В Берлоге

На несколько секунд их обволокла непроглядная тьма. Вязкая, душная темнота, в которой слышалось только заполошное Ванькино дыхание и его же возня. Сам Илья ухитрился приземлиться на ноги и сейчас замер на месте, пытаясь осознать весь масштаб произошедшего. – Товарищ Степнов, это… всё? – Ванька перестал возиться, и, видимо, тоже осознал. – Нам крышка? – Догадливый, – Илья наконец выдохнул, – мать твою. Начало понемногу светлеть. И первым, что проступило из мрака, был силуэт Ванькиной слегка лопоухой головы. – А… как же так-то, а? – голова взволнованно вертелась во все стороны. – Да не может такого быть, чтобы вот так?! Найдут нас, обязательно, должны! – Никого ещё не находили, – Илья покачал головой, чувствуя в себе самом мощные отголоски Ванькиной надежды, недоверия, отчаянья и ужаса. – Вовремя, я имею в виду. Весной уже, когда снег сойдёт. Это было страшной, но совершенно чистой правдой. Ко времени, когда из оттаявшей земли начинала лезть первая трава, Берлоги, словно усыхая под солнцем, давали трещины, открывая миру своё тайное нутро. И вот тогда обнаруживались бедолаги, которых за каким-то чёртом понесло в неисследованные части Леса без компании, способной вытащить из передряги. До этого пытаться найти Берлогу было бессмысленней, чем пресловутую иголку в стоге сена. Ещё немного «рассвело», и стало видно, что они стоят посреди чего-то, похожего на продолговатую овальную комнату с неровно волнистым потолком, сплошь покрытую густым длинным ворсом. Илья протянул руку. На ощупь стена была, как и на вид – мягкая, тёплая и пушистая. – Как здоровая кладовка, обитая медвежьим мехом, – пробормотал он. – Звуки глушит, наверняка. В открытых Берлогах этой дряни не видно, высыхает, наверное… – Ну не верю я, что нас не спасут! – в Ванькином голосе слышалась нарастающая паника. – Есть же следы! Может, мы не так уж и далеко от делянки убежали? – Недалеко? – Илья нехорошо усмехнулся, прекрасно понимая, что в разгорающемся красноватом освещении его ухмылка выглядит достаточно зловеще. – Да ты же, скотина, скачешь как горный козёл. – Я в школе на областных соревнованиях среди юниоров первое место занял, – то ли гордо, то ли виновато пояснил Ванька, отложив панический приступ. – Стометровка. – На кой ляд ты тогда после школы лес валить припёрся, а не медали получать? – Да я в спорт особо и не рвался. А тут же приключения, новое и неизведанное, героизм, опять же… – Слушай, герой, – Илья с трудом сдерживался, чтобы не заорать, – тебе ведь лекцию по правилам безопасности читали? – Ну читали, – Ванька понуро кивнул. – Брошюру потом дали, где красным для особо тупых выделены самые опасные пункты? – Ну дали. – Бригадир тебе потом лично, почти каждый день перед валкой, все эти проклятые две недели напоминал, чего делать ни в коем случае не рекомендуется? – Ну было, – соврать этому самому бригадиру Ванька не мог. – Я тебе кричал: «стоять, зараза!»? – Ну кричал, – он совсем опустил голову. – Так что же ты, зараза, всё равно попёрся по сугробам? – Я… – Ванька запнулся, а потом вскинул на Илью отчаянно сияющий взгляд: – Но это же как в сказке, Илья Вадимович! Как в детстве, помните, «Серебряное копытце», «Аленький цветочек»… – Золушка, ёпт! – взрыкнул Илья. – К лету от нас как раз одни хрустальные туфельки и останутся. В комплекте с двумя дублёнками, кубанкой и ушанкой. Рожки да ножки! Он сжал кулаки, скрипнул зубами – и Ванька инстинктивно отшатнулся. Злость кипела и клокотала. Руки чесались схватить его за грудки и пару раз приложить башкой об эти волосатые стены, или просто двинуть в челюсть. Но Ванька после такого мог не выжить, а облегчать страдания Илья ему не собирался. Кроме того, не хотелось себе признаваться, но он новенького прекрасно понимал. Когда сам впервые увидел здешнюю Лань, тоже чуть не рванул следом за ней в глубокий Лес, за секунду позабыв все предупреждения. А лет ему тогдашнему было, надо сказать, побольше, чем Ваньке сегодняшнему. Но устоять перед соблазном догнать белоснежное существо с ветвистыми хрустальными рогами, с копытами из самоцветной чешуи, с огромными, тёмными, жутко-гипнотическими глазами – это было выше его сил. Только его тогда вовремя дёрнули за рукав и, не побоявшись увесистой сдачи, влепили смачную оплеуху, моментально приведшую в чувство. Ванька же на момент появления коварной твари стоял слишком далеко, окриков не слушал, был легче и шустрее. Поэтому нагнать его получилось слишком поздно – впору для того, чтобы вместе с ним почувствовать, как земля уходит из-под ног, и потом увидеть, как она сходится над головой. – А ведь там сейчас уже метель началась, – Илья махнул рукой на «потолок», почувствовав, как ощущение бессмысленности любых действий глушит злость, заливает её пламя холодной липкой жижей. – Все наши следы заметёт, к чёртовой бабушке. Метель могла длиться полчаса, могла затянуться до завтрашнего утра. А раньше, чем она закончится, искать их никто не отправится – природа здесь шутить не любила и на расправу была скорой. Надо, надо было вместе с Валькой и Андрюхой отправляться в столовую на обед, с дальнейшими планами «не высовываться, пока не отбушует». Но «Дружба» эта дурацкая барахлила с самого утра, как издевалась: то пилит, то не пилит, кряхтит, как разбитая параличом ведьма. Илья не раз допускал антипатриотическую мысль о том, что державе, на счету которой первый полёт в космос и не только первое, но и единственное в мире открытие Портала, должно быть стыдно за несовершенство техники на пути к покорению иномирных пространств. А комендант был подлый, брехливый и жадный, новое взамен старого выдавал только тогда, когда это старое разваливалось на куски. Вот и остался Илья на делянке на лишних «полчасика», поковыряться в злополучном механизме, пока до метели ещё оставалось время. Ванька навязался помочь. И помог, куда правду деть. – А давайте, я на плечи к вам залезу? Пощупаю эту… штуку сверху. Может, её пробить можно? – Ванька задрал голову и внимательно изучал поросль над собой в надежде обнаружить трещину. – Это вряд ли, – Илья демонстративно саданул кулаком в стену, заставив Ваньку вздрогнуть. – Даже не прогибается. Да и не нашли бы при ином раскладе за те четыре года, что я здесь толкусь, целых восемь скелетов в таких вот склепиках. Но ты прав, давай попробуем. Пробовали они долго и упорно. С Ванькой на спине Илья обходил всё их узилище, а его ноша подробно изучила весь потолок. Ванька по нему стучал, Ванька его гладил и скрёб, Ванька даже пытался вырвать «мех», но тот, несмотря на мягкость, оказался таким же прочным, как и остальные поверхности. – Может, у вас бы лучше получилось… – наконец виновато донеслось сверху сквозь сбивающееся от напряжения дыхание. – Но… боюсь, вы меня расплющите, как жалкую жабу… Хлюпиком Ванька отнюдь не был. Стройным – да, а вот с бицепсами, трицепсами и прочим у него всё было в полном порядке. Да и росту в нём навскидку имелось не меньше ста восьмидесяти. Илья даже подозревал, что в любой дворовой драке он явно не пас задних. Ирония была в том, что по сравнению с Ильёй большая часть мужских представителей их рабочего посёлка казались мелкими и хилыми. – Не думаю, что мои попытки увенчались бы успехом, – Илья прикрыл глаза и выдохнул, только сейчас понимая, насколько сильно надеялся на Ванькину разведку. - Всё, хватит, слезай. Ванька приземлился, и они оба, не сговариваясь, уселись под стеной. Говорить не было ни сил, ни желания. В голове царила гулкая пустота, и отчаянно не хотелось, чтобы там появлялись какие-то мысли. Потому что ничего хорошего от них ждать не стоило. Освещение за всё это время успело сделаться неуместно уютным. Казалось, вокруг горит множество невидимых свечей, окрашивающих всё в жёлто-оранжевые оттенки. А ещё в воздухе появился приятный тёплый запах, чем-то напоминающий коричный. – Пирожками пахнет, – Ванька откинул голову на стену и прикрыл глаза. - У меня бабушка пекла, с яблоками, с вишнями, с капустой. Выкладывала в большую белую миску, а сверху накрывала полосатым полотенцем. Смешно, но полотенце всегда оказывалось полосатым… Илья подумал, что, вполне возможно, они умрут от голода. Или от удушья. Или от какой-нибудь неизвестной болезни. А потом их сожрёт и переварит какая-нибудь тварь, кстати, может, и порешит их тоже она. По весне всегда находили только одежду и кости, разбросанные, поломанные, голые и отполированные – будто они пролежали в Берлоге века, а не несколько месяцев. Иногда на одежде были следы крови, но каким образом она там появилась, определить не было никакой возможности. Потому-то, собственно, и назвали эти ямы Берлогами – сваливая всю вину на неизвестного убийцу. Да, лучше бы в голове по-прежнему было пусто. – А я утром кашу не доел, – в Ванькином голосе слышалось искреннее сожаление. – Живот что-то болел, я и не стал. Знал бы, что в последний раз – тарелку бы вылизал. Гречневая. С подливкой, – он тяжело вздохнул. – Повариха, наверное, подумала, что мне не понравилось… – Ершов, – остановил его Илья, – ты же не собираешься уморить меня гастрономически покаянными речами ещё до того, как Берлога решит, как нас кончить? – Ну а что делать-то? – Ванька развёл руками. – Если молча – так и рехнуться можно. Мысли ведь в голову лезут, всякие… Сами что-нибудь расскажите, а? – Смеёшься? Что ж я тебе расскажу-то? – подобные просьбы всегда ставили Илью в такой же тупик, как и вопрос «как дела?». А сейчас ещё и ситуация как-то не располагала. – Вот вы, например, как считаете: что такое эти Берлоги вообще? – Ванька с невыразимой тоской огляделся по сторонам. А потом выжидательно уставился на Илью. С надеждой даже, словно тот сейчас, вместе с мнением, выдаст решение проблемы. И Илье вдруг стало его жалко. То, что ему самому уже перевалило за тридцатник, конечно, тоже не заставляло считать ситуацию менее трагичной, но у Ваньки всё как-то совсем через жопу получилось. Ведь ничего, считай, парень в жизни ещё увидеть не успел, после выпускного прямиком сюда попёрся, комсомолец-доброволец. Наверняка видел себя бесстрашным рыцарем на поприще укрепления позиций отчизны – а вышло обидно и глупо, на первом же приключении увяз. – Да что мы вообще знаем об этом месте? – Илья вздохнул. – Огляделись на километры возле входа – нет людей, чудеса! Зато древесина, металлы, уголь, и такое всё, в разы лучше, чем наше. И давай вгрызаться в недра, рубить да строить – метить территорию, чтоб никто не вздумал отобрать. Человек – царь природы, чего уж мелочиться. – Думаете, не так? – Вопреки ожиданиям, Ванька даже не подумал бросаться на защиту пролетарских методов. Вместо этого он придвинулся ближе и совсем по-детски округлил и без того большие медово карие глаза. – Думаете, тут есть кто-то, кому наше присутствие костью в горле? – Думаю или не думаю, дело десятое. А вот чувствую иногда, будто наблюдает кто-то. В самом глухом Лесу, когда все работой заняты, бывает, ни с того ни с сего побежит по спине холодок, и начинаешь оглядываться, как дурак, на кусты да деревья. И не страшно это, а как-то так, даже не знаю, тревожно, что ли? – А вы кого из здешних видели? – в последний раз настолько неприкрытое, жадное любопытство Илья видел на лице своей пятилетней племянницы Лили. – Да не так много. А вблизи – и того меньше. Лоседя видел недавно, например. Прямо перед твоим приездом. – И какой он? – Ванька вцепился в его рукав и даже рот приоткрыл. – Страшный? – Красивый, – Илья улыбнулся. – Мы до темноты на делянке задержались, и тут он. Стоит между деревьев, гордый такой, огромный. Бурый медведь ни дать ни взять, только рога раскидистые в ночи огнём горят. Мы все так и застыли с открытыми ртами. Ребята потом говорили, чуть не обделались с перепугу. А у меня внутри ничего, кроме восторга, не было, я такой мощи до этого никогда не встречал. Если бы в глаза ему глянул – всё, пиши пропало, точно попёрся бы следом. А так, постоял он, постоял, да и исчез вместе со своим светом, как и не было. – Это же… это же… эх! – Ванька в сердцах сорвал с головы шапку и скомкал её в пальцах. – Чудо это просто, вот что. – Спорить не буду. За те четыре года, что я здесь, мне не раз вспоминались сказки наши старые. Ты вот Серебряное копытце назвал, тоже, значит, заметил. Там все эти говорящие волки и лисы, коты-сказочники, золотые рыбки, финисты, жар-птицы… Может, Портал этот давно уже есть? И раньше через него отсюда к нам ходили. Оттуда и истории. – Так не говорят же они вроде, – вид у Ваньки был какой-то странный, одновременно подозрительный, недоверчивый и вдохновенный. – А о чём с нами говорить? Наглость и бесцеремонность не располагает к общению. А может вот это, – Илья демонстративно раскинул руки, – и есть их способ всё нам сказать, что они о нас думают. Они ведь прямо не нападают никогда, даже Горынычи, которым каждый из нас на один зуб. Только морочат да путают по-всякому. И учёным ещё ни один не достался. Ну, и кроме того… – он запнулся, пару секунд подумал, а потом махнул рукой. – Я никому раньше не рассказывал, но теперь-то без разницы, сочтёшь ли ты меня чокнутым. Моя первая Лань смеялась. У меня в голове, - Илья не смотрел на Ваньку. Не желая отвлекаться на его недоверие, вспоминал тихий, звонкий как капель звук, мурашками отдающийся в позвоночнике. - Бывает такой смех, знаешь, в котором отчётливо слышится вызов, мол, ну давай, покажи, из чего ты сделан... – Моя тоже, – перебил Ванька. Илья наконец повернулся – и увидел, как светятся его глаза. – Звала и смеялась! Мне даже показалось, что слова какие-то есть, только разобрать не смог. Он вскочил и экспрессивно зашагал взад-вперёд, гоняя волны Берложьего коричного аромата. А потом по-турецки уселся прямо напротив Ильи. – Товарищ бригадир, вы меня простите, дурака, – Ванька прижал к груди кубанку и покаянно склонил голову, – но я вас боялся. Мне казалось, что сердитый вы какой-то, неласковый, молчите всё… А сейчас вижу – ближе вы мне, чем Валька с Андрюхой, да и прочие, кто повеселее. Им бы отработать да развлечься, не думают они, что к чему. Правительство решило, партия одобрила – это всё, что им надо знать. А я, как услышал про это место… Мне тогда одиннадцать было. Как сейчас помню, завтракал перед школой, мамка сырников нажарила. А у нас на кухне радио. Пиликает там что-то, я сырники в сметану макаю – и тут оно, про всё это здешнее рассказывают. И я прямо заболел. На все эти семь лет. Еле школу пережил… Вот вы зачем сюда приехали? – Сбежал, – честно ответил Илья. – Сбежал от того, чем больше не мог заниматься. «Привет, Илюх, сто лет не виделись! Как твои рекорды? Как больше не в спорте?! Да ты что! Бедный, это, наверное, так тяжело… даже не знаю, что сказать…» Такое случалось постоянно и было невыносимо. – А я ехал именно сюда. Вот вы меня пугали и предупреждали, а я кивал и соглашался. А на самом деле ждал. Не представляете, как мне хотелось, чтобы из Лесу поскорее что-нибудь чудесное появилось. Я почему-то был уверен, что раз я так хочу с ними встретиться, то ничего дурного они мне не сделают. За своего, что ли, признают. Я в десятом классе даже как-то подрался, потому что один выродок сказал, что всю здешнюю живность – так и сказал «живность», представляете? – надо перестрелять да на чучела пустить, в красные уголки. А приятели меня знаете, как прозвали? Иванушкой-дурачком. Я поэтому здесь со своими идеями особо и не высовывался, надоело быть всеобщим посмешищем… Ванька говорил и говорил, пылко, вдохновенно. И вначале Илья его отлично понимал, соглашался и вроде как даже сочувствовал. Он совершенно не заметил момента, когда появилось раздражение. На Ванькину нелогичную восторженность и простодушие. На то, что безалаберность свою не признаёт, и виноватым считаться даже не думает. На то, в конце концов, что забыл, кажется, начисто – они теперь наверняка, однозначно, безвыходно и до тошноты определённо сдохнут. Сначала зыбкое и едва заметное, медленно, но верно раздражение закипало, набирало обороты, разгоралось, словно крохотная искра, попавшая в кипу сухих листьев. Затопляло разум иррациональной ненавистью, забивало ноздри вместе с этим странным пряным запахом и скребущимся в глубине души безысходным страхом, мешая дышать свободно. Казалось, места стало меньше, стены нависают и давят, звуки раздаются громче. Казалось, каждое, гротескно глупое, нелепое, смешное слово впивается в уши раскалёнными иглами. Хотелось, страшно хотелось прекратить это, оборвать, уязвить, унизить даже. – Как же нелепо-то, – из-за злых едких интонаций Илья не узнал собственного голоса. Издёвка в коротком смешке тоже была совершенно чужой. – Сдохнуть в какой-то выгребной яме из-за безмозглого дрыща, пускающего слюни на детские книжонки. Невероятно сладко было увидеть, как удивлённо и обиженно вытягивается Ванькино лицо. Как потом холодеет обычно тёплый и открытый взгляд, делается цепким, занавешивается прищуром. – Ну что ты уставился? Правда глаза колет? – Илья был рассудителен и проникновенен. – Ты должен был гнить тут один, блевать от ужаса и драться на стены – один. Какого хрена, спрашивается, я попёрся спасать твою никому не нужную задницу? – А говорят, – Ванькин голос тоже было не узнать, – вы там, в своей сраной тяжёлой атлетике должны быть ещё и быстрыми, а не только громадными, как быки. Что ж ты не догнал дрыща в два скачка, бригадир? Ослаб, бедняга, без своих железок? – Зарываешься, – Илья медленно поднялся на ноги, буравя Ваньку тяжёлым взглядом. Чувствуя, как что-то, наполненное ядовитой искрящейся горечью, безудержно рвётся изнутри. Как распаляется в груди что-то жёсткое и агрессивное, требующее каких-то действий. Действий, явно не сулящих ничего хорошего «сокамернику». – Не знаешь ведь, о чём вякаешь. – А что тут знать-то? – Ванька нагло, хищно осклабился. – Знай себе, кряхти да задирай над головой ржавые блины. Сила есть – ума не надо. Чувствуя, что сейчас, вот прямо сейчас жуткая, выжигающая чёрная ненависть разорвёт его на мелкие части, если он не уничтожит её источник, Илья схватил Ваньку за грудки. – Закрой свой грязный рот! Он проревел это во весь голос, не сдерживаясь. Так, словно рассчитывал, что крик сам по себе размажет Ваньку по стенам. Потому что ударить Илья не мог. Хотел до цветных кругов перед глазами, до зубовного скрежета – но не мог. Какой-то глубокий, подсознательный блок сковывал тело наглухо, не позволяя приложить решающее усилие. Голос обрушился на них обоих лавиной, словно каждый волос Берлоги был маленьким рупором, усилившим выкрик в десятки раз, расслоившим его на целый хор искажённых, гулких голосов. Мощной вибрацией прокатился по телу и тут же, без паузы, повторился снова, хотя Илья даже рта больше не открывал. И снова, только чуть тише, и ещё раз, и ещё. Это было так впечатляюще, что замерли оба. Прислушиваясь к жуткому, нереальному в этих условиях, потустороннему эху, больше похожему на затихающий грозовой рокот. И даже когда оно стихло, они продолжали молча, не шевелясь, смотреть друг на друга круглыми глазами. Ванька вдруг как-то глуповато, ошалело хихикнул. – Ну вы, товарищ бригадир, даёте! Голосина у вас! Я чуть в штаны не наложил! В голове будто киноплёнку прокрутили на несколько кадров вперёд. И Ванька в этом несостоявшемся, но пугающе близком будущем валялся на полу. Уткнувшись носом в мех, неловко завернув за спину правую руку. Окровавленный и неподвижный. А в метре от него сиротливо лежал свалившийся с ноги валенок. Тело пронзила острая боль, а сердце – такая жалость, что Илья захлебнулся вдохом и едва устоял, чтобы не сложиться пополам. А вот желание убивать отпустило. Резко и полностью. Словно покрывало с головы сдёрнули. Илья рефлекторно разжал ладонь, сжимающую Ванькин свитер, и непонимающим взглядом уставился на вторую руку, стиснутую в кулак и отведенную для удара. – Это что было вообще? Я не понял… – кулак разжался, а горло сдавил ужас от осознания чуть не произошедшего только что, от макушки до кончиков пальцев на ногах обдало леденящим холодом. – Я тоже. Мне вдруг показалось, что я вас ненавижу, – Ванька прокашлялся и одёрнул одежду. – А потом я просто понял, что это неправда. Вы, кажется, тоже про меня поняли? Только немного позже. – Хорошо, что хоть вовремя, – Илья медленно покачал головой, а потом с силой потёр лицо ладонями, всё ещё приходя в себя. – Чёрте что, морок какой-то… За несколько секунд мозги набекрень перекосились, полностью. Ничего подобного за собой не припомню. – Может… может, это она нас так испытывает? Берлога? – Ванькины глаза засияли уже знакомым блеском. – Ты о чём? – Ну вы же сами про сказки говорили. А там ведь сплошь и рядом героям испытания дают, вопросы всякие с подвохом, проверки на смелость, а иногда на скромность или терпеливость. – Я в таком случае провалился с треском, – Илья мрачно усмехнулся. – Сразу с кулаками полез. – Я бы тоже полез. Только куда уж мне против вас? Да и где-то глубоко-глубоко в душе я был уверен: вы ни за что меня не ударите. И, кроме того, не моя ведь правда, виноват я, – Ванька горько скривился. – Ладно, сам-то наивный идиот, так ещё и вы из-за меня… – Слушай, забудь, – Илья выставил раскрытую ладонь и потряс головой. – Я же так не думаю на самом-то деле. Ему было противно и стыдно. Он терпеть не мог разборки, даже те, что происходили без всяких сторонних влияний. Потому что многие из тех гадостей, что говорились в пылу ссоры, выскребаемые из самых тёмных уголков души, едкие и болезненные – намертво впаивались в память. И не имело значения, были ли потом извинения и примирение, осадок всё равно оставался. – И я забуду, – упорно кивнул сам себе Илья. – И давай не будем больше об этом. Опомнились, и ладно. Самое страшное, что это ведь, может быть, далеко не конец. – Наверное, другое уже что-то будет… Слушайте, а жарко здесь стало, да? Как-то душно. Ванька скинул на пол дублёнку, бросил на неё шапку. Подумал, и стянул свитер. Подумал ещё – и на общую кучку отправились валенки и штаны. – Ты прав, – согласился Илья, раздеваясь вслед за ним. – Может, нам суждено упариться тут вусмерть? – Ну что вы всё о плохом? – укоризна неумело маскировала испуг. – Я вообще мрачный, – Илья скептически выгнул брови. – Страшный, недобрый, молчу. Ничего не забыл? – Я ведь извинился, – нахмурился Ванька. – Чего вы злопамятный такой? Забыть же только что обещали. Он сердито плюхнулся на пол и стукнулся спиной о стену. – Ладно-ладно, пошутил я, – Илья сел рядом и примирительно толкнул его плечом. – Ты ведь у меня сперва тоже особенно радужных мыслей не вызвал. Прислали, думаю, какого-то желторотика, придётся заботиться, только мешать будет. А ты ничего, втянулся быстро. – Это потому, что я всё доказать вам старался свою полезность. Хочется же, чтобы тебя ценил и уважал тот, кого ты сам уважаешь, – Ванька смущённо почесал в затылке. Илья хмыкнул, но в груди предательски потеплело. – А можно личный вопрос? – Ванька глянул искоса, осторожно. – Валяй, – Илья махнул ладонью. – Какие уж теперь секреты? – Я с самого начала голову ломаю. Видный, серьёзный, за вас же, как за три каменных стены спрятаться можно. Хоть и суровый, а видал я, как девчата на вас засматриваются. Короче, вы почему неженатый? – Да был я уже, больше пока не тянет, – Илья поморщился. Он подозревал, о чём будет вопрос, но говорить об этом всё равно не хотелось. Неожиданно хотелось говорить о чём-то приятном. – Так в разводе, что ли? – Ванька удивился, как будто такой вариант в своих предположениях он даже не рассматривал. – А почему? Илья устало развёл руками. – Да потому, что пока соревнования, чемпионские титулы, награждения да почести – это отлично, все меня знают, нравится всем. А как травма, как к койке привалило, врачи, лекарства, утки да капельницы – так сразу все забыли, как и не было. Зачем народу поломанные герои? Вот и благоверная моя очень быстро растворилась, вышла вся. Если бы не мать, да брат с женой – не вычухался бы, наверное. – Так у вас из-за неё теперь это, вроде как женоненавистничество? – Зачем же? – искренне удивился Илья. – Оно ведь и с друзьями со многими так произошло, не только с ней. Так всех людей ненавидеть, что ли? А вот, говорю же, братова жена возилась со мной наравне с матерью, хотя, если разобраться, кто я ей такой? Да и не бегаю я от баб-то, не видел разве? Вполне устроенная у меня личная жизнь. – А я только-только с Галькой гулять начал, – Ванька скорбно шмыгнул, сбившись с прошлой темы. – Галочка Смирнова, знаете? – У нас практически все друг друга знают, – вздохнул Илья. – Хорошая она, – в тон ему вздохнул Ванька, – ласковая. И поёт хорошо, и… это, ну… Он сделал смешной текучий жест ладонями на уровне груди и залился краской, глядя на свои босые ступни. А Илья отчётливо вспомнил смешливую, чернявую Галочку с кокетливыми ямочками на щеках, крутыми бёдрами и аппетитной высокой грудью. Губа у Ваньки была не дура. Да и смотрелись они отлично, когда гуляли по вечерам заснеженными улицами меж бревенчатых домишек, под ручку, смеясь, сияя, как начищенные серебряные ложки. Мысли помимо воли приобретали пикантный оттенок. – Ну ты её хоть того? – Илья сделал руками неопределённый жест. – А? – иногда у Ваньки на лице было написано, что он идиот. – Ну хоть попробовал её, спрашиваю? – Илья сделал руками жест неприличный. – А-а, – Ванька понимающе качнул головой, и румянец его сгустился до такой степени, что на Илью, казалось, пахнуло дополнительным жаром. Наверное, вот тут Ванька мог бы и соврать. Точнее, любой другой на его месте, скорее всего, соврал бы – проверить правдивость его слов Илья не смог бы даже при большом желании. Но за эти две недели он успел понять, что Ванька патологически честный. Там, где надо и не надо. До какой-то даже дурости, наивной, детской готовности рассказать про себя всем и всё. – Неа, – пробормотал он еле слышно. А потом ещё тише добавил: – Я пока вообще никого не пробовал. – Да брось! – Илья даже развернулся. – Не может быть! Информация подействовала как-то странно. Ну, то, что удивила и слегка насмешила – это как раз было понятно, а вот то, что в груди азартно ёкнуло, а по позвоночнику пробежался горячий ток, оказалось полной неожиданностью. – Чего не может-то? – обиделся Ванька. – Что тут такого вообще? – Ну да, ты же про Ланей думал, а не про любовь, – Илья хмыкнул, одновременно пытаясь разобраться со своими эмоциями. – Про любовь тоже думал! – теперь Ванька возмутился. – Что я, ненормальный какой?! И сейчас вот думаю, каждый день! Особенно… – Ванька осёкся, опустил глаза и почти беззвучно закончил: – Когда спят все. Перед глазами в момент нарисовалась картинка. Подробная, со звуками и запахами, свойственными комнате, в которой обитала четвёрка их бригады. С узорными лунными бликами, сквозь тюль просочившимися на стены и пол. С Валькиным храпом и Андрюхиным посапыванием, с громким тиканьем общего будильника на этажерке возле Ильи. И только одного на этой картинке он в реальности ни разу не видел. Как в ночной тишине на соседней кровати под тихий скрип панцирной сетки Ванька «думает о любви». Илья заподозрил, что с его разумом не всё в порядке, забеспокоился, не накаркал ли он им с Ванькой, грешным делом, гибель от недостатка кислорода. Потому что в ответ на эту фантазию тело вздумало проявить признаки слишком однозначной, ужасающе понятной реакции. Реакции, которая, по идее, на Ваньку возникнуть никак не могла. Но никакого удушья, на самом-то деле, пока не чувствовалось. Только жарко было да как-то… томно? Растекалась по телу ватная нега, и одновременно будоражило что-то, заставляя сердце глухо и тяжело биться о грудную клетку. – Нет, ну жарко – сил нет. Я и подштанники сниму, ладно? Не дожидаясь разрешения, Ванька принялся высвобождаться из кальсон. Отбросил их в сторону, как ненужную тряпку, поёрзал и тихо засмеялся. – Слушайте, а штука эта приятная. Смешно так задницу щекочет! – он запустил пятерню под и без того бесстыдно задравшиеся семейники и почесал ягодицу, а потом ласково провёл ладонью по меху на полу. – Как будто живая. Вроде на гигантском коте сижу. - Может, и живая, кто знает? – Илья пожал плечами. – Учёным достаётся голая земля – изучать нечего. Он тоже бездумно стягивал с себя излишки одежды, заворожено разглядывая Ванькины ноги. Ноги у Ваньки были красивые, длинные и жилистые, действительно, как у настоящего бегуна. И вообще, Ванька, оказывается, был весь красивый. Ладный, поджарый и бархатистый, в мягком свете Берлоги – золотисто-медный, от каштановых с рыжинкой волос до аккуратных, несмотря на немаленький размер, стоп. И до зуда в ладонях, до шума в голове, до горячей тяжести в паху вдруг захотелось проверить, какое это всё на ощупь. Это были очень, очень странные мысли. И ещё более странные ощущения при данном раскладе. Краем сознания Илья это понимал. Консерватором-то он не был и пробовал всякое. Вот только не с мужиками. Даже не думал никогда о том, чтобы нарушать в этом плане общепринятые нормы и закон. До этого момента. Правда, и сейчас думать было уже как-то поздновато – путь назад отсутствовал так же, как и путь наверх. Этот проклятый жаркий дурман в воздухе, наличие почти голого тела под боком и полная боевая готовность собственного напрочь лишали возможности выбирать. – Хоть бы целоваться попробовать, что ли? – печально и мечтательно протянул Ванька и посмотрел на Илью слегка затуманенным взглядом. – Как-то обидно умирать нецелованным… Он вытянул ноги, сделавшись похожим на брошенную хозяйкой тряпичную куклу. Задрал майку и медленным, бездумным жестом провёл ладонью по груди и животу, то ли оглаживая, то ли пытаясь как-то стряхнуть, собрать с себя обволакивающую истому, вместе с мелкой испариной, выступившей на коже. Истома от этого никуда не девалась. Илья понял это вместе с осознанием, что точно отзеркалил Ванькин жест. И что остановить руку на животе было очень сложно. Кажется, Ваньке тоже – семейники такое скрыть были не в состоянии. – Это тебя из-за Галочки так… растащило? – Не знаю… наверное… а вроде как-то и нет, – Ванька покрутил в воздухе ладонями. Потом как будто опомнился и поджал колени, правда, довольно вяло. А потом покосился на Илью, сполз взглядом вниз. Поднял брови и ухмыльнулся. Если бы это был кто-то менее бесхитростный, то гримаса вполне сошла бы за ехидство. – А вас из-за кого? Из-за этой вашей, ну, с которой вы гуляете, как её? Полина? Горячая баба она, сразу видно. Точно, небось, не только поцелуи вам достались. Есть, что вспомнить… Очередного поглаживания Илья не вынес. Он сгрёб Ваньку за затылок и одним рывком притянул его лицо к своему. От соприкосновения губ тряхануло так, словно и для Ильи это было впервые, было самым горячим, желанным и острым, что он когда-либо пробовал. Ванька в первую секунду был огорошен, потом – неумел, а дальше освоился и принялся отвечать с таким же вдохновенным рвением, с каким недавно рассказывал про свои сказочные мечты. И оторваться оказалось до физической боли тяжело. – Нецелованным теперь не помрёшь, – хрипло прошептал Илья прямо Ваньке в губы. – Ещё пожелания будут? – Может, – почти простонал тот, как-то беспомощно скребя пальцами по рёбрам Ильи, – может, она снова нас испытывает, а? – Я не против, если так испытывает. Всем же хорошо, чего тогда? Вместо ответа Ванька укусил Илью за нижнюю губу. Это стало нажатием на спусковой крючок. «Плохо-неправильно-накажут-посадят…» – судорожно металось в голове, мешаясь с пьянящим восторгом. И тут же отчаянное: «Да ты ж уже сидишь, дубина, глубже некуда!» И нахлынуло вдруг, разом с обречённостью, пьянящее ощущение вседозволенности. Впервые за страшные минуты заточения Илья подумал о смерти, как об избавлении. От похмельных раздумий о том, почему так приятно сминать под собой Ваньку, совершенно не похожего на девку ни единым миллиметром крепкого тела. О том, почему так хорошо целовать его обветренные на морозе губы и гладить, не стесняясь, где придётся, стянув с него и с себя последние тряпки, тереться друг о друга голой кожей. Почему до одури хочется поставить его раком, или прямо вот так развести ему ноги – и засадить со всей дури в тугое и горячее… Только вот смазки же нету никакой, больно ему будет, и брови надламываться станут уже не от удовольствия, сладость из стонов выветрится… И почему это так волнует, тоже думать не придётся. А сейчас нужно только постараться не упустить остатки разума и сделать так, чтобы было хорошо им обоим. Можно будет потом, языком, пальцами, долго, осторожно, обстоятельно, и на спокойную голову уже. А сейчас хочется быстрее, до подростковой дрожи, до судорожного нетерпения. Хочется избавиться от этого безумия, сбросить его, стряхнуть, как пелену – чтобы окунуться снова, но уже смакуя. Илья опустил руку и просунул ладонь между их телами. Туда, где было горячее всего. Немного отстранил бёдра и сжал пальцы. Ванька выгнулся дугой и громко, совершенно неприлично выругался матом. Нескольких движений хватило, чтобы мир вспыхнул и взорвался. На мгновенье показалось, что Берлога скрутилась вокруг них плотным меховым одеялом, заботливо огладила со всех сторон. А потом распахнулась до необъятных размеров, развернула гигантские крылья, унося сознание в сверкающую бесконечность. Когда мир снова собрался в привычные ощущения, когда дыхание выровнялось, пульс перестал стучать в виски и вернулась способность связно мыслить – стало страшно. Показалось, что сейчас будет так же, как в прошлом «испытании»: схлынет дурман и на его место придёт ужас и раскаянье. Но ничего подобного не произошло. По телу растекалась приятная усталость, не предвещающая никаких кардинальных перемен в настрое. Хотелось лечь на бок, притянуть к себе тёплое Ванькино тело, бормоча в смешное, чуть оттопыренное ухо глупо-ласковую ерунду, отдохнуть немного. Чтобы потом, немного позже продолжить. Несмотря на то, что угроза гибели по-прежнему никуда не делась, Илье почему-то стало весело. Он приподнялся над Ванькой на локтях, посмотрел в его, кажется, тоже весьма довольное лицо и заявил: – Слушай, а я вовсе не против, если вместо того, чтобы кончиться от жары или голода, мы заездим друг друга до смерти. Он расхохотался. Следом расхохотался Ванька, хлопая Илью по пояснице раскрытой ладонью и толкаясь лбом в его плечо. Внезапно, разрывая в клочья набор уже ставших привычными звуков их маленького обиталища, раздалось громкое чавканье, и Илья спиной почувствовал что-то холодное. Сердце замерло, а потом бешено припустило вскачь. В голове пульсировало парализующее предположение, что сейчас их начнут есть. Билось в мозгу те несколько секунд, пока Илья не увидел снег. Он тихо, медленно сыпался вокруг, посверкивая цветными отсветами. Странно белый, чистый, морозный в этом горячем оранжевом коконе. И Ванька смотрел за плечо Ильи, вверх, широко распахнутыми глазами, в которых отражались звёзды. Последующие несколько минут прошли на максимальном ускорении. И всё равно казалось, что движения даются слишком медленно. Они судорожно пялят на себя одежду, путаясь в рукавах и штанинах. Илья подсаживает Ваньку. Целую вечность ждёт, пока тот выберется и опустит вниз крону молоденького деревца. Они стоят и бездумно пялятся на неровный сугроб, образовавшийся на месте снова захлопнувшегося Берложьего зева. И поверить в то, что произошло, никак не получается. – Красиво-то как, а? Ванька уселся прямо на снег, и Илья услышал, как он всхлипнул. В Лесу царила прозрачная зимняя ночь и такая же тишина. Тёмные стволы, голубой в лунном свете, нетронутый снег, похожий на застывшие волны. И бесконечное, глубокое небо, сияющее узорами незнакомых созвездий. – Красиво… – прошептал Илья, всем существом проникаясь этой красотой. Так, как не проникался никогда в жизни. Он раскинул руки и завалился спиной на снежную перину. Просто слушал лёгкий шум, всегда пробивающийся из сердца лесной тишины, вдыхал вкусный морозный воздух и выдыхал облачка пара. Просто чувствовал себя очень живым. Ванька всхлипнул ещё пару раз, шмыгнул и завалился рядом. – Илья… – повисла короткая пауза, но отчество к имени так и не приросло. – Это, наверное, как второй раз родиться, правда? – голос чуть охрип, но было слышно, что Ванька улыбается. – Мы теперь, наверное, другие. Говорят ведь, тот, кто побывал на пороге смерти, становится другим. Интересно, это как-то проявится? – Посмотрим, – Илья тоже улыбнулся. – По крайней мере, у меня ощущение, что нас признали годными. – Как думаешь, почему нас отпустили? – вопросы сыпались из Ваньки точно как из Лильки. – Понятия не имею, – Илья пожал плечами и покачал головой, чувствуя, как снег сыпется за шиворот. – Может, потому что оказалось, мы больше склонны к миру, чем к войне? Хоть и проявился в нас этот мир… – он кашлянул, – довольно неожиданным способом. Я теперь, кажется, догадываюсь, как погибали те, кто падал в Берлоги до нас, – в сумерках показалось, что на костяшках пальцев запеклась кровь, пришлось с силой тряхнуть ладонью, чтобы прогнать наваждение. – По крайней мере, как погибал один из них. Про то, кто их обгладывал, я предпочитаю не думать. – Так надо же всех предупредить! – Ванька резко сел. – Ведь будут же и после нас попадать на такие проверки! – Мы, конечно, предупредим, – Илья подниматься не спешил. – Только, мне кажется, это специально не подделаешь. Истинное всё равно наружу вылезет. Просто чего больше, то и попрёт. Уверен, у всех что-то своё обострялось, разное. – Ты прав, наверное, – Ванька задумчиво покусал губы. – Так может, хоть эту пометим как-то? – он кивнул на разрытый сугроб. – А без толку. Плохо ты, Ваня, брошюру читал. А в официальных источниках такое не афишируют – боятся спугнуть добровольцев. Берлоги ж кочуют. На обжитых и отмеченных местах не появляются. – Как же мы назад-то пойдём?! – Ванька всполошился и вскочил на ноги. – От посёлка ведь далеко убежали. Что, если опять?.. – Друг за другом будем идти, на расстоянии пяти метров. Если так двигаться, Берлоги даже в самом глубоком Лесу пасть не разевают, не интересно им, видимо, когда «дичь» со страховкой ходит. Те, кто попался, скорее всего, вот как мы – по двое в кучке толклись. А вообще, чего ты переживаешь? Мы же теперь знаем, что делать, – Илья засмеялся, вставая следом. Ванька отвернулся, низко нагнул голову, что-то промычал и неловко затих. Илья поднял руку и легко потянул его за ворот. – Тебе стыдно за это? Противно? – Нет, – тихо, но без паузы ответил Ванька. – Почему-то. Илья всё ещё держал его за ворот, запустив два пальца и под воротник свитера. Шея у Ваньки была тёплая и гладкая, чуть отросшие на затылке вихры щекотали кожу. И захотелось вдруг оттянуть ткань и прикоснуться губами, уткнуться носом. Уже сейчас, на свежем морозном воздухе, на совершенно трезвую голову – захотелось. «Это что же получается? Убить я его, значит, хотел не по-настоящему, а отодрать – вполне серьёзно?» Осознание звонко отдавалось в груди и горячо падало в живот. Грело душу, как в детстве – подарок на Новый год, когда он лежит под ёлкой, и ты только догадываешься, что там, внутри, под яркой обёрткой. И правда, ни стыдно, ни противно не было. Совершенно. Только тревожно от понимания, насколько это может быть опасно. Илья, действительно, пока не мог оценить, изменился ли после того, как смерть прошла так близко. Он только надеялся, что не забудет то чувство естественной, глубинной свободы, чувство, когда шелуха осыпается, и ты чётко понимаешь, что только сам имеешь право решить, насколько правильны твои чувства. – Знаешь что? – он положил ладонь на Ванькино плечо. – Я ведь теперь, как и ты, буду ждать, когда из Лесу выйдет очередное прекрасное чудище. – Почему? – Ванька затаил дыхание. Илья посмотрел в чащу, словно ждал, что кто-то выйдет оттуда прямо сейчас. А может, просто надеялся, что этот кто-то хорошо их слышит. – Потому что чувствую – смотреть им в глаза больше не опасно.