Портрет Геллерта Гриндевальда

Часы пробили два часа ночи, и звенящий хрустальным перезвоном бой их курантов потонул в тишине. Небольшой особняк с пристроенной к нему конюшней, затерявшийся среди шотландских лесов и гор, был подобен средневековому замку и в этот час казался мрачнее, чем обычно. Почти все обитатели дома уже спали. Кроме одного. В просторном фойе, на небольшой площадке между двумя лестницами, симметричным зигзагом ведущими в комнаты второго этажа, прямо на ковре, покрывавшем каменный пол, перед висящим на стене огромным портретом в тяжелой раме, сидел мужчина средних лет, хозяин этого дома. Несмотря на столь поздний час, он был полностью одет, и одежда его была полностью черной. На её фоне даже терялись отросшие ниже плеч волосы цвета вороньего крыла, на висках едва тронутые сединой. Он сидел почти неподвижно, но то и дело переводил взгляд с портрета на движущиеся фигуры людей на поверхности светящейся жидкости в широкой плоскодонной чаше, стоящей на полу перед ним, и обратно. Люди беседовали, кричали друг на друга, дрались. Сначала их было двое, потом приходил еще один, следом появлялись еще несколько. Много раз перед взором мужчины оказывались целые армии, и он поначалу малодушно желал, чтобы они поскорее исчезли, но передумал, и с мрачным вниманием вглядывался в знакомые лица людей, которых уже нет в живых. Он сидел здесь уже давно, но все также одни воспоминания сменяли другие, как кадры в кинопленке. Омут памяти. Нет, это был не совсем он, по крайней мере, он отличался от этого артефакта. Мужчина создал прибор как-то зимой, несколько лет назад, не имея под рукой оригинала, он несколько изменил функции магического артефакта: больше не было необходимости в буквальном смысле погружаться в Омут, для того, чтобы посмотреть воспоминания, они проецировались на поверхности жидкости, наполнявшей чашу. К тому же, он приспособил к прибору небольшой переключатель, с помощью которого в случае чего можно было выдать нелегальный самодельный магический артефакт за светильник с фосфоресцирующими элементами, что было весьма удобно. Портрет висел напротив входной двери и каждый человек, вошедший в дом, сталкивался с тяжелым взглядом. При этом обычно волшебники цепенели, ощущая эту силу, охранявшую особняк от непрошеных гостей, а позже осознание того, кто находится на стене перед ними, повергало их в тихий ужас. Это немало льстило хозяину дома. Он испытывал оттого какое-то странное удовольствие, похожее на то, что испытывает владелец какой-нибудь жуткой твари, опасной для посторонних, но ластившейся к нему и довольно урчащей, лежа у его ног. Но мракоборцы, приглашенные хозяином дома в качестве гостей, которые чаще всего и оказывались этими "посторонними", тонкого чувства не оценили и попытались осудить его за фанатизм и поклонение темному волшебнику, причем вести это дело собирался глава отдела, прославленный Гарри Поттер. Было очень мило с его стороны попытаться отправить в тюрьму своего учителя, мальчик далеко пойдет. Нет, мужчина, сидящий перед портретом злодея, не был его последователем и не поддерживал идеи, которые тот провозглашал. Напротив, они часто спорили, к примеру, о том, что движет историю вперед, личность или народ. Сейчас, оглядываясь на прожитую жизнь, мужчина был уверен в том, что это не личность и не народ, даже не идея, как утверждал его оппонент, а желания и страсти человеческие. Они подталкивают людей к совершению определенных поступков, и история складывается именно так, а не иначе. Гриндевальд желал установления нового миропорядка и действовал в соответствии с этим, его последователи жаждали богатства, славы, власти, и прочего, кто-то шел за ним, потому, что не желал попасться под колеса адской машины и пытался сохранить свою жизнь и благополучие. Сам же он не убил его тогда и не предал военному трибуналу, а посадил в тюрьму, которую темный волшебник собственноручно построил для своих врагов потому, что ему так хотелось. Мужчина никогда не поддерживал жестокости противника, и никто не слышал его выступлений перед публикой, которые говорили бы о том, что он фанатик, потому что голос его не звучал с трибун, и в принципе почти никто не знал о существовании этого человека. Бальтазар Михаэлис? Кто это? Лишь очень узкий круг близких знакомых знал о том, кто называет себя этим именем. Мужчине плохо удавалось скрываться под новым лицом, потому он во избежание разоблачения и нежелательного внимания к своей персоне, он свел контакты с магическим миром к минимуму, решив продолжить карьеру Михаэлиса в конном спорте. Но все же некоторые вещи говорили о его привязанности к этому злодею, тот же портрет, нечто вроде мемориала устроенное на развалинах тюрьмы, в которой умер волшебник. "Я знаю, что он был чудовищем, но он был моим другом!"- звучит невероятно нелепо, ему стыдно, но он не может ничего поделать с собой. Он был чертовым Франкенштейном ломавшим, переделывавшим, уничтожавшим опасного преступника, искоренявшим антигуманные идеи, и пытавшимся стереть всю кровь, насквозь пропитавшую его одежду и душу, и вернуть оборотню человеческий облик. Это возможно. Тяжело, долго, опасно, невыносимо трудно, но возможно. Разумеется, никто не станет, подобно Бальтазару, возиться с преступниками, пытаясь вернуть их на честный путь ради общего блага. Гораздо проще и быстрее вынести смертный приговор или заключить их пожизненно в Азкабан. Но помимо портрета и мемориала было еще одно, живое доказательство его идолопоклонства. Внизу в конюшне, в деннике, заколоченном досками, был скрыт от посторонних глаз высокий, сильный, и подозрительно схожий характером с темным волшебником, вороной конь. Жена Бальтазара, Катерина, которая знала Гриндевальда еще при жизни, однажды спросила мужа о том, не воскресил ли он и не обратил ли в этого коня своего друга. В ответ Бальтазар лишь покачал головой. С Нуменгардом была связана отдельная история. Этот конь был жеребёнком от именитого производителя ганноверской породы и головной болью своего владельца. Заводчик никак не мог понять, как при таких генетических данных лошадь могла обладать совершенно диким характером, точно в неё вселился бес. И, если хозяин был готов терпеть буйный нрав коня, пока тот был жеребёнком, то после его выходки на аукционе молодых лошадей, которая лишила владельца шанса выгодно продать этого дикаря, мистер Брикс схватился за голову. Бальтазар присутствовал на том аукционе и его немало заинтересовал хорошо сложенный вороной жеребец Ник Ингрид-Нуар, на первых двух барьерах показавший завидный спортивный потенциал, а потом, словно взбесившись, разнесший в пух и прах ограждения "коридора", в котором он и его предшественники без всадника преодолевали препятствия. Благо, он был крайним участником этого мероприятия, но организаторы все же понесли убытки, и мистеру Бриксу пришлось возместить ущерб. Михаэлису показалось странным такое поведение притом, что, когда Ник Ингрид-Нуар встретился с ним взглядом, мужчина не увидел в нем безумия, там было что-то, чему не смог сразу дать определение, хотя за восемь лет работы берейтором в странах Европы повидал многое. Михаэлис решил купить непокорного коня у его владельца и отдал за него четыре тысячи долларов. На деле вышло, что он выкинул эти деньги на ветер, потому как работать с Ником было совершенно невозможно. Бальтазар промучился с ним неделю, которая наглядно показала, что конь не признает никаких авторитетов и попросту не желает никого слушаться. Правда, однажды мужчине удалось даже забраться Ингрид-Нуару на спину, но следующее, что он помнил, было то, как конь сорвался в бешеный галоп, а после этого он уже лежал на песке и глядел в бескрайнее небо, пока Ник звенел болтающимися стременами неподалеку от нерадивого всадника. Нет, так больше продолжаться не могло. Во время очередной попытки наладить контакт с буйным жеребцом, который в этот раз совсем его игнорировал и неспеша прогуливался в нескольких шагах впереди мужчины, он, щурясь от яркого июльского солнца, стоял посередине небольшого огороженного пастбища, к которому выходила грунтовая дорога от только что отстроенной небольшой конюшни, и подумывал о том, что можно было бы подобрать подходящие условия и выпустить на волю этого анархиста, присоединив его к какому-нибудь дикому табуну. Увлеченный мыслями, мужчина не заметил, как Ингрид-Нуар вплотную подошел к нему и уткнулся бархатным носом ему в руку. Убедившись, что его жест заметили, конь отошел на пару шагов и, призывно сверкнув глазами, резко развернулся и ускакал от Михаэлиса на несколько метров, но тут же остановился и оглянулся, как бы проверяя, смотрят на него, или нет. Затем, подтвердив свою догадку о том, что все внимание нового владельца обращено на него, конь вновь поскакал галопом, все больше удаляясь от Бальтазара. Вскоре он приблизился к ограде, которая была несколько выше барьеров на аукционе, и, слегка сбавив темп, с легкостью перепрыгнул через нее и поскакал дальше. Михаэлис так и замер от удивления. Он даже не мог сказать, чем был поражен больше: поведением Ингрид-Нуара, или тем, что он все это время мог в любой момент сбежать, но вместо того терпел попытки мужчины обуздать его. Бальтазар глядел жеребцу вслед, не зная, что ему делать. А тот так же легко вновь преодолев ограду, уже мчался обратно с громким ржанием, и остановился совсем рядом с хозяином. Тот подошел ближе и попытался его погладить. Пока мужчина гладил коня по голове, тот стоял смирно, но стоило скользнуть рукой по шее, Ингрид-Нуар, прижал уши, недовольно заржал и Бальтазар едва успел отпрянуть, прежде чем конь встал на дыбы, всем своим видом демонстрируя, что легкой жизни ожидать не стоит. Но тем, что он вернулся, начало было положено, и эти двое начали постепенно привыкать друг к другу. Было трудно и временами это походило на противоборство. Взять, к примеру, тот случай, когда Михаэлис также стоял посередине пастбища, а Ингрид-Нуар далеко перед ним ревел, как зверь, рыл землю, сверкал очами, в темной глубине которых разве что не вспыхивали искры гнева. И вот конь полетел прямо на него. Широким галопом, высоко вздымая ноги, неотвратимо быстро приближаясь. Хочет проверить, достоин ли мужчина перед ним чести быть его всадником, не струсит ли? А тот стоял неподвижно, но сердце заходилось в бешеном ритме, "наверно, в таком же, как и у него, когда он так мчится" - промелькнула странная мысль. Если кто-нибудь вам скажет, что не испытывает страха, когда на него во весь опор несется рассвирепевший конь, не верьте ему. Несмотря на существующее мнение о том, что лошадь не причинит вреда человеку, а проскачет мимо или остановится, никогда не знаешь, что творится в голове у этого существа. С её весом и силой, лошади ничего не стоит убить человека. Потому, когда прямо на тебя скачет, поднимая столбы пыли, это изящное и грозное животное, волей-неволей испытываешь трепет и ощущаешь, как сердце начинает биться быстрее. Но нельзя показаться слабыми, нужно заставить себя уважать. Вопреки волнению, на лице Бальтазара не дрогнул ни один мускул. Когда Ингрид-Нуар начал приближаться совсем близко, мужчина медленно выставил вперед правую руку. С помощью магии он мог в любой момент остановить коня, но он так и замер с поднятой рукой. Ингрид-Нуар постепенно сбавил скорость, и когда полностью остановился, слегка качнул головой вперед и коснулся ладони Михаэлиса. В тот день мужчина дал ему новое имя. Одной из бесспорных заслуг Нуменгарда было то, что благодаря ему, на голове его хозяина прибавилось седины в волосах. Стоит заметить, что до встречи с этим строптивым конем, седых волос у Бальтазара не было. Но определенно это того стоило. Хотя бы ради их первого совместного триумфа на турнире по конкуру в Эдинбурге, на котором также присутствовал и мистер Брикс, удивленный успехом их тандема и после награждения предложивший Михаэлису, продать ему Нуменгарда вдвое дороже, чем тот его купил. Конь, присутствовавший при беседе, почувствовав, что речь идет о нем, недобро поджал уши. Мужчина, похлопав его по шее, поспешил успокоить подопечного и заявил, что никому его ни за какие деньги не отдаст. Мистер Брикс, казалось, был настроен серьезно, и кто знает, на что он мог бы решиться ради того, чтобы обладать приносящим славу и деньги животным. Но заводчик остался с пустыми руками, благодаря знаменитому вздорному характеру Нуменгарда: он натурально никого не подпускал к себе, кроме своего хозяина, и речи не могло идти о том, чтобы с ним работал другой наездник. Это распространялось не только на возможность ездить на нем, конь никому не позволил бы оседлать или почистить себя, даже корм он принимал только из одних рук, не доверяя даже сыновьям Бальтазара и надменно отворачиваясь от них. Это ощутимо ударяло по их самолюбию, а жену заставляло ревновать и подозревать Михаэлиса в увлечении тёмными искусствами и переселением душ. Вполне вероятно, её точку зрения разделили бы и другие волшебники. Словом, при желании мракоборцам без труда удалось бы обвинить Бальтазара в сочувствии Гриндевальду и доказать это, слишком многое в его доме несло не себе след немца, но, вместо того, чтобы устраивать разбирательство, Кингсли Бруствер снисходительно посмотрел на мужчину, как на провинившегося школьника, и не дал делу ход. Поттеру оставалось лишь недоуменно наблюдать, как Министр магии разрывает его рапорт и закрывает дело ввиду отсутствия состава преступления, а Михаэлис, слегка поклонившись ему, молча покидает кабинет и возвращается домой. Приятно, когда есть хорошие знакомые в высших эшелонах власти, готовые закрыть глаза на небольшие проступки, не угрожавшие общественной безопасности. Как, например, Кингсли смотрел сквозь пальцы на то, что в доме Бальтазара живет юноша-маггл, друг его старшего сына, что было нарушением Статута о секретности. Министр, просто напомнил ему о наказании, следующим за подобным проступком, и предоставил самому разбираться с этим. Да, хорошо, когда есть такой приятель как Министр магии, даже если иногда приходится по-приятельски срываться ночью с постели и несколько дней безвылазно разбирать какое-нибудь серьёзное дело, или присутствовать на заседании Визенгамота. Но, слава Мерлину, после падения Волан-де-морта и преследования его последователей, помимо редких вспышек активности разных тёмных волшебников, ну, это всегда было, серьезные случаи не встречались, и Михаэлис только изредка выступал в качестве советника. Мужчина вновь мысленно вернулся к портрету. С холста на него пронзительным взглядом смотрел молодой мужчина, одетый по моде прошлого века. Хозяин дома с самого начала был против живого, говорящего изображения, обладающего характером человека, отражением которого он является, также не пожелал он заказывать портрет у постороннего художника, потому работу выполнила его жена, и справилась Рина с задачей на славу. В тот день, когда картина была уже завершена, но холст еще стоял на полу и досушивался, Бальтазар, забывшись, не сразу сообразил, почему не может коснуться его. Смотреть на него, говорить с ним и знать, что никогда не сможешь коснуться этих обманчиво теплых рук, знать, что сердце его остановилось навек и лежит теперь в нескольких тысячах километров отсюда, погребенное под грудой камня. Помнить обо всем этом и видеть каждый день, проходя мимо портрета, как он незаметно из-за полуопущенных ресниц следит за любым движением, лишь притворяясь спящим - было бы хуже пыток. И так Бальтазару порой казалось, что, навсегда застывший на холсте, он был реальнее его самого. Сегодняшняя дата последние несколько лет была подернута траурным бархатом, но сегодня было как-то особенно тяжело: обострилось чувство одиночества, хотя у Михаэлиса была любящая жена, двое сыновей, Гримхольд и четверка лошадей. Бальтазару ли жаловаться на одиночество? Но между тем, оно каленым железом жгло грудь, ребра казались прутьями клетки, сердце ныло и трепыхалось, пытаясь освободиться, и ему все мерещилось, будто что-то давит на плечи, прижимая его к земле. Хотя нет, ничего этого не было, он сам это придумал, пытаясь состроить из себя мученика. Это была просто пустота. Пустота и ничего кроме нее. Хотелось вернуть все. А что возвращать? У него было восемь лет после того, как они оба официально были признаны мертвыми. Восемь лет, чтобы быть рядом с ним. И на что Михаэлис их потратил? Мотался по Европе, стирая дорогими кожаными поводьями такие же дорогие перчатки, чтобы по возвращению его семья проживала не в каком-нибудь бревенчатом домишке, а в шикарном особняке. Свинья. Как он мог так низко пасть? Прежде он тоже тосковал и не по дням, а месяцами, но все же держал себя в руках, или по крайней мере пытался это делать, теперь же мужчина не смог сдержать себя от излишней сентиментальности и лицо пересекали две блестящие в свете Омута памяти влажные дорожки. На душе было так тошно, что до ужаса хотелось выпить и забыть обо всем, но после того, как он в прошлом году, так же сидя здесь, напился до такой степени, что та ночь едва не стала для него последней, он убрал алкоголь в дальний ящик. Он снова обреченно вздохнул. Омут памяти заело, и он уже в третий раз прокручивал одно и то же воспоминание. Бальтазар в последний момент вернулся в уже начавший разрушаться Нуменгард и пытался найти среди руин своего сына, Адама, который сбежал от матери и бросился обратно в замок, не желая мириться с тем, что крестный покидал их. К счастью, удалось быстро отыскать мальчика, если бы Михаэлис не пользовался магией, чтобы хоть на время поддерживать тяжелые каменные своды, грозившие обрушиться прямо на их головы, но все же разбивавшиеся на куски и падавшие вокруг, то им бы явно не удалось вернуться живыми. А так они добрались до умиравшего в постели Гриндевальда, и когда нашли его, он был еще жив. Отец и сын оставались рядом до конца, как говорили потом: "Чтобы быть уверенными, что его не убьёт какая-нибудь упавшая с потолка каменная глыба", хотя уже почти не было разницы, от чего он погибнет. Когда все было кончено, Михаэлис, собирая остатки самообладания, сжимая в руке руку своего сына, трансгрессировал к его матери, наблюдая издалека, как окончательно обрушиваются, лишенные последней поддержки стены тюрьмы, и чувствуя, как он сам погибает под этим завалом. Мужчина тряхнул головой, отгоняя тяжелое видение, и щелкнул пальцами по чаше, чтобы картинка сменилась. Смутно ощущая чье-то присутствие, он повернул голову вправо и вздрогнул от неожиданности: из темноты в длинной белой ночной рубашке, подобно призраку, вышел юноша, чем-то похожий внешне на человека, смотрящего на них с портрета, так, что мужчине сперва показалось, что тот, о ком он думает, спустился к нему. Когда Михаэлис пришел в себя, то вспомнил об Омуте и едва успел нажать на переключатель, чтобы фигуры людей сменились маленькими светящимися огоньками, прежде чем молодой человек спустится с лестницы. Он подошел ближе к мужчине и потёр глаза левой рукой. - Почему вы не спите, сэр? - Я хотел бы задать тебе тот же вопрос, Гримхольд. Юноша зевнул, прикрыв рот, и ступил с холодного пола на ковер. - Мне приснилось что-то странное... Можно я присяду? - Ну, да, если хочешь, - Михаэлис снял с себя черный пиджак, в руках мужчины превратившийся в мягкий плед темно-красного цвета, который он накинул на плечи севшего рядом Гримхольда. - Здесь прохладно, не хочу, чтобы ты замерз, - молодой человек тепло улыбнулся в ответ, но улыбка исчезла, стоило ему увидеть вблизи усталое, изможденное лицо мужчины и тоску в темных глазах. - Сэр, на вас же лица нет... - испуганно произнес Гримхольд, мягко касаясь его пальцами. - Тебе так кажется, из-за освещения. - прозвучало в ответ негромко, таким тоном, что юноша сразу же должен был безоговорочно поверить сказанному, но он колебался. - Я здесь оттого, что сегодня одному моему... знакомому могло бы исполниться сто тридцать восемь лет. - Правда?- неуверенно спросил Гримхольд, все еще сомневаясь в том, что по этому поводу следовало изводить себя до такого состояния. - Ну, может быть, немного больше, если честно, я несколько раз сбивался со счета, - Бальтазар усмехнулся, а юноша против воли улыбнулся, глядя на него. - Я не помешаю вам? - вопрос был задан из вежливости, если бы Гримхольд почувствовал, что его присутствие собеседнику неприятно, он незамедлительно встал бы и вышел вон. - Нет, признаться, я даже рад, что ты пришел, - юноша просиял, забыв о том, что говорилось до этого. - Значит, хорошо, что я услышал голос и пришел сюда. - Что? - Чей-то голос отсюда звал меня по имени, - молодой человек осекся - я думал, что это вы... - Гримхольд, я правда очень рад, но я тебя не звал... Бальтазар корил себя за рассеянность: в его доме завелась какая-то посторонняя сила, а узнает он об этом от мальчишки-маггла. Даже притом, что ему могло это присниться или померещиться, что за безответственность, на что это похоже? Как она могла обойти охранные чары? Или, может, она не посторонняя? Михаэлис поднял глаза на портрет, будто надеялся увидеть там что-то необычное, но там все осталось по-прежнему, так же, как и несколько минут, часов и лет назад. - Раньше ты слышал его? - Нет, только сейчас. Мужчина нахмурился и поджал губы. Затем он, наплевав на скрытность, достал из кармана волшебную палочку, одним взмахом вызвал Патронуса и отправил его прочесывать особняк и окрестности на предмет чужого присутствия. Проявления магии не вызывали у Гримхольда неописуемого восхищения доходившего до того, чтобы он был неспособен контролировать свои эмоции. Молодой человек наблюдал с интересом, но был предельно сдержан. Общество людей, способных на нечто большее, волшебное и неподвластное ему, совершенно не смущало юношу, он вел себя так, будто был выше этого, а магия ему и не нужна вовсе, если бы ему предложили немного этой силы, он бы наверняка не взял. Михаэлис уважал в нем то, что он не терял достоинства и притом не казался высокомерным снобом, а умудрялся улыбаться и шутить. Патронус вернулся ни с чем. Волшебник остался недоволен этим и решил, что разберется во всем позже. Юноша слегка склонив голову взглянул на призрачного феникса и, после того, как тот растаял, продолжил смотреть на плавающие в воздухе разноцветные, светящиеся огоньки. - Здесь ведь тоже было что-то магическое, то, что вы спрятали? - Дело не в этом, здесь было нечто слишком личное. Гримхольд понимающе кивнул и не стал продолжать этот разговор. - Каким он был? - несколько позже негромко спросил юноша, движением головы указывая на портрет. - Он хотел изменить мир. Так, чтобы магам больше не пришлось скрываться, чтобы люди, не имеющие магических способностей, и волшебники могли жить совместно и первые при этом не пытались бы сжечь на костре вторых, чтобы то, что я сейчас рассказываю тебе, не было бы вопиющим нарушением закона, и можно еще долго перечислять. Я тоже хотел этого. Но... проблема в том, что не так просто взять и добиться повсеместно терпимости друг к другу, даже если она будет провозглашена законом, трудно предпринимать меры, когда речь идет о мировом масштабе, никогда нельзя знать точно, какой резонанс получит то или иное действие, и… Он обещал волшебникам свободу совсем не считаясь с тем принципом, что свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого, и был готов положить много, очень много человеческих жизней ради достижения своих целей. Его методы были жестоки и... я не поддержал его. А потом... он связался не с теми людьми... и в итоге совершил самое страшное преступление, которое только можно себе представить, преступление против человечности. Он был жутким чудовищем, но он был моим чудовищем. Я дорого заплатил, чтобы присвоить его себе... - мужчина тяжело вздохнул - и теперь я проклят... В глазах молодого человека загорелся ужас, он внимательно вглядывался в бледное от света лампы лицо, словно пытался разглядеть на нем следы проклятия. - Не ищи, ты их все равно не увидишь. Пока я жив, оно никак не проявится. - А потом? - А потом, это будет касаться только меня, мой юный друг, - он протянул руку и погладил юношу по щеке, - тебе не стоит беспокоиться об этом. Молодой человек опустил голову, сделав вид, что пытается разглядеть до этого незамеченный узор на пледе, вышитый золотыми нитями. - Гримхольд, я могу у тебя спросить кое-что? - Мужчина помедлил, не зная, стоит ли задавать этот вопрос, - Как ты думаешь, что является двигателем истории: личность, народ или идея. Молодой человек странным взглядом посмотрел на него, подумал пару минут, сдвинул брови к переносице и, казалось, запутался в этом вопросе. Бальтазар едва заметно, разочарованно вздохнул, прежде он считал юношу сообразительным. - Я не могу выбрать, все три варианта верны. - Объясни мне. - Они ведь все взаимосвязаны. Идея возникает у личности, личность передает идею народу, а народ воплощает её в жизнь. - Значит, всё же идея. - Нет, важны все три составляющих, если не будет чего-то одного, ничего не выйдет. Михаэлис улыбнулся, довольный его ответом. - Ты сказал даже лучше, чем я мог ожидать. Мне нравится, что в вопросе, вокруг которого не утихают споры, ты нашел такое простое и, пожалуй, действительно правильное решение. - А вы хотели спорить со мной? - спросил юноша, лукаво улыбаясь. - Нет, я хотел услышать твое мнение. Наступило неловкое молчание. - Вы ожидали, что я скажу так же, как отвечал он? Или вы на это надеялись? - эти вопросы остались без ответа. На этот раз они молчали дольше, чем прежде. Бальтазар, казалось, был погружен в раздумья о чем-то своем, юноша почти не шевелился, стараясь не мешать ему. В какой-то момент Гримхольд, перевел взгляд с Михаэлиса на портрет и грустно вздохнул. - Наверное, он счастлив. - Почему ты так думаешь? - Видно, что вы его очень любите. Вы так грустите по нему. Если бы по мне кто-то так тосковал после моей смерти, я был бы счастлив, - он сидел, подобрав под себя ноги и опустив взгляд в пол. - Какое-то сомнительное счастье. - Иногда на большее рассчитывать не приходится, - юноша впервые слово в слово повторил услышанную фразу, и, взглянув на Михаэлиса, понял, что наугад пущенная стрела попала в цель. Бальтазару как-то некстати вспомнилась одна фраза о живых и мертвых, которая говорила не в пользу Геллерта, но он, постыдившись его взгляда, отбросил эту мысль подальше и решил показать юноше небольшое чудо. Официально Гримхольд считался магглом, но Михаэлис этой точки зрения не разделял. По его мнению, молодой человек даже если не стал бы способным волшебником, то магической силы лишен не был. В этом мужчина мог однажды убедиться, совершив мерзкий и недостойный поступок: еще в первую неделю после приезда юноши, Бальтазар начал самым наглым образом приставать, напугав мальчишку до того, что тот вжался в угол и был способен только отбиваться дрожащими руками. Тем не менее, страх, умноженный на инстинкт самосохранения, вызвал всплеск магии, и молодому человеку удалось одной силой мысли левитировать небольшую вазу, разбив ее об голову назойливого господина. А это, знаете ли, не каждому волшебнику под силу с первого раза. Так что Бальтазар не знал, стыдиться ли ему содеянного, или гордится тем, что он смог обнаружить магические способности в том, которого считали их лишенным. В итоге Михаэлис так увлекся фактом внезапного проявления магии, что не заметил, что юноша каким-то образом сам собой забыл о случившемся, и при встрече не шарахался от мужчины в страхе, а, по обыкновению, сдержанно улыбался, будто ничего и не было. А Гримхольд даже если бы очень пожелал, то вместо того чтобы честно рассказать о том, что таинственный голос он слышит с тех самых пор, все равно каждый раз, когда его спросят, будет говорить что-то другое. - Хочешь, я покажу тебе кое-что? Молодой человек пытался угадать, о чем идет речь, справедливо полагая, что вряд ли ему станут показывать "нечто слишком личное". Выяснилось, что мужчина говорил о замысловатом ночнике, что лежал перед ними. - На что это похоже? - Не знаю, сэр... наверное, эти огни напоминают светлячков, - Бальтазар одобрительно кивнул. - Пусть так. В каждом из них есть немного магии... - юноша вопросительно приподнял бровь - скажем, это нечто вроде талисманов. Гримхольд разглядывал парящих в воздухе разноцветных светлячков и от усталости не понимал, к чему клонит волшебник. Но тот, будто подслушав его мысли, ответил на не прозвучавший вопрос. - Я хотел бы подарить тебе один из них. Ты можешь выбрать любой, а затем нужно будет приманить его к себе при помощи магии. - А если у меня не получится и он не послушается меня? - Попробуешь еще раз, я помогу. - А если я не хочу? К тому же я ведь не маг, у меня не получится. - Ты способен на большее, чем ты думаешь. Ты должен поверить в себя. - Я свободный человек, сэр, я никому ничего не должен. Михаэлис вздохнул и взял его за руку. - Конечно, ты ничего не должен, но... почему бы не попробовать? Ты ничего не потеряешь, если попытаешься. Юноша неуверенно заглянул мужчине в глаза, будто пытаясь убедить его отказаться от этой затеи. - Я согласен. Бальтазар довольно улыбнулся и повернулся к нему вполоборота. - Нет, не так. Нужно расслабиться, а не сжаться. Ты тут пытаешься колдовать, или ёжика изображаешь? - Михаэлис после очередной попытки молодого человека не вызволить магию, а запрятать её еще глубже, в обреченном жесте провел по лицу рукой и продолжил объяснять - При использовании волшебной палочки энергия фокусируется в одной точке и заклинание требует собранности. Здесь же по-другому. Надо прочувствовать магию, прислушаться к своим ощущениям, и уже потом распространять энегрию на объект воздействия. - Я не могу. - Можешь! - мужчина едва не сорвался на крик. Он не был уверен, что кто-то мог его услышать, но на всякий случай наложил заглушающие чары. Неужели, оно того стоит? Тратить нервы на обучение человека, который, если учитывать сложившиеся обстоятельства, едва ли достигнет каких-нибудь высот. Но Бальтазару он не казался таким уж бестолковым, в конце концов, сейчас это хоть как-то могло отвлечь его от тоскливых мыслей. Гримхольд сидел, сгорбившись и опустив взгляд в пол. Как легко напугать его. Михаэлис медленно, стараясь не испугать его ещё больше, протянул к нему руку и заправил за ухо светлую прядь. - Давай попробуем еще раз. - Но, сэр... - Шшш... Просто смотри на них, как они мерцают, а потом, когда я скажу тебе, ты еще раз прикажешь ему... Слышишь? Прикажешь ему подлететь к тебе. Юноша несколько раз нервно кивнул. - Дыши глубже, здесь нет ничего страшного... - Сэр... - Да? - Если я сейчас справлюсь с этим... Я смогу потом избавить вас от проклятья? Мужчина замер, глядя на него. Это было трогательно. Гримхольд хочет попытаться спасти его. Рина, зная о неотвратимости проклятья, после того, как Бальтазар рассказал ей все, приняла это со слезами, но как железобетонный неоспоримый факт. А этот мальчик, ничего не понимая в магии, надеется, что ещё можно его спасти. Михаэлис несколько раз медленно погладил его по волосам рукой, увенчаной тремя перстнями, и на секунду остановился, убедившись, что один из них загорелся белым. - Забудь об этом. Просто забудь... Через некоторое время юноше все же удалось, хотя бы наполовину пути приманить к себе светящийся огонёк. - Это не я, сэр, я даже не помню, как это происходило. - Я всего лишь убедил тебя в том, что ты способен на это, остальное ты сделал сам. - Это не считается. Так у кого угодно это получится. - Да ну. Я тебе раскрою страшную тайну, мальчик: если под гипнозом внушить человеку, что он умеет летать, то он будет верить, в то, что он умеет летать, но летать при этом так и не научится! Как думаешь, что с ним будет, если ему предложат полетать над городом и он шагнёт с небоскрёба? А у тебя правда получилось. Гримхольд опустил глаза. - Хочешь, я покажу как надо? В глазах юноши вспыхнул интерес. Бальтазар без особых усилий заставил огонек подлететь к Гримхольду ещё ближе и вскоре исчезнуть под его кожей, рядом с сердцем. Молодого человека это обстоятельство жутко смутило, и его щеки заалели румянцем. Мужчина улыбнулся, а юноша не знал, куда себя деть. Этой ночью с ним явно происходило что-то странное. - А у меня получится также? - Пробуй. Мне нравится синий. Гримхольд отыскал взглядом синий огонек и понял, что совсем не знает, что делать дальше. Он оглянулся на Михаэлиса, но тот неподвижно сидел рядом и мрачно смотрел в одну точку перед собой. Из-за бледного света, падающего на его лицо, мужчина казался старше своего возраста. Сегодняшняя ночь не прошла даром, даже при скудном освещении были заметны тёмные пятна под глазами. В сочетании со взглядом тёмно-карих, практически черных глаз, устремленном скорее куда-то внутрь себя, чем в окружающее пространство, направленном на свою душу, его вид производил тягостное впечатление. Юноше было очень жаль Бальтазара, он всеми силами желал помочь ему. Неужели он не сможет ради него справиться с таким пустяком, как летающая магическая лампочка? Гримхольд закрыл глаза и попытался сконцентрироваться на своих ощущениях. Получалось плохо. - Думай о том, чего ты намерен добиться. Думай о том, ради чего ты это делаешь. Вытяни вперёд руку. Собери магию на ладони, пусть она начнёт светиться в темноте, как свеча. Привлеки этого светлячка светом. Михаэлис с удивлением наблюдал за юношей, за тем, как его правая ладонь начала едва заметно светиться мягким светом. Магический импульс ощущался в разы сильнее, чем визуальный. Гримхольд медленно поднёс обращённую ладонью вверх руку к огонькам, будто приглашая их опуститься на неё, но близко подлетел только синий. Он коснулся кожи и тут же поднялся на пару сантиметров, зависнув в воздухе. Когда молодой чародей медленно потянул руку назад, огонёк, как привязанный, полетел следом. Бальтазар впервые видел что-то подобное. Мало того, что сама идея того, чем они тут занимались, была не до конца воплотима в жизнь, а уж в том, чтобы подходить к решению задачи таким способом, молодой человек вообще был первопроходцем. Это было забавным. Тем временем, синий светлячок приближался к Михаэлису. Мужчина старался не шевелиться, когда тёплая ладонь коснулась его груди, а мерцающий огонёк просочился сквозь кожу. Он сделал глубокий вдох и почувствовал, что внутри что-то обрывается. Что-то неимоверно тяжелое, металлическое, ржавым якорем тянущее его вниз. Даже дышать стало легче. Легкий взмах руки и через открытые окна по обеим сторонам от них в дом вливается ночной воздух, напоенный прохладой. Гримхольд накидывает большую часть пледа на одетого мужчину, растянувшегося на холодном полу, а сам, почти нагой, кроме очень длинной, но тонкой ночной рубашки, вновь подбирает под себя ноги и прижимается ближе - плед слишком короткий для двоих. Михаэлис удлиняет его, и накрывает обоих. А сам все не может надышаться, словно впервые вышел в лес, после долгих лет заточения. Мужчина понимает, что эти мысли неправильны и не должны были прийти к нему, но впервые за эту долгую ночь ему стало легче. До головокружения. - С вами все хорошо, сэр? - Да, благодаря тебе, - он осторожно положил голову на плечо юноши, - спасибо. Только прошу тебя: давай немного помолчим. Гримхольду не пришлось повторять дважды, молодой человек сам был не против того, чтобы посидеть в тишине. Единственное, его очень смущало то, как мужчина устроился на нем. Он старался дышать почти незаметно, чтобы не потревожить его. Через несколько минут Бальтазар взял руку юноши и, мягко поглаживая ее, с закрытыми глазами изучал ладонь, иногда аккуратно надавливая ногтем, прослеживал узор линий, покрывавших кожу. - Ты многого добьешься, Гримхольд, - шепотом обещал он, - но помни о том, что, несмотря на то, какое место ты займешь в жизни, в конечном итоге значение имеет лишь то, был ли ты счастлив, или нет. И еще... когда-то была сказана такая фраза, к сожалению, не вспомню автора и точную формулировку, но смысл таков: в молодости мы стремимся изменить мир, а к старости пытаемся не дать миру изменить себя. Оставайся самим собой. - Я постараюсь. Вновь наступила тишина. Михаэлис вновь посмотрел на портрет и не поверил своим глазам: черты лица заметно смягчились, оно словно просветлело, из взгляда исчез немой острый упрёк, что пронизывал насквозь, а уголки губ были едва заметно приподняты. - Гримхольд, ты тоже это видишь? - Что, сэр? - Портрет изменился... Юноша тоже поднял глаза вверх, на секунду в них мелькнуло удивление, но он быстро взял себя в руки. - Он всегда таким был, сэр. Вам, наверное, это померещилось от усталости. Бальтазар потер глаза пальцами и присмотрелся вновь. Наверное, и правда воображение разыгрывает его, ведь незачарованная картина не может меняться сама по себе. А молодой человек, глядя на чужие черты, размышлял о том, как может измениться его лицо, если он так и продолжит говорить под диктовку. Время шло, Михаэлис все также сидел с закрытыми глазами, положив голову на плечо юноши, тот осторожно склонил голову в его сторону. Он долго думал, стоит ли его тревожить, но любопытство наконец взяло верх. - Вы спите, сэр? - Нет, что случилось? - Вы почувствовали магию, скрытую в этом... талисмане, а я ничего не чувствую. Мужчина пошевелился и убрал голову с его плеча. - Значит, он не раскрылся. Позови его, представь перед собой. Сейчас же перед юношей появился маленький, будто стеклянный шарик, светящийся изнутри так же, как и огоньки неподалеку от него. Бальтазар протянул руку и зажал мерцающий оранжевым талисман тремя пальцами. Он помедлил с секунду, а затем поднес его к губам Гримхольда, едва не касаясь их. - Чт..что вы собираетесь делать? - молодой человек испуганно взглянул на него, почти жалея, что напомнил мужчине об этом огоньке. Шепот подогревал панику, авторитетно заявляя, что маг явно задумал что-то нехорошее. - Я собираюсь сломать его, а тебе следует глубоко вдохнуть, когда я это сделаю, идёт? Гримхольд успел пожалеть о том, что связался с ним, прежде чем материал, напоминавший стекло хрустнул под давлением пальцев и исчез, а светящийся дым вместе с воздухом потянулся внутрь через раскрытые губы и ноздри. Молодой человек сразу же почувствовал, как что-то густое и вязкое заполняет легкие, лишая возможности дышать. У юноши потемнело в глазах раньше, чем он осознал, что задыхается. В этот момент Бальтазар осторожно положил пальцы ему на затылок, поддерживая голову, и набрал побольше воздуха в легкие, чтобы выдохнуть его в раскрытые губы. Тот испуганно дернулся от него, но тут же приник ближе, жадно вдыхая спасительный кислород, чувствуя, как странное вещество, проникает сквозь стенки легких, покидая их, а сами они расправляются, и он может нормально дышать. Он не знал, что удушье ему лишь померещилось. Когда молодой человек понял, что мужчина властно, с упоением его целует, то уперся в грудь Михаэлиса руками, пытаясь оттолкнуть его, но тот в ответ лишь сильнее сжал пальцы на затылке юноши, не позволяя отстраниться. Секунды тянулись невероятно долго, Гримхольд предпринял еще несколько попыток вырваться, но каждый раз его без особых усилий прижимали ближе, и ему не осталось ничего, кроме как признать поражение и расслабиться, чувствуя, как от поцелуя способность мыслить покидает его, а кожа начинает плавиться от прикосновений сквозь ткань, которой будто и не существовало. Гримхольд совершенно не умел отвечать, но Михаэлис и не требовал этого, ему было достаточно знать, что тому приятно, о большем он не думал. А единственной уцелевшей голове молодого человека была мысль о том, что он тонет, и что ему бы хотелось так тонуть как можно дольше. Казалось, спустя вечность Бальтазар нашел в себе силы отстраниться и удовлетворенно улыбнулся, когда не помнящий себя растрепанный юноша с закрытыми глазами потянулся за продолжением. Чтобы очнуться от наваждения Гримхольду потребовалась пара минут и секунда, чтобы отвесить мужчине звонкую пощечину. - Вы... вы что творите?! Вы же женатый человек! И... перед ним... У вас совесть вообще есть?! - теперь он задыхался от возмущения до такой степени, что забыл английский язык и осыпал Михаэлиса упреками на родном немецком. Это могло бы позволить Бальтазару откреститься от обвинений, ссылаясь на то, что он ничего не понял, но оба знали, что такой фокус не пройдет. Залитый румянцем от смущения и стыда, гневно сверкающий глазами и взывавший к его совести выражениями, которые, если не вникать в смысл, по звучанию напоминали ругательные, Гримхольд выглядел до того комично, что мужчина, давился смехом, глядя на него, пытаясь не рассмеяться в голос и не перебудить весь дом. От такой наглости юноша замер на полуслове, понимая, что нравоучения все равно не достигнут цели, и не желая тратить свои нервы на бесполезное занятие, обиженно нахохлившись, замолк. Вскоре мужчина перестал содрогаться от беззвучного хохота. Молодой человек сидел тихо, старательно игнорируя его. Михаэлис воспользовался этим, развернул его к себе, взял за подбородок, заставляя поднять голову, коснулся его губ своими, тут же остранившись, шепотом попросил прощения, и коварно улыбнулся, оставив его сидеть в неловкой позе с непониманием, вспыхнувшем в прекрасных синих глазах. Впрочем, позже он извинился еще раз, пообещав, что впредь не будет позволять себе такого, но заметив, что непонимание в глазах Гримхольда сменилось какой-то грустью, осторожно приобнял его правой рукой за талию и вновь опустил голову ему на плечо. Юноша, стараясь не думать о том, что произошло, рассеянно следил за движением успевших надоесть за эту ночь, скучных, светящихся огоньков, к тому же летавших, по запутанной, но одной и той же траектории, каждый с некоторым отклонением от неё вправо или влево. Голос загадочно молчал, никак не комментируя этот инцидент, хотя до того, этой ночью, звучавший над ухом почти постоянно, не считая, того времени, что он находился рядом с Бальтазаром. Догадываясь, о том, кому этот голос мог принадлежать, Гримхольд затянувшемуся молчанию был рад, чувствуя, что при удобном случае, этот человек его изведет за посягательство на чужую собственность. Юноша попытался вырваться из объятия, но Михаэлис недовольно пробормотал что-то невнятное и лишь усилил хватку. - Сиди и не дёргайся теперь. Гримхольд вздохнул и осторожно облокотился спиной о неровные перила, ожидая того, что упрется в холодный мрамор, но там оказалось что-то мягкое. Он положил голову на наколдованную подушку. Перед глазами разноцветным маревом расплывался свет от ночника. Вновь вернулась усталость. С каждой минутой юноша все отчетливее ощущал, что скоро провалится в сон, и что если утром кто-нибудь обнаружит его здесь с хозяином дома, то будет грандиозный скандал, и его, прислугу, наверное, выгонят. Отчего-то впервые эта перспектива напугала не тем, что ему негде жить. Со своим образованием экономиста он найдет себе место. Несмотря на то, что молодому человеку совершенно не хотелось покидать этот дом, в котором его приняли как родного, ему еще больше не хотелось никуда уходить именно сейчас. Слишком уютно было сидеть на полу и чувствовать, тепло другого человека, который этой ночью так нуждался в нём. Гримхольд в который раз зевнул, хотя попытался скрыть это. Мужчина убрал голову с его плеча, из-за чего молодой человек заметно расстроился. Часы били три часа ночи. - Довольно, иди спать. Они - Бальтазар кивнул головой в сторону мерцающих огоньков и те окружили юношу - осветят тебе дорогу в темноте. - А вы? - тот нехотя поднялся, но в голове шумело, настойчиво подтверждая правоту волшебника. - Я останусь здесь ненадолго. Стой, подойди сюда на секунду. Гримхольд подошел к нему и опустился на колени, а мужчина надавил ему на плечи, принуждая наклониться ниже, и нежно коснулся губами лба юноши. Щеки молодого человека вновь вспыхнули. - Доброй ночи, сэр. - Приятных снов, Гримхольд. Тихий шепот подсказывал, что ожидать предложения остаться бессмысленно, здравый смысл вторил ему, и молодой человек медленно поплелся в свою комнату. Стало явно темнее, чем прежде. Складывалось ощущение, что прямо перед ним кто-то стоит, склонившись и разглядывая мужчину, но не было возможности ни открыть глаза, ни протянуть руку и коснуться призрака, надеясь, что пальцы не пройдут сквозь него, Бальтазар вообще не мог пошевелиться. - Он хороший, - едва удалось удержать чуть не сорвавшееся с губ "лучше меня" - он о тебе позаботится. Теперь я спокоен. Теперь я могу уйти. Тьма расступилась, Михаэлис открыл глаза и обнаружил себя на полу. Все тело ломило от долгого лежания на твердой поверхности. Над чашей вновь летали разноцветные огоньки, проводившие юношу в царство Морфея и вернувшиеся обратно. Мужчина на секунду задержал на них взгляд, а потом взмахнул рукой, заставляя их исчезнуть. Он не помнил, в который раз поднимал взгляд на это такое неживое и живое одновременно лицо, черты которого теперь излучали строгое спокойствие человека, остававшегося настороже и своим видом показывающего, что он не допустит, чтобы то, что дорого ему, пострадало от козней недоброжелателей. Он все так же будет встречать каждого, кто перешагнет порог этого дома, но теперь он будет знать, что все хорошо. За окнами в предрассветных сумерках светлело небо.