Повинуйся!

Окровавленная, с зияющей в груди ножевой раной и с проржавевшим рабским ошейником на горле, Сура лежала в руках Спартака и последним, затуманенным болью, взглядом окидывала мир и любимого мужа. Она уже начинала растворяться, рассыпаться прахом времен по пропитанному кровью, мочой и потом песку тренировочной площадки. А Спартак начинал вспоминать. Не было никакой Суры. Но был римский легат, Гай Клавдий Глабр – кажется, так звали того надменного римлянина. Того, кто был виновен – пусть и не прямо, а косвенно, - но все же был виновен в том, что он, Спартак, не смог защитить своих соотечественников и собственную деревню от нападения смрадных гетов. Того, кто гнался за ним по бескрайним каменистым равнинам Фракии, вместо того, чтобы охранять границы Римской империи. Того, кто был той ночью в его шатре. *** Лишь убедившись в том, что дозорные обогнули лагерь и направились в другую сторону, Глабр вскочил в седло и послал своего вороного вперед почти на предельной скорости. Отсюда, с равнины, стоянку трусливо сбежавшего фракийца невозможно было увидеть, сколько не всматривайся; но у скал, ближе к обрыву, у восточной его части, которую сейчас выбеливала луна, вилась в небо струя сизого дыма – явная метка. Глабр нехорошо ухмыльнулся, придерживая скакуна, чтобы тот мог передохнуть перед спуском в ущелье. Видимо, дезертир побоялся диких зверей, или не рискнул замерзать на камнях, раз столь неосмотрительно развел огонь. Что ж, как бы там ни было, теперь легат просто обязан устроить фракийцу жаркую ночь. Цокот копыт по голым камням, эхом отражающийся от стен ущелья и направляющийся явно в его сторону, застал фракийца врасплох. Он надеялся, что дым от и так слабого костра рассеивается прежде, чем каменная скала сменяется небесной бездной, но, похоже, надежды его не оправдались. Осталось лишь понять, кто же преследует его в столь поздний час… Когда на дно ущелья вылетел вороной жеребец, закованный в доспехи и крытый попоной с регалиями командующего, загадка вмиг разрешилась. - Легат. – процедил сквозь зубы фракиец, хватаясь за рукоять меча. - Варвар. – снисходительно дернул губой Глабр, соскакивая с коня. – Не стоит обнажать оружие, я пришел с миром. - С чего я должен верить тебе? Один раз ты уже обманул меня и моих сограждан, тебе ничего не стоит сделать это и сейчас. - Мои намерения не касаются наших ратных дел, фракиец. – римлянин почти вплотную подошел к нему, так, что, если бы воин взмахнул мечем, Римская армия лишилась бы своего полководца. – К тому же, ты первым вызвался на сделку с Римом. Ты хотел быть обманутым. Судя по опустившимся плечам варвара, со словами Глабра он был согласен. - Впрочем, все это не так важно сейчас. А дело, с которым я пришел к тебе, не терпит промедления. Сказав так, легат одним ударом выбил из руки фракийца меч и, ухватив его за длинные волосы, заставил подняться с земли. В светлых глазах тут же полыхнула ярость, и сменилась самым настоящим шоком, когда к обветренным губам прижались такие жесткие, требовательные губы. Легат без стеснения лез языком вглубь рта фракийца, сжимая в пальцах грубое полотно его одежды, но со вскриком отпрянул, почувствовав боль. - Никогда я не возлягу с мужчиной, римлянин. – сплюнув кровь, сверкнул глазами воин. – У нашего народа это считается грехом. - Ты будешь повиноваться мне. – даже не обратив внимания на текущую из угла рта жидкость, ухмыльнулся Глабр. Несколькими точными ударами он заставил варвара упасть на колени, корчась от боли, и ещё парой – закрепил свое влияние; легат прижал его к камням, наклоняясь близко к уху. - Повинуйся мне, фракиец, ведь выбора у тебя все равно нет. На то, чтобы развязать ремни доспеха, ушло почти две минуты, за которые фракийцу два или три раза почти удавалось вырваться и перехватить контроль. Но каждый раз словно сами боги останавливали его, отдавая полностью во власть Глабра. И, как бы не напрягались в безуспешной попытке разорвать пурпурный плащ загорелые руки, как бы бугрились в борьбе мышцы спины, все было тщетно. Когда легат остался только в льняной исподней тунике, его руки принялись торопливо скользить по мокрой от напряжения коже фракийца. Что бы там не думал себе варвар, его тело предназначено только для услаждения взора достойных римских граждан; да, пожалуй, это превосходная идея – он увезет дезертира в качестве раба в Капую и будет демонстрировать, как статую из-под резца самого Праксителя. Вот только сначала сам вдоволь насладится им. Низ живота свело нестерпимо сладкой судорогой, когда пальцы прошлись по темной ложбинке между ягодиц фракийца и коснулись восставшего мужского естества. Глабр усмехнулся. Стоило же варвару так обманывать себя, думая, будто это грешно – делить ложе с мужчиной. От мысли, что он будет первым у гордого дикаря, по позвоночнику будто молния прошлась, заставив легата испустить стон. Конечно, никакого масла, даже лампадного, при легате не было, но они на поле брани, а значит, им не до нежностей. Поплевав на ладонь, он пару раз провел рукой по своей плоти и, не размениваясь на прелюдии, толкнулся внутрь фракийца. Варвару хватило ума не закричать, но напрягшиеся до каменной твердости плечи сполна выдали легату боль, которую тот испытывал. Однако сдержать себя Глабр не видел никакой возможности – настолько горячие, гладкие и податливые мышцы обхватили его естество, что даже боги не смогли бы заставить его покинуть нутро воина. Скорее всего, колени фракийца уже наутро покроются смердящими ссадинами и нарывами, уже сейчас на острых камнях видны следы крови. Но на это никто не обращал внимания – легат уверенно вжимал его лицом в запорошенный сажей известняк, вдалбливаясь в горячее, как лава, нутро. До самой зари Глабр не отпускал от себя варвара, брал его во всех возможных и не возможных позах, бросив считать, сколько же раз он излился в гладкие внутренности, ещё глубокой ночью. *** Воспоминания мазнули алым по щекам Спартака. Не было никакой Суры – она нужна была лишь для того, чтобы он не забыл собственное имя. Потому что в том, что здесь, в Капуе, его нарекли Спартаком – тоже был виновен Глабр. А в это время Батиат, наблюдающий за тем, как его чемпион исступленно сжимает воздух, мысленно подыскивал того, кто смог бы вылечить умственное помешательство.