Ошибка молодости

— В общем, получилось как в дешёвой мелодраме, — Ларри вздохнул, заложил руки за голову и пристроил ноги на диванный подлокотник. Конечно, хорошо было, как обычно, валяться на диване в комнате охраны и болтать с Акменра о всяком разном. Только сегодня к этой радости примешивалось ощущение, что жизнь ночного сторожа Ларри Дэйли внезапно превратилась в полное дерьмо. — В дешёвой... что? — переспросил Акменра. — Жанр такой, — пояснил Ларри со зверской ухмылкой. — Когда сперва «люблю — не могу», потом дикий необузданный секс, потом вдруг — «уходи, подлец, я тебя не знаю», потом «ах, у нас родился ребёнок», а ребёнок уже почти совершеннолетний, оказывается. Понимаешь? — Нет, — честно сказал Акменра. — Если любит — почему вдруг подлец? Если беременность нежелательна — почему секс без предохранения? Если родился ребёнок — почему об этом нужно сообщать так поздно? — Потому что жанр такой: мелодрама. Ваши древнеегипетские женщины таким не увлекались? Мне кажется, этому жанру больше лет, чем тебе. — Если честно, не знаю, — пожал плечами фараон. — А что ты теперь будешь делать? — Вот и я не знаю, — горько усмехнулся Ларри. — Она на меня сегодня свалилась по электронной почте, как снег на голову. Здравствуйте-пожалуйста, сто лет не видались! — Разве сто? — Ак, ну перестань. Это фигурально... в переносном смысле! Давно, то есть. И вот только сейчас она собралась мне сообщить, что у меня, оказывается, есть дочь. Ошибка молодости, так сказать! А я ни сном, ни духом. Хорошо, что я уже развёлся, а то бы Эрика мне задала. А я что? Я ни хрена не знал, извини за выражение. — Погоди, так когда всё это было, я что-то запутался? — В девяностом году, — терпеливо повторил Ларри. — Нашей эры!.. Они с Акменра посмотрели друг на друга и улыбнулись. — Ты шутишь — уже хорошо, — кивнул фараон. — Мы что-нибудь придумаем. Дальше рассказывай. Ларри начал рассказывать. Про то, как в девяностом году — нашей эры! — познакомился с симпатичной блондиночкой, было им по двадцать лет, любовь-морковь, горячий необузданный секс, а потом блондиночка на что-то крепко обиделась — Ларри до сих пор не может понять, на что именно, если честно, — завела пластинку «уходи, подлец, я тебя ненавижу», Ларри пожал плечами — и ушёл, как просили. Хотя было ему нелегко: в том числе потому, что он абсолютно не понимал, в чем провинился. А теперь вдруг блондиночка — хотя ей сейчас уже хорошо к сорока, как и самому Ларри! — пишет бывшему бойфренду письмо в лучших традициях той самой мелодрамы. О том, что после их расставания у неё — у них то есть! — родилась дочь, что эту дочь блондиночка героически растила одна, не сказав ни слова счастливому отцу, но теперь возникли сложности — её посылают в важную рабочую командировку, она ценный сотрудник в какой-то корпорации, а за восемнадцатилетней дочерью, значит, присмотреть некому, и блондиночка просит, чтобы счастливый отец взял на себя эту миссию. Больше ничего от него не нужно, никаких денег, никакой другой поддержки, только приютить на две недели несовершеннолетнюю деточку и развлекать по мере сил и возможностей. — Ларри, — помолчав, сказал Акменра, — ты не забудь про одну вещь... как её? А! Тест ДНК. — Ого! Откуда ты про это знаешь? — Я читал в интернете про новейшие исследования мумии Тутанхамона. Там говорилось, что биоматериал подвергли тестам на ДНК. Я сперва испугался, что меня тоже могут чему-то такому... подвергнуть, и полез гуглить этот тест. Слушай, так интересно! Когда я дорылся до его возможностей в вопросах установления отцовства, хохотал почти не переставая. Вот это да! Нам бы в своё время такое. Знаешь, насколько проще решались бы некоторые вопросы наследования трона? — Представляю, — усмехнулся Ларри. — Но знаешь — вот честно, я не стал заморачиваться. Блондиночка фотографию прислала: девочка — вылитая я. — Красавица, значит, — мечтательно сказал Акменра. Но заметил, как изменился в лице сторож, и натурально заржал: — Что? Неужели испугался? А потом закончил хохотать и серьёзно добавил: — Перестань, Хранитель Бруклина. Закати мне еще сцену ревности для разнообразия! С одной стороны — как партнёр, а с другой — как суровый отец, а? Вот смешно-то будет. Пусть девочка спокойно приходит сюда, мы все отнесёмся к ней как родители. Я — так точно. Сам подумай, как я еще могу относиться к твоему ребёнку? — Даже если это девушка и ей восемнадцать лет? — поддел его Ларри. — А мне двадцать с хвостиком, — не остался в долгу фараон. — Я всё равно старше. И это ещё без учёта предыдущих четырёх тысяч лет, на минуточку!.. Он хитро посмотрел на валяющегося на диване сторожа: — Знаешь что? Подвинься. Я тоже хочу полежать. — Слушаюсь, повелитель, — улыбнулся Ларри и подвинулся. На нешироком диване было маловато места для двоих, но если обняться... Да, наверное, обняться в такой ситуации — было самое верное средство. Только куртку снять и корону оставить на столе. *** В аэропорту, как обычно, была толпа народу. Ларри стоял среди встречающих и вспоминал, как Акменра говорил сегодня перед рассветом: — Ничего. Мы справимся. В конце концов, ты не так давно с одним фонариком против хопеша выстоял, так неужели тут сломаешься? К тому же теперь нас двое, пусть и только по ночам. Не забывай об этом. Ларри не забывал, конечно. Он, собственно говоря, всегда об этом помнил: в том числе и потому вернулся на эту работу. А фирму свою продал. Хотя, конечно, было красиво: Дэйли Девайсиз! У Ларри были некоторые подозрения, что блондиночка, мать новоявленной дочки, прослышала об этой фирме — и решила навести мосты заново. А про то, что фирма теперь Ларри не принадлежит и вскоре будет переименована, а сам Ларри уже сменил дорогой костюм бизнесмена на форму музейного сторожа — пока ещё не знала. И дочке не сказала, конечно. Скорее наоборот: сообщила ей, что её нечаянный отец — теперь владелец известной фирмы, вон, его по телевизору показывают. Так что... — Простите, это не вы Лоуренс Дэйли? — послышалось рядом. Ларри обернулся: его откровенно рассматривала бойкая невысокая девица с сумкой. — Я, — честно признался Ларри. — А вы... эээ... Розалинда? Бывшая подружка оказалась верна себе, наградив дочь вычурным громоздким именем. — Она самая, — кивнула девица. — Значит, вы и есть мой отец? Я тогда буду звать вас «папа». И на «ты». Хорошо? — Конечно, — пожал плечами Ларри. — Я тогда тоже буду на «ты» и «Линда». Поехали? Когда подошли к машине, гостья сморщила носик: — Пап! Это что? Для маскировки, что ли? — Это моя машина. А что тебе не нравится? В пробках удобно, бензина ест меньше, и парковаться... — Владелец фирмы ездит на таком огрызке? — не сдержалась Линда. — Твои коллеги не смеются? Или ты одолжил это у своего курьера, чтобы встретить единственную дочь? Ларри хотел напомнить, что у него ещё и сын есть, но подумал: если придираться к словам, то дочь у него и правда единственная. Поэтому, наверное, нужно расставить все точки над I. — Это моя машина, и я не владелец фирмы, — сказал он твёрдо. — Ты едешь или возвращаешься обратно к маме? — Мама уехала, — фыркнула доченька. — Погоди, как не владелец? А мама сказала... — Если едешь — садись. По дороге расскажу. По дороге Линда охала, ахала, вертела пальцем у виска, но Ларри смотрел прямо перед собой и сосредоточенно рулил. Рассказ о том, как он продал свою фирму, сопровождался разочарованными дочкиными визгами и стонами, а потом Линда спросила: — Так теперь ты... где-то работаешь? Кем? — Я работаю в музее, — ответил Ларри. — Ночным сторожем. — Ночным сторожем в музее? — Линда удивлённо ахнула. — После собственного бизнеса? Папа, тебя надо сдать в психушку. Срочно. Ларри вспомнил Акменра и подумал: «Надо, доченька. Ох, как надо! Если бы твоя мама и моя бывшая жена узнали, почему я продал фирму и вернулся на работу в музей, они бы меня точно в психушку упекли. Совместными усилиями. И даже не поссорились бы в процессе!» А вслух сказал: — Почему? Каждый человек имеет право на то, чтобы строить свою жизнь так, как комфортно ему, а не так, как считают правильным окружающие. Я попробовал себя в бизнесе — и решил, что это не моё. — Как не твоё? Такие деньжищи фирма заколачивала! — Значит, деньжищи — это не моё. Прости. Мама тебе уже говорила, что у тебя по отцовской линии дурная наследственность? — Говорила, — Линда фыркнула и улыбнулась, став похожей на обычную девочку. — Она много чего говорила: но не знала, что ты теперь не бизнесмен. Иначе... Она осеклась, но Ларри подхватил: — Иначе вы на время её командировки обошлись бы своими силами и не стали со мной связываться? Он заметил в зеркало заднего вида, как Линда покраснела и молча кивнула. — Это ничего, детка. Это бывает. Я не обижаюсь. А ты не хочешь спросить, в каком музее работает сторожем твой отец? — И в каком? — послушно повторила Линда. — В музее Естественной истории, — Ларри решил проверить, будет ли реакция. Если честно, особо он не надеялся, но... — В том самом?! — Линда аж подскочила на сиденье. — Где ночные программы с оживающими экспонатами? Вау, пап! Поехали скорее туда? — Сейчас бессмысленно, — улыбнулся Ларри. — День же, экспонаты... эээ... не живые. Поэтому мы сейчас поедем ко мне домой, ты сходишь в душ, поешь, может быть — подремлешь с дороги, я так точно посплю перед работой, а потом к началу моей смены мы поедем в музей. Годится такой план? — Еще бы! — обрадовалась Линда. Потом наклонилась и прошептала Ларри на ухо: — Пап, а симпатичные экспонаты там у тебя есть? Ларри дёрнулся так, что едва не вылетел на встречную. — Линда, — строго сказал он, — ты о чем вообще? Сама же говоришь: там экс-по-на-ты. При чём тут, симпатичные они или нет? — Ну... — Линда смутилась. — Может, я кому-то из них понравлюсь! — Ты всем понравишься, — уверенно сказал Ларри. — Просто потому, что они все хорошо ко мне относятся, а ты — моя дочь. *** Перед выездом в музей Линда битых сорок минут крутилась перед зеркалом, мучая Ларри вопросами «Пап, посмотри, а если я в этом пойду?» Строго говоря, Ларри признавал, что его новоявленная дочь в любом наряде весьма хороша, что само по себе было неожиданно: учитывая то, что внешне она получилась вылитый отец. Хоть Ак и ехидничал на тему «Раз похожа на тебя, значит, красавица». Ларри ведь понял, о чём тот хотел сказать: что Ларри ему нравится сам по себе, и всё похожее на него тоже кажется красивым. Комплиментщик, Анубис его подери. Но Линда и правда была красавицей. В ней не было той блондинистой ленивой припухлости её матери, того рассеянного наивного взгляда, который в своё время сразил напрочь глупого двадцатилетнего Ларри. Да, глаза у Линды были голубые, как и у обоих родителей, и кожа светлая, но взгляд был цепким, пронзительным, что в сочетании с густыми тёмными кудрями до плеч давало убийственно прекрасную картину, которую не портил даже крупный нос с горбинкой: скорее добавлял определённого шарма. А еще плюс худощавая гибкая фигурка... В общем, всё то, из-за чего Ларри Дэйли втайне считал себя уродом, в женском воплощении было чертовски симпатично, и это ещё мягко говоря. От матери девочка унаследовала мягкость и грацию движений, а ещё ямочки на щеках: и, несмотря на подростковые резкие суждения, могла быть очаровательна, когда улыбалась молча. Ларри посмотрел на дочь ещё раз и сказал: — Думаю, джинсы и рубашка подойдут лучше всего: кто знает, в какие догонялки придётся играть на работе. Поехали. Линда ехала и думала: сейчас она войдёт в музей — и все экспонаты упадут штабелями у её ног. Мужчины — покорённые ее красотой, а женщины — сражённые завистью. Но увы, ожиданиям не было суждено сбыться в полной мере. Первое, что она услышала, это пронзительный свист: — Фьюуу, Гиганторша! Осторожней! Ты нас чуть не раздавила! Линда отпрыгнула, посмотрела себе под ноги — и шарахнулась в сторону: прямо у её ног размахивал пистолетом настоящий маленький ковбой. — Ой, какая прелестная куколка, — она улыбнулась и хотела схватить малыша, но тот неожиданно рявкнул басом: — Сама ты куколка! Эй, Гигантор, ты что, не рассказал своей дочечке, что тут и как? — Ммм... только в общих чертах, — признался Ларри. — В подробностях ещё не успел. В общем, Линда, это Джедидайя Смит, бессменный лидер диорамы Запада. — А вот и его сердечный друг, император Гай Октавиус! — завопил ковбой и вытащил из толпы таких же мелких фигурок римлянина в золочёных доспехах, алом плаще и шлеме с пышным плюмажем. — Аве, Гиганторша, великий Рим приветствует тебя! — Перестань, Джед, — величаво сказал маленький император. — Привет тебе, о прекрасная дочь Лоуренса Дэйли! Линда нахмурилась. Даже слово «прекрасная», сказанное напыщенным римлянином, прозвучало совсем не так, как мечталось днём. Вообще Линде показалось, что эти двое просто над ней издеваются. Тут сбоку послышался рёв и непонятная речь: Линда вздрогнула и попыталась спрятаться за отца. — Не бойся, — сказал тот. — Это Аттила. Вождь гуннов. Он пока плохо говорит по-английски. Аттила, тем не менее, проявил к гостье неподдельный интерес. Он подошёл ближе, улыбнулся, протянул руку. Линда отодвинулась. Вождь гуннов сделал к ней ещё шаг, маслено подмигнул и зарокотал: — Ааа, укака, мияба, гунага микабока, гы!.. Гунны за его спиной разразились хохотом. Линда стояла в растерянности, да и Ларри тоже: он не понимал, что говорит Аттила, однако чувствовал, что это что-то... малоприличное. Но практически тут же он услышал за спиной резкую фразу на гуннском. Потом еще одну. А потом перевод: — Я сказал ему: как тебе не стыдно, ну-ка, пошёл вон! Сейчас отправлю мыть рот с мылом за такие слова!.. Линда удивлённо обернулась на звук — и застыла. — Кто это? — спросила она шёпотом. Отец собрался ответить, но нежданный спаситель его опередил: — Добро пожаловать в наш музей, юная Хранительница Бруклина. Я друг и помощник вашего папы. Меня зовут Акменра. *** — Фараон? Настоящий? Что, правда?.. — Знали бы вы, сколько раз мне уже задавали этот вопрос, — улыбнулся Акменра. — Я всем предлагаю потрогать руку. Хотите? Линда сглотнула: её бы воля, она бы с удовольствием потрогала не руку, а кое-что в других местах! Тем более что яркий пояс с драгоценностями, над которым спереди не было ничего, кроме расшитого воротника, так и притягивал взгляд, так и манил запустить ладонь между широкой полосой ткани и смуглой кожей. А там уж... как повезёт. Только пока что Линде, судя по реакции собеседника, не очень везло. Фараон улыбался ей, как дорогой гостье, но упорно обращался на «вы» и придерживался прочих правил своего дурацкого этикета. Линду это бесило. Однако Акменра, или как его там, словно и не замечал её недовольства. И продолжал разглагольствовать: — Извините Аттилу, он варвар, и давно не видел красивых женщин... — А что он хоть сказал-то? — спросила Линда напрямую. — Ну-у... — фараон неожиданно смутился. — Он имел в виду, что... с удовольствием скоротал бы с вами вечер, скажем так. «А ты, пенёк египетский, не хотел бы скоротать со мной вечер?» — подумала Линда с досадой. Вроде и красивой женщиной уже назвал! И смутился так очаровательно! И всё равно: что в лоб, что по лбу. Никаких подвижек, чёрт подери. Фараон, конечно, был потрясный. Что в фас, что в профиль. Лет двадцать или около того, практически ровесник, а уже — ого, правитель! Хотела бы Линда пожить под его правлением. Он бы у неё поплясал, да!.. Проклятье, неужели он не замечает, как Линда откровенно строит ему глазки? А фараон тем временем продолжал: — ...он просто еще не обучен себя вести с дамами. Это наш с Ларри просчёт, мы тоже приносим извинения. Он церемонно склонил голову, и Линда подумала, что ему, наверное, тяжело постоянно ходить в этой здоровенной короне. Набралась духу и спросила: — А вам это... не мешает? — Что именно? — Ну... это, — Линда хотела ткнуть пальцем в корону, но не посмела. И постучала по собственной макушке. — Ааа, дешрет? — рассмеялся фараон. — Ну... иногда от него устаёшь, да. Он тяжёлый. А что делать? — А почему вы его не снимете? — Рабочая форма, — он усмехнулся, как-то интересно, уголками губ. Линда, уже не стесняясь, пялилась на его губы. — Все эти регалии правителя вообще штука нелёгкая, как и сама обязанность править целым народом. К счастью, мы с Ларри в этом музее делим ответственность за управление на двоих, и я бы даже сказал, что он... Линда подумала, что сейчас взорвётся. Ну почему он такой тупой, а? Или просто привычка к сдержанности? Интересно было бы посмотреть на него без короны, или как там он это назвал. Наверняка у него тоже тёмные густые волосы, как у самой Линды. Так здорово, наверное, запустить в них пальцы и... — А вот эта штука... тоже тяжёлая? — она прикоснулась к своей ямочке под горлом, втайне думая: «Не можешь же ты быть таким окончательным болваном?» — Если вы про ускх, — рука фараона легла на расшитый воротник, повторяя жест Линды, — то да, он тоже весит достаточно. Золото, драгоценные камни... я же говорил, тяжёлая доля правителя!.. Он смеялся просто неприлично для представителя власти. У него были убийственные серые глаза, белые зубы и потрясающая улыбка. А ко всему прочему — Линде показалось, что он смеётся над ней. И она не выдержала. — Знаешь что? Снимай тогда это всё. — Как?.. Зрелище растерянного фараона, моргающего как оглашенный, было удивительным. Но надо отдать парню должное — он быстро пришёл в себя. — Зачем? — спросил он, делая непроницаемое лицо. — Я же говорил, что это рабочая форма, и я должен... — Затем, что я хочу тебя поцеловать, идиот, — выдохнула Линда, теряя терпение, и бросилась тупому фараону на шею. Ей было уже наплевать на все камни, тряпки, чёртову корону и прочее. Этот олух опять застыл, как изваяние, а Линда совсем уже было запустила руку ему за пояс, как от порога послышалось: — Дочь, ты тут? Я хотел показать тебе экспози... о, господи! *** Когда Линда была маленькой, мама напрочь отучила её плакать. — И нечего реветь, — говорила она строгим голосом. — Это ни к чему хорошему не приведёт. Так что сейчас Линда словно отрывалась за все предыдущие годы, тем более что ничего хорошего в её жизни уже точно не будет никогда. Она рыдала, размазывая пальцами слёзы по лицу, и даже не задумывалась, красная ли у нее физиономия и не распух ли нос. Просто плакала, как девочка, у которой внезапно строгий отец отнял такую вкусную, с трудом добытую из запертого шкафа конфету. А самое поганое — что этот египетский придурок ещё её и защищал! — Ларри, ну что ты, в самом деле, — говорил он таким голосом, что Линде хотелось кончить и повеситься. — Девочка не виновата. Она переволновалась, столько впечатлений, перелёт, незнакомые лица... Она не хотела ничего плохого, честное слово, мы просто разговаривали, я извинялся за Аттилу, потом мы говорили о древнеегипетской одежде и о тяжёлой доле правителя... «Боже, неужели все фараоны такие идиоты?» — думала про себя Линда, не переставая всхлипывать. А этот... как его там? боже, ну и имечко! — еще и погладил Линду по голове, как маленькую: — Не плачьте! Всё будет хорошо!.. Внутри Линды словно пружина распрямилась. Она вскочила — раскрасневшаяся, со сжатыми кулаками, с перекошенным лицом: — Уйди! Не прикасайся ко мне! Я тебя ненавижу!.. Египетский придурок отшатнулся, сделал шаг назад и посмотрел на отца: — Ларри? Это вот то, что ты называл... эээ... дешёвой мелодрамой? А отец почему-то расхохотался и похлопал фараона по плечу: — Именно! Добро пожаловать в клуб, приятель. Сочувствую!.. Линда всхлипнула в последний раз, вытерла глаза и сказала: — Оставьте меня в покое. Все! И ты, папа, в первую очередь! Вместе со своим этим... помощником!.. *** Чёртовы музейные коридоры были такими запутанными, что Линда, конечно же, заблудилась. Нет, будь она в нормальном состоянии, она бы разобралась. Но её трясло от всего пережитого. В голове всё прокручивалось, как она никак не могла сперва достучаться до этого придурка, как в самый интересный момент нарисовался папаша, как он орал на неё «Кто тебе разрешил трогать экспонаты руками» и еще всякую муть — про добропорядочное поведение и про уважение к чужим личным границам; как Линда переживала самый крутой облом в своей жизни и сперва ненавидела отца, а потом этого тормознутого болвана — правитель долбаный, тоже мне! — а потом ещё позорно разревелась, а этот кретин ее утешал. Убила бы! Линда, поглощённая мыслями, шла, что называется, куда глаза глядят, а в итоге почему-то оказалась в зале диорам: кажется, так было написано на табличке. В диорамах было много маленьких смешных людей, и Линда хотела подойти поближе, но вдруг услышала: — Окти, глянь-ка: Гиганторша пришла! Псст, Гиганторша, ты прицельно к нам или заплутала? О, а чой-то у тебя такая физия зарёванная? Кто тебя обидел, а?.. Линда подумала, что ещё не хватало жаловаться на жизнь этим трёхдюймовым недомеркам, но у неё вдруг перехватило горло: она села на лавочку и опять разревелась. И даже не почувствовала сперва, как два маленьких человечка упорно карабкаются вверх по её штанине. — Э, э, Гиганторша, перестань, ты щас нас затопишь тут совсем! Иди в раздел океанской жизни и там реви, — неуклюже утешал ее ковбой. А его приятель, римлянин, спрашивал: — Милая, что с вами случилось? Почему вы так расстроены? Расскажите, мы попробуем вам помочь! — Никто... мне... не... поможет, — всхлипывала Линда. Она снова вспомнила, как пялилась на фараона — как полная дура! И как повисла на нём, а он её даже не приобнял в ответ, тупица. И как в самый патетический момент явился папаша, и кто знает, может, не нарисуйся он в дверях, у Линды бы всё и получилось? Но теперь она никогда этого не узнает, и оттого было так горько, так досадно, что хотелось рыдать и рыдать в голос!.. Линда не сразу поняла, что бормочет о своём несчастье вслух. А маленькие человечки сосредоточенно слушают и кивают. — Гиганторша, бедненькая, — сочувственно произнёс ковбой, когда она сделала паузу. — Тебе что, папа ничего не рассказал? И гневно добавил, повернувшись к римлянину: — Нет, ну вот как так можно с детьми? Гигантор полный идиот, и я непременно ему об этом скажу! Довели девчонку, а такая девчонка красивая! — Можно подумать, ты в этом понимаешь, — хмыкнула Линда. Она была девушка просвещённая и сразу поняла, что значили слова «сердечный друг», которыми ковбой еще в самом начале представил римлянина. Да и странно было бы не догадаться: эти двое так трогательно смотрели друг на друга, так привычно делали всё вместе — даже карабкались к Линде на колено и утешали её! — что Линда ощутила даже некоторое умиление. Какие удивительные влюблённые человечки. — Я вообще в красоте понимаю, да, Окти? — усмехнулся ковбой. И снова покосился на римлянина. Тот ответил довольной улыбкой: Линда невольно улыбнулась тоже. — Твой папа, наверное, просто не успел тебе самого главного рассказать: про себя и про музей этот. Или... постеснялся. И как видишь, зря, ничего путного не вышло из его стеснения! — Вы о чём? — растерялась Линда. — О любви, Гиганторша, — хохотнул ковбой. — Это, понимаешь ли, такая штука... некоторые люди почему-то считают, что это стыдно. Вот мне — не стыдно, я готов всем и каждому сказать, что Окти мой сердечный друг, и что я его люблю, и он то же самое может всем про меня говорить, я только рад буду. Верно, партнёр? Римлянин раскраснелся — явно от удовольствия, и только кивал, как китайский болванчик. А ковбой продолжал: — Так вот, а папа твой... он переживал всё, стыдно ему было, видите ли! Какой-то идиот ему сказал, что это, понимаете ли, нехорошо, что его сердечный друг каждое утро в мумию превращается! — Погодите, — перебила его Линда, — кто превращается? — Да Ак же, — объяснил ей ковбой, как маленькой. — Мы все, как солнце садится, из восковых да пластиковых фигурок живыми оборачиваемся, потому всё равно как игрушки: а он мумия, поэтому ночью — настоящий живой человек, вот как ты, например. А как рассвет наступает — ты же в египетском зале была? Саркофаг там видела? Ну вот, он туда залезает и обратно превращается. — Ничего не понимаю, — бормотала Линда. — Ак — это кто? — Ну, Гиганторша, ты даёшь! Акменра. На которого ты глаз положила. Фараон, в общем. Я тебе об чём и толкую битых полчаса уже: днём он мумия! В египетском зале! А ночью — ну, ты сама видала, каким становится. Ох, хорош, а? Всё при нём, понимаю тебя, я бы сам, будь я размером побольше, его у Гигантора подумал отбить! — Кхм, — вдруг сказал маленький римлянин. Ковбой расхохотался: — Окти, да перестань, я же шучу! Я просто в красоте понимаю. Ну и вот, значит... — Да объясните мне наконец, при чём тут мой папа?! — оборвала его Линда. — Вот вам нате-здрасьте, — всплеснул руками ковбой. — Я же с этого и начал: твой папа стал загоняться, что, мол, нехорошо сердечным другом мумию иметь, и начал дёргаться туда-сюда. Уволился, значит, фирму открыл, бизнесменом заделался, куда там! Однако — сердце-то не обманешь. Мы тут видели: раз пришёл к закату, два пришёл, потом вообще чуть ли не через ночь зачастил... ну и кончилось всё ожидаемо: продал он свою фирму к такой-то маме и опять сюда работать вернулся. Ой, Гиганторша, ты бы видела, как он первый вечер на смену вышел: Ак в холле стоит, его в форме увидал — обоих аж затрясло! И они давай обниматься при всём честном народе, оба натурально чуть не ревут, два дурня этаких, так трогательно — даже мы с Окти чуть не прослезились! — Ага, чуть, — усмехнулся римлянин. — Я тебе лично своим плащом нос вытирал, ты запамятовал, Джед? — А и пусть! — заявил ковбой. — На чужое счастье посмотреть да всплакнуть от радости никому не зазорно: тем более что и тебя, приятель, тогда на слезу прошибло!.. — Стойте, погодите, — шептала ошарашенная Линда. — Акменра и мой папа? Господи. Я не верю. — Да что ж тут не верить-то, Гиганторша? Ты на них обоих посмотри, и сразу без объяснений всё понятно станет. И не горюй, что, мол, не приглянулась: дело-то не в тебе! Тут, подозреваю, и сама Клеопатра бы не справилась, а, император? — ковбой дружески похлопал римлянина по спине, и тот согласно кивнул. — Ты девчонка красивая, я уже говорил — понимаю в красоте, но увы, фараона нашего по маковку засосало, да и папа твой... говорю же, даже фирма не помогла. Где уж, ежели любовь такая. Вот только тебе он зря, зря не рассказал! Постеснялся небось, ох, дурень. И Ак тоже хорош — нет бы сразу заметить, что девочка на него запала, и сказать по-дружески... да даже по-отцовски, если уж на то пошло: ты, мол, детка, не по тому делу, сердце моё занято и всё такое, а с тобой я как родитель могу поговорить, потому как я отцу твоему сердечный друг и вообще. Господи боже, что ж его таким разговорам-то учить нужно, даром что четыре тыщи лет прожил!.. Линда слушала маленького ковбоя — и улыбалась. Так забавно он сетовал, так смешно размахивал руками, а еще называл её красивой и говорил, что она не виновата. Но папа... надо же. И Акменра — мумия? В том самом расписном саркофаге? — Слушай, Джед, — наконец решилась спросить она, — а как же папа... днём? Когда Ак... превращается? — Честно? Не знаю я, — погрустнел ковбой. — Мы же сами превращаемся, мы фигурки в диорамах, но по слухам — хреново папе твоему. Мы-то с Окти вдвоём — замерли, отмерли, замерли, отмерли, всё вместе, просыпаемся — друг друга видим, а эти двое что? Как стукнет полчаса до рассвета, они идут в египетский зал, Ак лезет в эту свою гробницу, а папа твой рядом сидит, ждёт! А как солнышко встанет, он должен ещё и крышку закрывать, своими руками. И каждый раз, наверное, как заглянет туда при этом, так и сердце болит. А потом домой идёт: один. Жалко их обоих, а что делать?.. — Боже мой, — выдохнула Линда. — Спасибо. Я пойду. *** — Видишь ли, Ак, Макфи считает, что с точки зрения бюджета вопрос о реставрации зала гуннов можно будет поднимать только во втором кварта... — Ларри не договорил, потому что дверь распахнулась, и в комнату охраны ворвалась его дочь. С ошарашенным лицом и дрожащими губами. — Детка, что с тобой? — только и успел вымолвить Ларри. Линда подбежала к нему и обняла. — Папочка, — повторяла она как заведённая. — Папочка, миленький!.. Голос у неё звенел, и было понятно: дитя вот-вот разрыдается. — Папа, господи, какой ужас!.. Прости, пожалуйста, я же ничего, ничего не знала... Ларри стоял совершенно ошарашенный. Линда всхлипнула, обернулась, уставилась на фараона: — Ак!.. Боже мой, какая я дура! Бросилась уже к нему и тоже обняла, уткнулась лицом в грудь и наконец разревелась, не замечая, что обдирает нос о жёсткий воротник. Акменра посмотрел на сторожа, развёл руками и обхватил Линду за дрожащие плечи. — Кто-то ей рассказал, — вздохнул Ларри. — А она девочка впечатлительная. Наконец Линда всхлипнула и села. Колени у нее дрожали. — Папа... это правда? — Что правда, детка? — Ларри с трудом сохранял невозмутимость. — Вот это вот всё. Про рассвет. Про саркофаг. Про то, что тебе каждый день приходится... крышку закрывать!.. — Линда вздрогнула, закрыла лицо руками и разрыдалась снова. Акменра мрачно усмехнулся: — Видишь, Хранитель Бруклина, а ты боялся — как ты расскажешь девочке про свою личную жизнь! Я тебя предупреждал: не того ты боялся. Сказал бы — вместе работаем, наврал бы, в конце концов, про аниматроников или про актёров... да на худой конец просто сообщил бы: оживает по ночам, и всё. Без подробностей. А ты: не надо, не надо ей говорить! Умолчание иногда хуже правды. Потому что теперь какая-то добрая душа рассказала ей в подробностях. А она, как ты сам говорил, девочка впечатлительная. Она представила... и расстроилась. Линда, — он подошёл к девушке и снова погладил её по голове, — Лин, послушай: не плачь. В реальной жизни ещё пострашнее бывают вещи. А тут — ты только представь, красота какая: приходит твой папа вечером на работу — а там я. Всегда. Что бы ни случилось. Не уехал, не сбежал,— Акменра сделал многозначительную паузу и хмыкнул, — в бизнес не ударился внезапно. Лежу себе спокойно в одном и том же месте. Солнышко садится — я встаю. Солнышко встаёт — я засыпаю. Здорово же? Линда подняла на него глаза и улыбнулась. А потом спросила: — Ак, почему же ты-то мне не сказал? Мол, деточка, не майся дурью и всё такое? — Да я сам не понял, веришь? До меня не сразу дошло, что ты вообще чем-то там маешься. Точнее, вообще не дошло. У меня этот сектор восприятия, — Акменра замялся, — скажем так, уже занят другим человеком. — Я даже знаю, каким именно, — фыркнула Линда. Ларри смотрел на них и улыбался. Потом глянул на часы: — Друзья мои, мне жаль прерывать вашу идиллию, но рассвет через тридцать пять минут. Лин, подожди меня в комнате охраны? — Вот уж дудки, — заявила строптивая дочь. — Мне тоже жаль прерывать вашу идиллию, но сегодня... сегодня я с вами пойду. — Эээ... ты уверена? — удивился Акменра. — Ещё как. Двигайте давайте... папаши, — она хрюкнула и взяла обоих за руки. *** — Что, неужели прямо так и написала?.. — Клянусь тебе, — кивнул Ларри. — Осирисом, Исидой, всеми семью Хатхор... кого я там забыл? — Ты, если уж придираться, ещё и не начал толком перечислять, — рассмеялся Акменра. — Но лучше не клянись, а покажи. — Сейчас, — Ларри полез в карман куртки и вытащил вчетверо сложенный листок. — Я тебе даже распечатал, а то с телефона читать неудобно. Ну, доченька! — Погоди, — Акменра взял листок и побежал глазами по строчкам. — «Здравствуй, папочка»: ага, ага... «Я теперь совершеннолетняя и могу делать что хочу...» — ну да, конечно! «Так я и сказала маме, а она мне ответила — тогда проваливай куда хочешь...» Однако! — Ты дальше читай. — Читаю... Ага! «Поэтому я поступаю в Нью-йоркский университет и жить буду у тебя...» Что, прямо у тебя в квартире? — Нет, конечно. Я, слава всем твоим богам, уже могу рассказать совершеннолетней дочке, чем иногда по ночам занимается у себя дома её отец, когда к нему иногда кое-кто приходит в гости, — Ларри посмотрел на Акменра и подмигнул. — Не в подробностях рассказать, разумеется! — А подробности и не нужны, — кивнул фараон. — Погоди, она тут пишет: «Я буду жить рядом с тобой, чтобы иногда поддерживать тебя, если тебе будет одиноко». Ну что, правильную дочь ты вырастил, Хранитель Бруклина! — Ак, иди к чёрту. Дальше читай. — Я читаю... читаю... О! «А еще я хочу помогать тебе в работе и планирую устроиться вторым сторожем в музей: ваш Макфи, когда я уезжала, сказал, что теоретически в штате есть вторая ставка, и поэтому...» Какой самостоятельный ребёнок, — хмыкнул Акменра. — Будь я Макфи, я бы её с руками оторвал, с такими-то организаторскими талантами! Кстати, у нас среди экспонатов много женщин и девочек, им иногда требуется специфическая помощь. Сакаджавея одна не справляется, и я думаю, они бы сработались, а? — Вот у кого организаторские таланты, так это у тебя. — Так логично же? Дочечка вся в меня. — Переста-ань! — Ларри расхохотался так, что пробегающий мимо Декстер испуганно шарахнулся в сторону. — Кстати, как ты теперь собираешься решать вопрос со своими родительскими обязанностями? Деточке месяц как стукнуло двадцать один, и она теперь старше тебя. — Да неужели? — с деланным равнодушием спросил Акменра. — Я что-то не помню, чтобы она когда-то отмечала хотя бы трехтысячелетний юбилей, не говоря уже о большем? — Ну, только если так! — Гмм, а как иначе? А то, что я бОльшую часть из четырёх с хвостиком тысяч лет провёл в гробу — мы уточнять не будем. Интернет пока легко заполняет все мои пробелы в знаниях. Так что, полагаю, ты вполне можешь ей ответить примерно так: дорогая Линда, я буду рад, если ты приедешь в Нью-Йорк, поступишь в институт и поселишься рядом со мной — отдельно! По поводу трудоустройства в музей все вопросы решает Макфи, но если с ним договорённость уже есть — то все мы будем только рады. Поэтому вот тебе моё родительское благословение... То есть наше! — Ты помедленнее, — перебил Ларри с хитрой ухмылкой. — Я не успеваю записывать! — Кстати, когда будешь писать, спроси, может ли она прилететь ночным рейсом? В качестве небольшого одолжения. — Для тебя, что ли? Ты очень хочешь её встретить? — прищурился Ларри. — О, нет, только не очередная сцена ревности! — Ак хитро улыбнулся, обнял Ларри за плечи и зашептал ему на ухо: — Сказать по правде, я очень давно хочу прокатиться по ночному городу на машине. А повода все нет и нет, так может, хоть дочку встретить? Посмотреть на это всё вообще? — Детский сад, — лукаво покосился на него Ларри. — А еще планируешь быть родителем совершеннолетнего ребёнка! — Да будет тебе известно, Хранитель Бруклина, — продолжал шептать Акменра, — что родителям совершеннолетних детей тоже отнюдь не возбраняется — и даже предписывается! — иметь в жизни свои разнообразные маленькие радости, и поэтому... — И поэтому, — в тон ему продолжил Ларри, — пока дочка не приехала и не начала бегать раз в полчаса с вопросами в комнату охраны, мы пойдём сейчас туда валяться на диване. Собственно, когда она приедет, она может иногда подстраховывать меня на работе, а мы будем ходить за маленькими радостями ко мне домой. — У тебя дома мы можем организовать вполне себе большие радости, — кивнул Акменра. — А сейчас и правда, идём валяться на диване. Двигай давай, — он с лёгким смешком подтолкнул Ларри в спину, и Ларри подумал, что его жизнь очень даже ничего. Если не сказать — вполне себе прекрасна.