Нежность

      Хмурое утро неприветливо встретило Ньюта мелким дождём, от которого становилось противно на душе, и так же скользко в стенках сознания от серых мыслей, как и на улице. Он равнодушно вылез из палатки и с таким же безразличием совершал на улице какие-то необходимые дела, мрачно смотря на всё, что попадалось взору, и поджимая губы.       В последнее время они с Томасом сильно отдалились, и его друг проводил больше свободных часов с Минхо, нежели с ним, что не могло не отражаться тупой болью в груди, от которой хотелось лезть на стенку, лишь бы её не чувствовать. Эта боль преследовала его всегда, если он замечал этих двоих вместе, и скрябала внутри своими мерзкими коготками, нарочно разворачивая неприятное жгучее чувство, что могло захлестнуть собой до края, и этот край, казалось, скоро должен был прорваться. Не просто обида или злость от бессилия. Жгучее гадкое чувство, что никак не хотело уходить и оставлять его в покое, которое Ньют даже сам себе запретил признавать.       Говорят, что без любви нет ревности. А если есть ревность, значит, есть и любовь? Если есть ревность, значит, присутствует страх, что тебя заменят, страх потерять человека. Страх больше никогда не чувствовать ту самую связь.       И пребывая в таких размышлениях, Ньют в очередной раз встретил Томаса, идущего вместе с Минхо, о чём-то весело болтающего. Он сжал челюсти и отвёл взгляд холодных пронзительных глаз. Самоконтроль, порядок. Только вот всё никак не хотело переставать печь, словно раскалённым железом, в груди.       — Эй, Ньют, — наконец заметил хмурого парня Томас.       Уйти. Нужно просто уйти и сдаться. Своим чувствам, своей досаде, поражению, горькой ревности, выплеснуть ярость на чём угодно, но только не на нём. Слишком много таится в области сердца хрупкого и вечно нежного, словно первые цветы из-под только что потеплевшей земли; чего-то, что вспыхивает электрическими искрами и бьёт изнутри лишь при одной мысли о человеке, которому нельзя причинять какую-либо боль. Иначе станет самому больней от того, что ты мог сделать плохо своему другу. Другу, которого… любишь?       Поэтому Ньют сдаётся и быстро уходит в другую сторону, куда-нибудь подальше от этого места.       — Что с ним? — удивляется Минхо, смотря в сторону убегающего парня.       Томас хотел бы знать ответ. Как и причину такого странного поведения лучшего друга, так сильно отдалившегося от него. Он беспокойно сжимает-разжимает кулаки, молча глядя то на Минхо, то отводя глаза к направлению ушедшего.       — Я пойду поговорю.       Минхо кивает, и в его душу закрадывается небольшая тревожность. Чёрт их знает, что у них там творится.       Дождь перестаёт моросить.       Томас бежит, и, кажется, что ноги несут его отчаянней, чем когда приходилось убегать от опасности. Страх бьёт его хлёсткой плетью, затуманивая голову. Вскоре он находит Ньюта в поле, стоящего и заламывающего себе руки. Лицо принимает жалостливое и совершенно растерянное выражение.       — Ньют.       Он не откликается. Просто стоит и даже не оборачивается.       — Ньют, что случилось?       Кусает нижнюю губу, не зная, как найти оправдание.       — Просто скажи, что ты чувствуешь, я пойму, и мы с этим разберёмся.       Взрывается.       — Что я чувствую? Ты поймёшь, что я чувствую? Нихрена ты не понимаешь, Томас!       Лавина эмоций обрушивается на Ньюта, что отражается и в его действиях, и на его лице, и в том отчаянном блеске глаз, которым он опаляет подошедшего парня.       — Ты не знаешь, что я чувствую к тебе, — довершает упавшим голосом фразой, что рьяно рвалась наружу, но тут же жалеет и внутренне содрогается. Морозный холод от сказанного прожигает разум.       Томас замирает. Он в непонимании уставляется на друга, ещё не до конца осмысливая эти слова. Осторожно подходит ближе и тихим голосом вопрошает:       — Что ты чувствуешь?       Рука ложится на плечо Ньюта, и теперь они стоят слишком близко, ровно друг напротив друга. Ньют хочет было развернуться, но нечаянно поскальзывается и падает на мокрую траву, следом утягивая и Томаса. Он придавливает тело своим весом, беря себя в руки, отчётливо понимая, что в таком положении беглецу уже не удастся завершить задуманное.       — Что ты чувствуешь ко мне? — настойчиво повторяет он, бесконечно вглядываясь в глаза Ньюта, будто бы находя в них что-то вечное и безумно красивое. Что-то, от чего сердце замирает в сладкой неге и останавливается дыхание.       До Ньюта доходит, что он попался. Что не получится уйти от ответа. Что лучшего шанса сказать всё, наконец, так, как есть, и не предоставится.       — Нежность, — с придыханием отвечает Ньют и сглатывает.       Их лица разделяют сантиметры, кажущиеся крошечными. Мгновения, длящиеся будто бы целый век. Притяжение, которому они не в силах больше сопротивляться.       Томас наклоняется ещё ближе. Непозволительно близко. Прикрывает глаза. И трепетно касается тонкими губами губ Ньюта. Ощущает их движение навстречу. Ощущает, как пальцы Ньюта притягивают его за шею. Ощущает шторм, клокочущий во всём его сознании. У Ньюта во рту влажно и жарко так же, как и в самой душе. Ньют — вспышка молнии. Вулканический взрыв. Свистящий вихрь. Ньют — шторм.       И вместе с этим сладкий мёд счастья. Бабочки, щекочущие крыльями в животе. Радость, зажигающаяся, как фейерверк. Любовь. Ньют — его нежность.       После долгого поцелуя Томас старается чаще дышать. Скользит кончиком носа по щеке Ньюта, его подбородку и виску. Утыкается в сырые волосы и вдыхает их пьянящий запах.       Ньют улыбается.       Утро перестаёт казаться противным. Теперь оно кажется просто утром.