I was hanging from a tree Unaccustomed to such violence
Город — огромная ржаво-серая мозаика: вот улицы, пыльные и неубранные; тротуарные плитки крошатся под ногами, оставляя под ступнями зыбучие пески. Еще шаг — и вот-тот поглотит. А вот свет в окнах — рыжие огоньки. Дома большие и закрывают небо. «Дома съели солнце» — так говорил Симидзу и все хотел показать Сэки тот большой и красивый синий дом недалеко от реки, с калиткой и садом. До того дома, правда, они так и не дошли. В ладонях ночная свежесть и звездная пыль — редкое явление для столь душного, давящего города. Не отпускает ощущение, что ты сейчас и сам раскрошишься, и в итоге от тебя не останется ни песчинки. Голуби лениво клевали брошенный кем-то хлебушек. Каким-то образом уже наступило лето, солнце начало больно щипать и кусать острыми зубами кожу, оставляя красные следы; но Симидзу ничего этого не помнит и не понимает, когда все успело так измениться: вот его выписывают из больницы, а вместо прошлого только белые пунктирные линии. Дни и воспоминания выпали из памяти, оставив в ней пустые бреши. Он сидит у стенки и, стараясь не смотреть в лицо собеседнику, стыдливо подбирает под себя ноги. — Ты…кто? Проезжающая мимо машина спугивает голубей. Сэки смотрит в упор; в глазах поблескивает стекло, и стекло это витражное, хрупкое, состоящее из сотен кусочков, в которых содержатся крупицы воспоминаний. Стекло трескается и ломается на множество разноцветных частей, осколки эти царапают до крови, и где-то под ребрами неприятно щемит. — Я…твой друг…Jesus looking down on me I’m prepared for one big silence
Сэки хочется самому варварски разломать все эти витражные окна к чертовой матери; из этих самых окон Симидзу когда-то смотрел на своего Бога Какашек, махал ему рукой и по-детски улыбался. Бог махал ему в ответ и уверенно говорил мальчику, что тот теперь может все. Сэки же никогда не верил ни в каких богов, но уверен был не меньше в том, что Симидзу и без чьей-либо помощи на самом деле может все. Утки возвращаются летом на пруд, и Сэки готов ловить этих чертовых ребятишек над пропастью. А если точнее, то над этой самой пропастью всегда бегает и веселится всего один мальчик. Сэки не хочет терять, он держится всеми силами за нити и провода, но провода обрываются, ток перестает поступать, и город оказывается обесточен; цветные страницы воспоминаний теряют яркость и становятся лишь обычными скомканными бумажками. «Поверь мне, и тогда я смогу тебя защитить». Обещания о спасении стираются в мелкую крошку, и их уносит попутным ветром. Симидзу хотелось дотянуться до своей звезды и вершить великие дела, но она оказалась лишь обычным белым карликом. Сэки готов был подарить ему хоть целую вселенную, в которой все звезды настоящие и яркие, но сегодня опять пасмурно, а на небе лишь серость и унылые ватные тучи. Сценки воспоминаний проносятся скоростными поездами в голове Сэки: вот они на заброшенной фабрике, вот — в любимой раменной, вот Симидзу смеется над ним и без малейшего упрека спрашивает: «Сэки, ты что, выпил?» Где-то глубоко в сознании белая линия на не освещенном перроне гипнотизирующе притягивает к себе, заманивая, и как будто приглашая через нее переступить. Сэки недолго думая все же делает шаг вперед навстречу поезду, упиваясь свободным падением. Состав призраком проходит сквозь него, унося эти ценные крупицы с собой в ночную пустоту.How’d I ever end up here Must be through some lack of kindness
Если бы сейчас мир взорвался, то Сэки был бы совсем не против. Но мир почему-то никак не взрывается, а фонари горят все так же ярко и освещают улицы. — А я Симидзу Ко, рад познакомиться, — Мальчик поднимается и протягивает руку. Сэки верит Симидзу: тому теперь не нужны никакие боги. Старое сломанное стекло заменяют новым.