знать, что я всегда боготворила тебя, я благодарна за то, как ты устроила мою судьбу, ни о чём не жалею, жалею лишь о сим проступке. Письмо передаст тебе Исмаил-ага, который вначале при мне переводчиком служил — ты уважь его. Поцелуй за меня Гевхерхан. Твоя несмышлёная Биби» За окном надрывается вьюга, и молодая царица ничего не слышит, кроме её обволакивающего стона. Ксения сворачивает лист, торопливо скрепляет его восковой печаткой и ещё несколько секунд блуждает взором по комнате, наконец, останавливая его на Петьке. Одиннадцатилетний царевич стоит поодаль, в свою очередь, вперив взгляд в спящего Фёдора. Ксения надеется, что он действительно спит. — Петруша, ты всё понял? — беспокойство излишне, мальчик понимает порой побольше взрослых. — Пойти к прислуге, отыскать Илью Каплана, отдать ему письмецо, сказать, что для Надежды Яковлевой, — отчеканил без запинки Пётр. Да, недавние события либо не так сильно задели его, либо он изумительно для своих лет держится. — Верно, — Ксения утвердительно кивает, — Ступай скорее. Петя сует свёрток за пазуху, разворачивается на носках и широкими шагами идёт к дверям. Вдруг останавливается, медленно поворачивается, плотно сжимает губы, будто сомневаясь, говорить или нет. — Ксеша, я всё сделаю, как велишь, но к тебе не вернусь. Я сразу к матери, уезжаем мы все. — К-куда? — Ксения озадаченно смотрит на него, — Как?.. — В Преображенское. Мать твердит, что сама отпросилась, но я догадываюсь, это Софья нас гонит, — помолчав, добавляет, — Всё ж безопаснее, чем тут. Молодая государыня встаёт из-за стола и дёргает плечами от холода. Такого она не ожидала. Нет Нарышкиных — нет единственных союзников. — И правда… Ангела-Хранителя в дорогу, — как здесь ещё ответить-то. — Поезжай с нами, — Петя чуть веселеет, — Место тебе есть, да и не так скучно. При этом дворе ты чужая, как и мы. Ксения криво улыбается. — Так-то оно так, да не могу бросить душу, — она кивает в сторону Фёдора. Юный царевич со вздохом отпирает засов, и прежде чем исчезнуть за тяжёлой дубовой дверью, роняет прощальное, жуткое. — Ты, пожалуйста, покамест не ешь ничего, что принесут.***
Перед ней смиренно склоняют головы, а кабы была от этого польза какая — за спиной тут же начинают языками молоть. Мол «какая же она царевна, коли не рождена была на Русской земле», «точно ведьма, поэтому Бог детей и не посылает». Бейхан закрывала на это глаза, но делала сие скорее из-за того, что у неё совсем не было сил на споры. Как короновали мужа её, то только и делала, что успокаивала его да лекарства какие подносила. А потом вздыхала, вспоминая, что не к тому её готовили в Османской Империи. А, собственно, к чему же? Образование ей дали да и полно. А где же тут умом блистать? Да и сестра то и дело рожает детишек, и ей учения уж никак не помогли в этом. День ото дня становилось всё хуже — Фёдор Алексеевич сникал под грузом власти, корни Милославского прорастали всё глубже, а её собственное положение ухудшалось. За Ксенией послали средь белого дня, застав её за чтением святого учения, что давалось ей с большим трудом, отчего девушка попеременно вздыхала. Скрипя под собой деревянными половицами, она направлялась в тронный зал с каменным лицом. Не с проста все это. Плохое чувство внутри, от чего разум тут же мутнеет, и Биби начинает больно впиваться ногтями в ладони. Плохая привычка. Войдя в зал, брюнетка замечает мужа, сидящего на своём законном месте, рядом с ним Иван Михайлович — по правую руку, с довольным лицом. — Ты желал меня видеть, — говорит она и близко подходит к нему, и сразу ловит на себе строгий взгляд Милославского. — Ксения, — её имя звучит в этот раз так нерешительно и будто даже с каким-то страхом, а в глаза даже и не смотрит. — Управление государством — тяжёлая ноша, отнимающая много времени. Я не хочу, чтобы ты почувствовала это. Полагаю, что тебе лучше будет отправиться туда, куда твоя душа пожелает, а как соскучишься — приедешь. — Что же? Ты меня ссылаешь? — брови девушки сводятся на переносице, и её лицо становится землистого цвета. — Ссылают, Ксения Ивановна, не так. В монастырь и довольно, не утруждаясь разъяснениями, — издевательски дружелюбно сказал Иван Михайлович. — Это все ваши происки! — невоспитанно ткнула в него пальцем Бейхан, сверкнув чёрными глазами. — Не вы сидели с будущем государем, не вы заботились о нём! И не вам меня ссылать! В следующую секунду девушка подбежала к Фёдору, встав на последнюю ступень у его трона. — Ты что разве не помнишь, как я была с тобой, а? — зашептала она почти на ухо ему, смотря снизу вверх. — Как же ты позволил им заморочить твою светлую голову? Вспомни, вспомни!.. Однако муж не смотрел на неё, потупив свой взор. Было бесполезно взывать к государю отныне — он стал куклой в руках бояр. Нет, она никуда не поедет, так как знает, что обратно её могут уже не вернуть. Кладёт свою руку на его, а мужчина тут же отдёргивает. — Прошу тебя, езжай подальше от двора, Ксеша, — холодно говорит Фёдор и отворачивается от неё. Будто в душу плюёт. Бейхан отчаянно поднимается с колен, отходит на несколько шагов назад и расправляет плечи. — Я по собственному желанию отсюда не уеду, ибо я царица отныне, а не девка дворовая! — прошипела она, смотря на Милославского. — Хотите наследника — запирайте в покоях рядом с мужем моим, но ссылать не смейте! Иначе убью кого ненароком, не испужаюсь! Внутри теплел страх — её слова здесь ничего не значат, несмотря на титул. Она, как маленькая собачка, тявкает, а за этим ничего не стоит. Биби понимала это внутри себя, но пыталась защититься, как могла. Её муж — безвольный правитель, словно покойный отец-султан, она сама пуста, поддержки нет никакой. Что за судьба у неё?! Не может она управлять ей, лишь злиться и раздражается. Да и слез больше нет, выплакала, а сколько зеркал перебила. Пригрозить и ничем им, иродам, только палкой и побить. Женщина у них — это сосуд для ребёнка. Видели бы они её покойную бабушку, Кёсем Султан, что правила империей несколько десятков лет или её Валиде, сразу бы рот прикрыли. Ну, а ей не быть ни великой султаншей, ни великой государыней.***
Бейхан не могла с уверенностью сказать, сколько уже продлилось её добровольное заточение. Её не беспокоили. Она умышленно не справлялась о новостях и сплетнях, не спрашивала, какой праздник отмечают за окнами. Обида на супруга приутихла, но не сошла на нет. Опальная царица старалась не думать о Фёдоре, ибо оправдать его хоть и могла, но не желала. — А знаешь ли, матушка, что разрядных книг тепереча нету? — Ольге, видно, уже осточертело напевать свою глупую весёлую песню. И пусть голос у служанки был низкий и весьма недурной, Ксения мысленно отблагодарила её. — Врёшь и не зардеешься, — буркнула молодая женщина, — Милославский в жизнь не позволил бы никому. Ольга хохотнула. — Батюшке нашему теперь всё нипочём. Совсем разошёлся он, право слово. Ксения с секундным остервенением воткнула иглу в вышивку. Не верилось, что Фёдор решился идти своей дорогой. Но Ольга была её самым верным человеком, сомневаться в истинности того, что она рассказывала, не приходилось никогда. — Так и чего же батюшка замыслил? Серые глаза служанки округлились, она вмиг придвинулась к хозяйке и торопливо зашептала. — Рязрядные книги сжёг саморучно! Видела б ты, государыня, чего деется! — она взмахнула руками, не сдерживая восторга, — училище приказал сделать… какое-то мудрёное… богадельни нонче казённые, и то по его указу! Мне Тимоха давеча говорил, что и армию новую собрались делать. Бейхан не могла уразуметь до конца, правда ли всё слышимое, но сердце её заколотилось быстрее. До смерти Алексея Михайловича, когда они были свободны и куда как более счастливы, Фёдор часто и подолгу рассказывал, что бы он изменил в стране, но всё это было похоже на мечты и не имело формы. Он боялся даже вообразить, что будет делать, когда осиротеет… Неужели услышал Бог её маловерные просьбы и даровал ему силы? — Суды ре-реформирует, тьфу, все только об том и болтают! — чуть было не перешла на крик восхищенная Ольга — Слов понахватались латинянских. Крёстный твой ходит злющий, аки антихрист. Ссорились они знатно намедни, стены дрожали. Того гляди, и тебя выпустят, голубушка наша. Ксения прикрыла глаза, прислоняясь спиной к стене. Призрак прежней широкой улыбки тронул черты немного осунувшиеся её лица, но тут же исчез. — Полно раньше времени радоваться, языком чеши поменьше, — царица фыркнула, — или меня Фёдор Лексеевич выпустит, или его Милославский обхитрит. — Думаешь, матушка… — служанка осеклась, но продолжила едва различимо, — изведёт?.. Мгновение спустя Ольга исступлённо кричит от боли. Ксения, впившася ей ногтями в плечо, этого будто и не замечает. — Не каркай, приблуда, а то сама сживу тебя со свету.***
Она не могла вспомнить, почему злилась на него, ей было уже неважно, почему у дверей не выставили стражу, почему вокруг вообще никого нет. Всё это исчезло, как только они встретились глазами. Взор царя был как у ребёнка, которого оставили тонуть. Когда такое случается с детьми впервые, они бывают испуганы, но ещё не подозревают, что находятся на волосок от смерти, и смотрят ужасающе удивлённо, уповая, что их всё же поднимет неведомая сила. Будучи лет одиннадцати от роду, Бейхан видела, как уходил на дно мальчик из простых, младше неё. Фёдор вцепился в неё взглядом, каким удостаивал её до этого проклятого времени, начавшегося со дня, когда на их головы возложили венцы. Молодой государь попытался улыбнуться, вышло пугающе. Ксения совсем растерялась. Она не видела его месяц-два, может, и больше. Видеть не хотела, знать, что происходит. Душа часто выла, совесть изгрызала её, но девушка отгоняла всякое беспокойство. Зря. — Вот же дура… — обронила она, чувствуя, как немеют ноги. Ксения шла сначала медленно, но уже через считанные мгновения бежала через широкие покои, в которых было до невозможности мало солнечного света, что падал только на красный уголок. Она, не раздумывая, взяла со стола кувшин и дрожащими руками стала наливать воду в серебряный стакан. Вода пахла дурно. — Когда тебе приносили свежей, Федь? — спрашивает совершенно обыденным тоном, но голос слишком высокий, того гляди сорвётся, — Где все, где лекарь? Вода проливается на пол, Ксения едва не разражается руганью, но замирает, когда муж безуспешно пытается перехватить её руку. Его собственная рука трясётся и падает на постель. Наконец, она смотрит на него прямо. Фёдор Алексеевич страшно осунулся, стал бледнее прежнего, весь в испарине. Ксения осторожно касается его лица, не понимая, что делает, что нужно бы. Он облегчённо закрывает глаза. — Что с тобой, Феденька?.. — опальная государыня и не думает смахивать со щеки предательские слёзы, полившиеся сами собой. — Слава тебе, Боже великий, — это не ей. Ксения беспомощно всхлипывает. И сейчас о своём Боге! — Да что же это с тобой?! Фёдор теперь еле заметно сжимает её пальцы, и опять улыбается. — Меня никто исповедовать не будет… — судорожно вдыхает, отчего-то дёргаясь всем телом, — они все бросили меня помирать. Один большой грех за мной…. Тебя обидел, Ксения Ивановна… друг мой единственный… — Ты сдурел! — отпрянув, Биби срывается на крик, — Не вздумай меня бросать! Царь спокойно, с любовью глядит на неё, не переставая улыбаться. Ксения испускает стон, предваряющий рыдания, и роняет голову на край низкой кровати. — Прости меня за всё, свет мой… — он, кажется, тоже плачет, — Прости. Я больше не смогу, нет сил. Так они, молча, проводят ещё с четверть часа. Ксения уже начинает верить, что всё обойдётся, как вдруг Фёдор резко подрывается на постели, отнимая свою тонкую ладонь от её густых чёрных волос. Ксения вздрагивает и тоже поднимается. Царь смотрит на то на неё, то куда-то правее, и тяжело дыша, весь сияет от восторга. — Матушка, — он предпринимает попытку встать, — матушка, как хорошо, что ты пришла снова! Ксения ощущает, как её обдаёт холодом. — Матушка, это моя жена, Ксеша, видишь? — государь, не отрываясь от созерцания пустоты, указывает на девушку, затем вновь смотрит на неё, так что у царицы сердце уходит в пятки. Биби вовремя поднимается на ноги, чтобы не дать Фёдору упасть, но, опуская супруга на постели, замечает, как глаза его закатились.***
«Дочка! Пока мы ещё в силах что-то сделать, приезжай домой, не противься. Я уже отправила за тобой надёжных людей, к середине месяца они прибудут в Волок Ламский. Сделай всё возможное, чтобы очутиться там — притворись больной или отправься на богомолье. То, что будет дальше — моя забота. Делать тебе в Русском Царстве больше нечего, близится смута, и наше влияние, так или иначе, ослабнет. Нужно уходить, доченька. Дома ты ещё обретёшь покой и счастье, падишах вернёт тебе титул, родная, ты будешь носить прежнее имя, выйдешь замуж и, если Аллах смилостивится, ещё родишь и воспитаешь своих детей. Не мешкай с ответом, мне нужно твоё согласие. Турхан Валиде»***
Конь скакал так резво, что девушка, казалось, могла упасть с него в любую секунду. Она не думала об этом, ибо её мысли были заняты другим — Фёдор умер, новым государем должен стать Иван Алексеевич, но он настолько слаб и хил, что все вселяло в неё уверенность, что Софья приберёт всю власть себе. Нет, она ни разу не заявила о желании править, однако то, как девушка держалась, свысока посматривая на бояр, не могло обмануть предчувствие Бейхан. И все страшным образом сбылось — за басурманской принцессой пришли и посоветовали вернуться обратно домой. Она смиренно повиновалась, ибо какая она царица теперь? Увезли к кораблю, тому самому, что привёз её в русскую сторону, при виде которого черновласая невольно сглотнула, припоминая, какой дикой девчонкой она была в то время. Сунув письмо в руки капитана, Биби шепнула ему передать его в руки матери, а сама вмиг повернула в село Преображенское, что под Москвой. В начале было столько уверенности, но, приближаясь всё ближе к заветному месту, девушка понимала, что ощущение опасности окутывает её всё сильнее, от этого страх усиливался, отдавая ноющей болью в висках. Она оставила тело Фёдора неоплаканным не от обид к нему, — Ксения простила, — а от того, что чувствовала, что должна предупредить Нарышкиных о смерти царя и той темноте, которая царила отныне в палатах от нависающей тени Софьи. Был уже поздний вечер, когда брюнетка, наконец, достигла ворот. Еле слезла с коня от усталости и отдала в руки большого, бородатого мужика, сразу поведшего того кормить. Во двор тут же выбежала Наталья Кирилловна, на плечах коей покоился пуховый серый платок. Её глаза были настолько широко раскрыты, что были видны ещё у входа — будто знала Нарышкина наперёд, что Милославские уже навострились не дать им житья. Завидев Ксению, она сбежала с лестниц и бросилась к нежданной гостье. — Ксения, ты как тут оказалась? — хаотично обведя её глазами, спросила Наталья. — Наталья Кирилловна, скакала к вам, что было мочи, — грудь женщины резко вздымалась от чего она не могла совладать со словами. — Государь наш приказал нам долго жить. Милославским, наконец, удалось власть к рукам прибрать. От услышанного женщина резко побледнела, опустила глаза, но потом быстро подняла их на брюнетку, став серьёзной. — Пошли, Ксюня, отдохнуть тебе надо после дороги, устала поди, — положив ей руку на спину, она повела Бейхан в дом. Комнаты были на удивление простыми, утварь полуживой — вообще складывалось ощущение, что проживают тут отнюдь не знатные особы. При Алексее Михайловиче купались в мехах да шелках, а ныне могли лишь довольствоваться скромными платами. Биби усадили за стол с серой скатертью и налили горячих щей с капустой, на которые она с большой невоспитанностью налегла, заедая чёрным хлебом, изрядно засохшим. Наталья Кирилловна всё это время сидела рядом, теребя свою длинную косу, видимо, обдумывая произошедшее. Петра Биби пока так и не видела. — Софья не знает, что я тут. — Как это? — глаза Натальи снова округлились. — Сбежала я, — гостья отодвинула тарелку. — Они хотели отправить меня восвояси. А я к вам примчала. — Ох, Ксеньюшка, что же будет? — Софья своего не упустит. Уже готовится великой княгиней стать, — глаза Бейхан сверкнули. — Ну, как же, как же. Ивана приберет к себе. А ведь он, как твой покойный муж и государь — успокой Господи — еле на ногах держится. Ксения на мгновение почувствовала укол обиды. Нарышкина ведь вовсе не жалела Фёдора, это было ясно, как день. О нём вообще никто не горевал, а сама вдова не простила бы себе сейчас такой слабости. — Не дело это. Это Петра Лексеевича место. В здравии ли он? — В здравии, слава Богу! Поговоришь ещё с ним. Стало быть, за нас ты? — А когда по-другому было-то, Наталья Кирилловна? — с обидой в голосе ответила брюнетка. — Петруша моим лучиком и был, когда я только приехала. Знала бы чем кончится сие. — Благодарю тебя, Ксеня. Кто и теперь знает, чем кончится-то.***
«Дорогая Валиде Султан, мама. Мне незачем ехать домой, поскольку я и без того дома. Здесь моё место, в этой стране, с этими людьми, с семьёй царевича Петра, которого мой покойный супруг собирался объявить своим наследником, то я знаю наверняка. Мой долг —поддержать Нарышкиных, я тут нужна. Новую жизнь я однажды уже начала, с твоего благословения. Другой мне не надобно. В Порте мне не будет успокоения, замуж я также снова не выйду. Я останусь навсегда вдовой Фёдора Третьего. Ты отдала меня, сама того не зная, за почти что святого человека — среди своих сановников лучше не сыщешь, поверь. Не беспокойся обо мне, не полагайся на меня и отзови своих людей. Я не пропаду теперь, Валиде. Храни тебя Бог. Ксения Романова»***
Утром Бейхан не сразу поняла, где она, ибо всё было так скоро, что закружило голову её. Оделась сама, что непривычно без прислуги, вышла из комнаты и тут же услышала приятный мужской голос. Прокралась поближе и увидела высокого молодого человека с тёмными волосами. Он разговаривал с тем мужиком, что вчера принял кобылу её, про ремесло его простое. Тот заприметил гостью и вышел поспешно, хотя до конца и не поняв, барыня или не барыня перед ним стоит. Черноволосый обернулся на неё и застыл, вперившись умными, любопытными глазами, в которых мелькала какая-то необъяснимая жёсткость, непривычная для человека около двадцати годов. — Пётр Лексеевич, — Биби слегка улыбнулась и снова замерла, ибо не знала, как он отреагирует на неё. — Ксения Ивановна, — кончики губ собеседника тут же поднялись. — Ксеня! — Как же ты возмужал, — женщина подошла чуть ближе, рассматривая его. — Красавец какой. Как и батюшка твой. — Матушка моя всё рассказала, — он слегка прихватил её за локти. — Благодарствую тебе за помощь. — Боюсь, что Софья всё себе приберет, — голос почти охрип, став предательски низким. — Брат твой единокровный не в состоянии править. Тебе трон уготован был. И Фёдор Алексеевич то же твердил мне. — Так то, так, да власти у нас никакой. Что мы сделаем-то? — Она тебя убить не решится, Пётр Лексеевич, ты лучше своим занимайся, народ на свою сторону склоняй. А она оступиться где-нибудь, вот тогда и поглядим. Хорошую фору она тебе даёт, грех не использовать. — Ты только не покидай нас, Ксеша, — молодой человек поцеловал её горячую ладонь. Было в них обоих что-то похожее — черти в глазах, живой ум и внутренний стержень, что не давал им прогнуться под тяжестью страшных событий. С Нарышкиными Бейхан чувствовала себя собой, пока Милославские всё пытались прыгнуть на аршин выше собственных умений, отчего общались они с теми, кто полезен им. Но внутри неё сидело предчувствие, что настанет и их время, а она поддержит этот жар до нужного момента.***
Сколько времени прошло с её приезда, она уже и позабыла, ибо каждый день разум женщины был переполнен сонмом раздумий и опасений. Вот уже который год Софья Алексеевна удерживала власть в своих мощных руках, не давая править всё также повзрослевшему Ивану, которому она даже выбрала суженную вскоре превратившуюся в дородную деву. А они под тяжестью её влиятельности и не пробовали идти супротив воли государыни. На них будто совсем не обращали внимания, отчего жизнь их проходила в тишине и неведении. Главное, что Софья никак не старалась навредить Петру, поэтому и опасаться было нечего до поры до времени. Почти каждую неделю собирались всей семьей у свечи, дрожащей скромным пламенем, как и их сердца. По обыкновению, Наталья Кирилловна сидела за столом, сложив руки в замок и иногда поддергивая головой от раздающихся голосов; младшая Наталья сидела напротив, положив руку под подбородок и лишь внимательно слушала; сам Пётр стоял всегда в углу в тени и вставлял своим резким, громким уже в ту пору голосом точные замечания, пока Ксения Ивановна металась, как волчица, силясь придумать решение, что избавило бы их от этой опалы. Евдокию, новоиспеченную супружницу, держали поотдаль, ибо её преданность пока оставалась неподтвержденной делами. Сколько было предпринято попыток напомнить государыне о том, что Пётр Алексеевич такой же царевич, как и Иван, — последний, по сути, был вышвырнут, как щенок, за пределы тронной комнаты, — и каждый раз они оканчивались неудачей, отчего ум цесаревича в секунду мутился и лишь Бейхан могла его образумить, так как страдала тем же пороком. Эта буря, это безумие не имело границ, растекаясь ядом по всему телу, и женщина боялась внутри себя, что молодой человек встанет на путь её отца. Но его волнение можно было понять — казалось, что вот-вот врата откроются, на пороге покажется стрелецкое войско и... не будет более угрозы матушке-государыне. И такой день настал — пришло донесение из столицы о покушении на Петра, отчего было решено ему скакать прямиком в Троице-Сергиев монастырь, оставив женщин в Преображенском, по причине того, что они пока не представляли никакой угрозы Софье. Как только сын скрылся за стенами Преображенского, Наталья Кирилловна стала будто увереннее, подозвала дочь и невестку и, полуобняв их, утешала. — Что же ты, Ксеша, всё мечешься в разные стороны? — полушепотом спросила она, смотря снизу-вверх на брюнетку. — А то, матушка, что действовать тотчас надо. Ибо Софья не успокоится, она принялась за цесаревича, за брата родного. — Она, ведь, государыня, на её стороне войска. — У Петра тоже войска есть, и еще какие! Надо весточку кинуть в монастырь, чтобы он их вокруг себя собирал. — Ох, Ксеша, неразумно это. Беда какая свалится на головы наши! Худо будет. Сын же это мой, пойми ты, хотя не знаешь ты этого. — Это правда, — почему-то обидные слова о её невозможности родить прошли мимо, видимо, и, правда, не так хотелось ей того. — Но в один миг Софья волю изменит, и тогда всем нам головы порубит. Евдокия и младшая Наталья испуганно посмотрели на Бейхан, но она, отчаянно мотнув головой, отошла к окну, вглядываясь в подходящий к концу день. — Нам тоже нужно туда, к Петру, — себе под нос продолжала Биби, но тут же резко развернулась, смотря чёрными глазами на женщин. — Возьмем всё потешное, и ничего не испужаемся, ибо Софья не успеет подойти раньше нас. Наталья Кирилловна лишь глубоко выдохнула да обняла дочь покрепче. Знала она хорошо, что Ксения Ивановна преданный друг, и обрекать их на смерть не будет, а хочет лишь Петра на троне увидеть, будто сын и ей. От этого и верила бывшей султанше, видела, как цесаревич ласково говорит с ней, как успокаивать она его может словами одними, чего Евдокии не доставало в силу нежного возраста.***
В Москву въезжали пышно — Пётр на коне, позади него карета с матерью, женой, сестрой и Ксенией, а потом нескончаемое войско тех, кто был с самого начала и тех, кто перешли от, потерявшей былую силу, Софьи. Его встречали весьма радостно, отчего Наталья Кирилловна расплакалась, а дочь начала утешать ее. — Видите, матушка, Бог вознаградил нас за терпение, — её тоненький голосок едва доходил до ушей матери. — Право, царица вы отныне снова, — улыбнулась Бейхан и отвернулась к окну рассматривать позабытый ею немного град. Софью принимал новоиспеченный царь в тронном зале на виду у всех, пока та гордо подняв голову, пыталась сдержать ужас от происходящего с ней. Крепилась, подергивая смоляными, кудрявыми волосами, но не смогла удержаться, когда было решено сослать подальше в монастырь — склонила голову и со стражей поплелась собирать пожитки, вызывая лишь жалость. Ещё несколько дней назад столько силы было в этом крепком женском теле, а сейчас на ногах еле держалась. Опустив глаза, низложенная государыня шла по коридору, готовая вот-вот лишиться чувств. Вот уж скоро её покои, тогда уж даст она волю чувствам. Зайдя в комнату, тут же поняла, что слуг более у неё нет, отчего придется собираться самой. — Никак вещи собираете? — прозвучало где-то в глубине. Женщина подняла глаза и увидела Ксению Ивановну, сидящую на краю кровати. И сложно было скрыть восточное происхождение, как бы она не пряталась за славянскими нарядами. — Ты ж на корабле уплыла к басурманам своим, — выпалила Софья, презренно поморщившись. — Да нет же, я к Петру сразу поскакала. Знала, вы захотите помешать его благополучию. Бывшая государыня ничего не ответила, продолжая пристально следить за ней. — Вы знаете, Софья Лексеевна, единоличная власть женщину к толковому не приводит. Моя бабушка тоже тянулась править, на внука даже своего покусилась, а вы на брата. Задушили её... — бывшая султанша смаковала каждое произносимое слово, — а вас в монастырь ссылают. — Коли бы ты власти не возжелала к Петру бы не поскакала. — У Петра на то право есть, а я отныне жить буду спокойная. — Ты как дурой приехала иностранной, так и осталась, Ксения. Мужа не уберегла, детей не родила, а теперь сидишь тут, как государыня. — Всё одинаково, главное, чтобы не как вы, Софья Лексеевна, — Бейхан поднялась с места и подошла вплотную к низложенной царице, смерив ту глазами. — У нас с вами кровь от рождения царская, как ей распорядиться, мы сами думу думаем. Только вот... у всего границы есть, и вы свою перешли.***
Прошло чуть больше пяти лет с момента прихода к власти Петра, однако спокойней жить не стало: нрав правителя был необуздан, а разум любопытен ко всему новому. Он мало бывал во дворце — казалось, что ему там не было места разгуляться и попробовать силу. Наталья Кирилловна повздыхала чуток да, смирившись, перестала взывать к сыновьей совести. Все больше углубляясь в чтение, она отдалилась от двора, потянув за собой дочь и невестку. По началу Евдокия и Наталья пытались живо интересоваться происходящим, — видимо, ввиду долгого заточения вдали от столицы — но потом угасли желанием по грозному распоряжению государя. Бейхан не позволяла себе вступать в конфликт с мужчиной, оставаясь в тени и терпеливо дожидаясь того момента, когда захотят услышать её мнение. Сама себе дивилась, как много ума прибавилось за это время. Порой она даже выступала посредником между народом и царем, выходя раз в месяц на улицу — бывало, что вместе с Натальей — и собирая жалобы от горожан. Какое удовольствие брюнетка получала, ощущая свою надобность государству. „Ксения Ивановна“ слетало с губ почтенного старца или молодого мальчика, и она уже была готова сделать что угодно, чтобы обрадовать их. А после обязательно представляла письменный отчёт Петру Алексеевичу, ловя на себе неприятные взгляды деятелей, выстроившиеся в длинную очередь. Лопухину же уже долгое время не было видно — женщина была на сносях, закрывшись ото всех в своих покоях. К её сожалению муж заходил к ней редко, но это не значило, что он не беспокоился о ней. Бейхан в приподнятом настроение плыла по коридору, решив навестить покинутую всеми государыню. Войдя в палаты, она охнула — как же темно и душно было, отчего брюнетка поморщилась. Хозяйка лежала на кровати, положив левую, бледную ручку на большом животе. — Ксения, милая, как хорошо, что ты пришла! — тонкий голос прервал тишину. — Как ты, сударушка? - улыбнулась Биби, присев на край кровати. — Ребёночек растёт, — Евдокия погладила живот и снова посмотрела на гостью. — Надеюсь всей душой, что сын будет. — Чем девки хуже? — округлила глаза собеседница. — Дочери престол не наследуют. Все будут наследника ждать. — Сколько надо, столько и подождут, — махнула рукой брюнетка. — А ты бы, — начала было Лопухина, но прикусила язык вовремя. — Чего бы я? — Да ничего. — Ну, говори. Экая скромница. — Ты бы детей хотела? — Хотела, — Бейхан и бровью не повела, будто говорила не о себе. — И замуж не захотела? Ты же молодая ещё. — Молода, а замуж не хочу. — Фёдора Алексеевича все ещё любишь? — на глазах Евдокии появились искрение слезы. — Любить — не люблю, но забыть — не забуду. В следующую секунду в комнату влетела Наталья Кирилловна, не по годам резво — по лицу было видно, что произошло нечто из вон выходящее. Биби тут же спрыгнула с кровати, а невестка попыталась привстать, готовая бежать. Глаза женщины бегали по покоям, затем она положила руку на сердце и затараторила, отчего Ксения не разобрала и половины слов. — Пётр Алексеевич-то что задумал! Ой, горе нам горе... Войной идёт... Что же теперь!? Ох, Боже храни нас! — Что? Что случилось, матушка? — голос Лопухиной звучал как комариный писк от страха. — Пётр... Пётр... С войной решил идти... Гневается на всех! — Какой войной? — Бейхан подошла почти вплотную к Нарышкиной, пытаясь понять фразы, переодически слетавшие с её языка. — Ой, Ксеша. — Что? Что? — На Азов решил идти. У басурман земли отвоёвывать, — осипшим голосом ответила женщина, но тут же осеклась, вспомнив, кто есть её собеседница. — Прости меня, не подумав сказанула. Бейхан невольно сглотнула, ощутив горький вкус ужаса от услышанного — она оказывается меж двух огней. О, горе ей. Рванув с места, женщина направилась в сторону покоев Петра, оглохнув и онемев от расстройства. Двери в залу были закрыты, а около них стояли бояре с завидным шумом обсуждая что-то. Завидев брюнетку, они замолчали. — Государь велел никому его не беспокоить, — отозвался один из них, окинув её взглядом. В ответ Биби закатила глаза и уверенно пошла напролом, растолкав мужчин локтями. — Царь ругаться будет! Стойте! — слышала она позади себя, пока не помня себя, ворвалась в покои. Хозяин метался из стороны в сторону, водя рукой по волосам и что-то шепча себе под нос. — Пётр Алексеевич! — крикнула Бейхан, ожидая ответа. Государь поднял на неё глаза полные раздражения и ярости — они были красные, как у быка. Вены на лице вздулись, а губы посинели от напряжения. Нежданная гостья застыла на секунду в поклоне и тут же выпрямилась. — Ты что пришла!? Я велел никому не заходить! — его громкий голос раскатом грома прошёл по комнате, от чего сердце забилось сильнее. — Я слышала, что вы войной на Османов решили идти? — Биби вздернула подбородок, сверля его чёрными глазами. Пётр в два шага оказался перед ней, прерывисто дыша ей прямо в лицо. Женщина почувствовала страх по началу, но потом, поймав себя на мысли, что её Валиде смотрела на её отца ровно так же, взяла себя в руки. Столько гнева было в этом статном теле, отчего и все боялись царя. — Не твоё дело это, Ксения Ивановна, — прошипел он. — Не твоё. — Как не моё? — сузила глаза она. — Мой народ идёт воевать с моей матерью, а я знать не знаю. — За столько лет не забыла? Может тебя обратно вернуть, пока ты доносы писать не начала туркам?! — Я покинула страну свою с неохотой. А потом отказалась вернуться, только бы вы живы остались. Как ты можешь, Пётр Алексеевич, обвинять меня в подобном? Иль заслужила я чем-то? Скажи тогда, как есть. Мужчина внезапно смягчился — его лицо больше не сводилось судорогой. В следующую секунду он положил ей руку на плечо в знак благодарности и внимательно посмотрел на неё. — Моя Родина отныне тут. Делай, как велит твой долг государя. А я уверена, что и моя мать поступит также, а у меня долг твою семью охранять. Не гневайся, поступай как надобно на то. — Всегда ты слова нужные найдёшь, Ксения, - кивнул головой Пётр, поджав губы. — А твою преданность вовек не забуду.***
Ксения идёт по направлению к церкви через площадь, раскланиваясь с прохожими, простыми людьми, знающими её, и с сановниками, которые порядком ошарашены происходящим. Война — самое бесполезное, дьявольское действо, если только ты не защищаешься. Она несёт с собой в избытке бесчисленные смерти, отчаяние, изломанные судьбы, боль, дым и соль. Бейхан не может поддаваться страху, гонит его прочь. Не теперь. Она спокойно, даже отстранённо осматривает главную площадь, до невозможности знакомую — здесь она очутилась юной, обозлённой девушкой, ехала чинно в богатой процессии. Под теми воротами проезжали они с мужем и в день свадьбы, и в день венчания на царство. А там Пётр Алексеевич собственноручно казнил стрельцов после очередного бунта. Помнится, кровь залила весь эшафот, и видящая всё Евдокия лишилась чувств. На ходу покрывая непослушные смоляные локоны синим платком, Ксения заходит в храм, осеняет себя крестным знамением, медленно и внимательно — раньше Фёдор вечно досадовал, что она слишком спешно это делает. Война ужасает даже тогда, когда ещё не началась, когда она далеко, и ты не видишь её, до тебя доносятся лишь отголоски. Её окутывают тепло и тишина церкви. Дом Божий… Видать, правда. Никогда раньше, будучи ещё царицей, а не просто княгиней, кто она для всех сейчас, Ксения не придавала молитве должного значения, не осознавала губительности своего маловерия. С годами что-то, так или иначе, меняется. В противном случае стояла бы она сейчас перед потемневшей иконой Спасителя? Война разрушает калечит, разлучает, пробуждает как и добро вместе с жертвенностью, так и зло. Слишком много чистого зла, спящего почти в каждом человеческом сердце. — Помилуй всех, прошу тебя, Боже великий. Помилуй людей, помазанника Твоего, его семью и мою матушку. Война — безысходность, жернова, отчищающий огонь, испытание, что никогда никому не надобно. И нет разницы, каковы оправдания.