Кто ты?

      Я познакомился с ним случайно, как раз в тот момент, когда очередная чёрная полоса в моей жизни была в самом разгаре. Вообще, чем старше я становился, тем тоньше становились белые полоски, вплоть до полного исчезновения, и шире и толще чёрные, порой сливаясь в плотную и беспросветную тьму. Смерть родителей, детский дом, сначала поступление, а потом вылет из института, армия, училище, болезнь и потеря работы и жилья — все это и привело к тому, что я сидел на вокзале под подозрительными взглядами редких пассажиров, ожидающих ночного транзитного поезда, и пытался задремать. Сумка с немногочисленными пожитками лежала на коленях, документы и остаток денег — в кармане, а я абсолютно не знал, что буду теперь делать дальше.       И тут появился он. Шумный, жизнерадостный, слегка поддатый и довольный жизнью. Он вообще всегда был на позитиве, в любой ситуации. И старался передать это другим. За что его и любили. И за что его потом полюбил и я.       Плюхнувшись рядом со мной на пустую скамейку, он окинул взглядом мою унылую фигуру и, на секунду задумавшись, протянул руку: — Михаил! Чуть притормозив с грустными размышлениями, я мрачно глянул на него и, подумав — «а собственно, что я теряю?», вежливо протянул свою: — Леша. Очень приятно. Миша хмыкнул, посмотрел на мою тоскливую физиономию и вытащил из сумки бутылку пепси и пару стаканчиков. — Незаметно, что особо приятно. Но сейчас мы это исправим. Жидкость, под любопытным взглядом проходящего дежурного милиционера, забулькала в пластиковые стаканчики, стоящие между нами, но придраться было не к чему, и страж порядка побрёл в сторону привокзального буфета.       В бутылке, кстати, оказался коньяк, разбавленный колой, и после часовой задушевной беседы я пришёл в себя уже в вагоне поезда, сидящим на плацкартной полке рядом с Михаилом.       Миша был геологом, который по девять месяцев в году торчал где-то на Крайнем Севере, и как раз сейчас отправлялся на очередную вахту. Узнав, что я работал до недавнего времени поваром, и что «до пятницы совершенно свободен», как он выразился, тут же позвонив кому-то по телефону, предложил отправиться с ним, благо вакансия после увольнения последней поварихи их партии, из-за которой, опять же по его выражению, «устроили петушиные бои на диком западе», имелась. Он вообще обожал пересыпать свою речь всевозможными цитатами. Такой человек, да. Терять мне было нечего, в родном городе меня ничего не держало, да и алкоголь, быстро пробравшись в непривычные к выпивке мозги, сделал меня неожиданно смелым. Вот так я и попал в результате в геологическую партию за полярным кругом.       Работа и ребята оказались замечательные, я занимался тем, что хорошо знал и умел, стараясь готовить то, что нравилось парням. Хотя, в принципе, возвращаясь после двух-трехдневной отлучки и сухпайков, они были готовы сожрать всё, что угодно. Наверное, если бы я приготовил нашу бестолковую собаку, совершенно невероятную помесь лайки с сенбернаром, которая меня не переваривала, извините за каламбур, они бы это съели и поблагодарили. Но габариты и нрав этой животины, больше смахивающей на некрупного медведя, которая извела в округе всю живность, включая даже волков, делали эти мечты совершенно неосуществимыми.       А Михаил… Он был совершенно неподражаем. Обросший русой с рыжинкой бородой, казавшийся огромным в своем армейском полушубке, который предпочитал форменным пуховикам, он просто притягивал мой взгляд. И притягивал совсем не как друг. Что и выяснилось после нескольких, весьма оригинальных по содержанию снов, закончившихся тем, что я потом отстирывал свои трусы. Благо, это можно было сделать незаметно, поскольку я жил один в сборном тёплом домике, совмещавшем кухню и столовую.       До тех пор, как ни странно, у меня вообще никого не было. К своим двадцати пяти я был безнадёжным девственником. Девушек я не привлекал от слова совсем, а парнями никогда не интересовался. До этого времени. Миша же относился ко мне как к младшему брату. Один раз взяв шефство надо мной, он, по его собственному выражению, «был ответственен за того, кого приручил», а я был уже действительно приручён. Я уже был готов. Черт знает, чем бы закончилось это всё. Мои взгляды, которые я бросал на Мишку, и то, как я зависал, когда он обращался ко мне, уже начали привлекать внимание остальных мужиков, но тут случилось то, что всё изменило. И у нас — в нашей маленькой затерянной партии, и там — на «большой земле».       Картину происшедшего я восстановил позже, когда уже ничего нельзя было сделать. По требованию очень не бедной организации, для которой мы проводили разведку, всё происходящее на передвижных буровых писалось на камеры. И через спутник отправлялось к нам, в наш небольшой временный городок. В мои обязанности и входил как раз просмотр записей, их сжатие и еженедельная отправка архива к хозяевам. Но в тот день мне было не до этого. Я весь день грезил наяву, взвешивал все за и против, и наконец решил признаться, хотя, конечно, чувствовал себя полным идиотом. И трусил отчаянно. Дождаться Михаила я решил в его домике, и там на меня нахлынуло так, что я забыл вообще обо всём. Его запах — запах взрослого мужика, смешавшийся с его одеколоном, которым он постоянно пользовался, настолько выбил меня из колеи, что я просто и банально обдрочился. А потом завалился спать в его кровать, проспав там до утра и совершенно забыв о том, что как раз рано утром парни должны вернуться. И не подумав, что мне придётся им, наверное, многое объяснять. Но говорить мне ничего не пришлось. Они не вернулись.       Продрыхнув до обеда, я выполз в совершенно безлюдный поселок и почувствовал неладное. Промучившись до вечера, изведясь от беспокойства и тревоги — связаться с ними я не мог, связь была односторонняя, я всё же сообразил посмотреть записи с камер. И наконец нашёл ответ.       Буровая, мерно работавшая в автоматическом режиме, затряслась, как будто бур натолкнулся на что-то очень прочное, дернулась несколько раз и резко встала. Трубки подачи бурового раствора задергались, оторвались от насоса, и из них полезла какая-то прозрачная субстанция, напоминающая желе. Струйки коснулись земли и потекли в сторону вездехода с командой. Первой попала под раздачу наша собака, увязавшаяся вместе с буровиками. Видимо, выпихнутая на мороз из тесного кунга вездехода, она благополучно дрыхла на снегу, привалившись боком к нагретому шкафу с насосом. Струйка подобралась к собаке, задержалась, как будто раздумывая, и ловко залепила ей морду. Пес вскочил, вертя ничего не понимающей башкой, пытаясь лапами содрать облепившую его мерзость, потом взвыл и сбежал из кадра. А посверкивающие на снегу струйки, текущие из шлангов, уже подбирались к дверцам вездеходов. Не знаю, что произошло в вездеходах, я этого не видел, всматриваясь с надеждой и ужасом в записи установленных на площадке камер. Вздрогнул, услышав металлический лязг распахивающейся двери и увидел стоящую у вездехода фигуру. Белое лицо, с почти прозрачной кожей и русой, чуть рыжеватой бородой. Невозможно голубые прозрачные глаза с точками зрачков будто заглянули мне в душу. Страшно стало до дрожи. Миша улыбнулся хрустальными губами и выключил камеру.       Не помню, что я делал потом. Порывался куда-то бежать, завести запасной вездеход, проклиная свое неумение обращаться с техникой. Так и не завел, бросился искать оружие, нашел бесполезное ружье, к которому не было патронов. И постоянно, раз за разом, пытался доораться по рации хоть до кого-нибудь, а в конце, поняв, что всё бесполезно, просто напился, как никогда в жизни. До полного отруба. Очнулся только через день, и обнаружил себя забаррикадировавшимся почему-то в Мишином домике, весь потрепанный, с перевязанной грязным бинтом рукой, из под которого проступала уже свернувшаяся кровь. Так я просидел почти сутки, дрожа от страха. А под вечер пришёл он.       Моя импровизированная баррикада разлетелась в стороны, и Миша, точнее тот, в кого он превратился, шагнул в домик. Без своего знаменитого полушубка, без шапки, с огненно-рыжей растрепанной шевелюрой и бородой, припорошённой снегом. Улыбнулся, легко схватил голой ладонью и отбросил в сторону нож, которым я, пища от страха, размахивал перед ним. Схватил меня за плечи и впился своими безумно, до боли холодными губами, в мои. Так, как я и мечтал. Мечты сбываются, да.       Мы лежали обнажённые и ничем не прикрытые на постели в Мишином домике, совершенно не чувствуя холода. В распахнутые окна, подсвеченные полярным сиянием, падал лёгкий снежок. «Кто ты? Кем ты стал, Миша? Да впрочем, какая разница. Я ведь такой же».       Теперь я вспомнил — руку до крови мне порвал наш дурной пёс, примчавшийся в лагерь от буровой, пробежав добрую сотню километров, весь белый и переливающийся, как будто был сделан из хрусталя. Та штука, мы теперь называем его «симбионт», может распространяться и через кровь, только медленнее. Наверное, я должен быть благодарен этому.       В положенное время на связь с «большой земли» никто не вышел. И нас с любимым, как мне кажется, вряд ли кто-нибудь тут побеспокоит. Наша собака сейчас охотится на медведей. Больше по привычке — ведь в пище мы теперь не нуждаемся. То, что теперь живет внутри нас, с нами, избавило от этой необходимости. Живём, тихо греясь в наших чувствах, нашей любви. И мы будем тут вместе до тех пор, пока сами этого хотим.