2u

Вот уже несколько дней с Тэхёном происходит что-то странное. Не то чтобы у него есть выбор. Вселенная так устроена — некоторые вещи просто случаются, и случаются сами по себе. Прежде он не предполагал, что однажды проснётся и будет сидеть истуканом, сложив ладони поверх одеяла, натянув оное до груди, и не глядя пялиться перед собой в попытке вспомнить, когда всё пошло не так. Чтобы собраться, оценить в денежном эквиваленте последствия минувшего вечера и бросить тоскливый — семьдесят процентов тумана, двадцать восемь с половиной процентов неверия и оставшиеся крохи укоризны — взгляд на ещё тёплую постель с брошенным на второй её половине телом, ему требуется десять минут, не больше. За руль велосипеда он предпочитает не садиться — в конце концов, у него же похмелье. И да, он знает, как это бывает: всякие такие неловкие штуки, заканчивающиеся деторождением. По пути в аптеку — на середине улицы Тэхён замечает, что идёт босиком, но бог с ней с обувью, не будет же он возвращаться — он нервно колупает ногти на левой руке и скребет около кромки зубов по очереди с упорством, достойным путёвки к соответствующему специалисту. На самом деле, всё довольно просто. И банально, как ни крути. Тэхён плохо помнит, что было той ночью. После третьей стопки текилы пол и потолок почему-то поменялись местами, стены поплыли, и в городе началось сильнейшее за всю историю землетрясение. Но никакого землетрясения не было. Он банально нажрался в соплю. Ну, ладно. С этим понятно. Тэхён вообще не пьёт без повода, а повод был и достойный — очередной переезд. Очередной, потому что Тэхён отчасти странный, отчасти душевнобольной — в нём слишком много добра и всего, что сопутствует. Обычные люди таких не выносят, земля тоже. Тэхён не может спокойно пройти мимо бездомной кошки или ветхой коробки брошенных щенков, ему нужно забрать их себе, нужно дать им кров, заботу, тепло. Все нажитые средства: субсидии родителей, выраженные в посылках с едой, одеждой и приятными мелочами; скудная зарплата в книжном магазине, подачки сочувствующих друзей и мистера К.-Х. — владельца магазина — практически всё уходит на то, чтобы прокормить огромное количество живности. Пока соседи не нажаловались на него. И пока не приехала специальная служба и не забрала всех животных в питомник. Пока его не попросили собрать пожитки и съехать подобру-поздорову. И вот он здесь. Новый дом, новая квартира. Обои новые, незнакомая мебель. С разрешением на одного не громоздкого нераздражающего питомца (маленькие дети входят в общий перечень). Чимин и Хосок — редкие проявления человечности в картотеке бесконечных неудач, кроме прочего помогавшие перевозить вещи, дружно предложили завести хомячка или морскую свинку, если уж и без того одинокая жизнь покажется ему совсем одинокой. Тэхён давно не обижается на шутки, где сарказм граничит с сатирой, он уже тоже думал над этим, но держать существо в клетке значит обречь на вечные муки. Ну так да. Переезд. После того, как все коробки встают в гостиной и Тэхён даже успевает разобрать часть из них, после того, как диван и плазма оценены по достоинству кучкой его придурочных друзей, в ход идёт алкоголь, вредная еда и незатейливая экспозиция гашиша. Как это всегда и бывает. И вот теперь он стоит на входе в аптеку, выжидает очередь из двух престарелых дам и вытряхивает из карманов мелочь на похмельное мороженое и тест на беременность, объясняя таким образом и тошноту, и лёгкое головокружение, и волнообразные скачки настроения. И нет, он не собирается истерить и жаловаться на свою жизнь. Это просто какое-то недоразумение. Он надеется, что оно как-то рассосётся, самоудалится и исчезнет до того, как он вернётся домой. У него даже остаётся пара монет на автомат со жвачкой. Язык от нее окрашивается в цвет морской волны, но Тэхён не собирается его никому показывать, просто жуёт, потрошит мороженое и задумчиво читает инструкцию по применению. Он знает, что не может забеременеть. Тем более, что ничего ведь не было. Ведь не было? Он не помнит. По крайней мере, по ощущениям нельзя сказать, что что-то было. Да и интуиция никогда его не подводит. Одежда — та же, что и вчера вечером — всё ещё на нём, в целости и сохранности; полный комплект, никаких исключений. Когда жвачка перестаёт дарить характерный космический вкус, он выплёвывает её в урну и туда же отправляет фантик от мороженого. Пижамная хламида и шаровары совершенно не согревают в предрассветное время дня. Тест он забирает с собой. Телефон вибрирует о входящем сообщении, решительно отказываясь предоставить какую-либо информацию о контакте. «Надо поговорить», гласит сообщение. Тэхён вздыхает и шлёпает босыми ногами по влажному тротуару, ему совершенно не хочется думать о том, как это произошло и что заставило его оказаться в собственной кровати с незнакомым парнем. И нет, у него вообще-то широкие взгляды на мир и всё такое. Он даже несколько раз вступал в однополые контакты — с тем же Чимином по пьяни, но дальше поцелуев дело не зашло. С девушками, впрочем, тоже. Но это не важно. Он по-прежнему любит книги, животных и «Звёздные войны». — Привет, — говорит парень, с которым он, возможно, имел честь познакомиться, но в памяти зияет пустота с поправкой на совокупляющиеся чёрные дыры. В его представлении всё так и случается: вот ты свято помнишь о чём-то неизменно важном, а вот это медленно засасывает в пучину небытия, откуда ничего нельзя вытянуть и вернуть всё как было. Тэхён не знает, должен ли протянуть руку ради приличия или они это уже делали. Что «это» лучше не вдаваться. Он отвечает после затянувшейся паузы, тупо пялясь на мегасексуального парня: — А, ты ещё здесь. Он-то надеялся, что к его возвращению в квартире никого не будет. — Решил убедиться, что ты всё правильно помнишь. — А есть что помнить? — небрежно уточняет Тэхён, внутренне страшась «горькой Луны», и направляется прямиком в ванную, залезает в душевую кабину, направляя лейку на замерзшие грязные ступни. — Ты вышел босиком? — вместо ответа спрашивает парень, замирая в дверном проёме и прислоняясь плечом к косяку. Зрелище на миллион долларов. Тэхён признаётся себе, что тот выглядит как гладиатор, принц и звёздный лорд в одном лице. Фигура и внешность делают своё дело — он стесняется поднять глаза и прямо спросить о том, что волнует больше всего. Может, пока он спал, к нему влез вор и теперь они мило беседуют, потому что Тэхён был слишком пьян, чтобы что-то запомнить? — Да, и немного преувеличил свои возможности. Асфальт ещё не успел нагреться. Но это неважно. Ты хотел мне что-то сказать. — Ты не помнишь? — выразительно подняв брови, ещё раз проверяет король Артур. — Понятия не имею, что я должен помнить. — Ну, хотя бы как меня зовут? «Арес — в греческой мифологии; и Марс — в римской», едва не произносит Тэхён, но, выкрутив кран, только похерестично пожимает плечами и вытирает ноги большим махровым полотенцем. Он всё ещё смущён, так что просто ждёт, что парню надоест этот нелепый разговор, и он навсегда покинет пределы его крайне замкнутого мира. Он уже как раз собирается предложить тому свалить, когда внезапно — секунда или около того — на один квадратный метр уровень тестостерона подскакивает до предела. Тэхён ощущает за спиной твёрдую поверхность и одновременно тёплую ладонь, взгляд затягивающих чёрнотой глаз, в которых не видно ни зрачка, ни радужки — тьма звёздного купола. — Может это поможет тебе вспомнить. От горячего дыхания губы словно лижет огнём, в ушах отдаётся звон тысячи хрустальных бокалов, перемежающихся в один тонкий вытянутый писк, будто сопровождающий линию на кардиограмме. Словно кто-то пытается призвать к молчанию. Что ж, если так, он с удовольствием помолчит. Он и в обычной ситуации плохо себя контролирует, а тут всё скатывается по наклонной, спускается к кладбищу забытых снов, на уровень низших инстинктов, и Тэхён усилием выталкивает их наружу — воздух застывает ледяной глыбой поперёк груди, когда он выставляет вперёд ладони и уворачивается, прижавшись к стене. Он помнит. Боже, он действительно помнит. Чон, мать твою, Чонгук. «Мегасексуальный пусанский хлыщ». Чимин так представил его вчера. Сказал, что Чонгук — «мой давний кореш со времен стрит-батлов» — тот, кто подкинул адресок и подробно расписал все прелести местного проживания. Сосед сверху, что символично и банально одновременно. Они много смеялись, пили — все, кроме Чонгука, который предпочёл крепкому алкоголю своё пиво и отстраненно наблюдал за происходящим с выражением утомленного высокомерия. Потом друзья Тэхёна разошлись — в районе двух, а Чонгук, который спустился на шум — спустился по пожарной лестнице, в одной руке пиво, в другой — гитара; остался. Тэхён к тому моменту уже частично попрощался с координацией и стыдом, едва ли контролируя громкость голоса и отдавая отчёт, что говорит и с кем. Их знакомство началось полчаса назад, а дружба закончилась в тот момент, когда Тэхён повис на его спине, свалился на пол, снова повис — теперь на шее, пьяно отфыркивался в плечо, шею и скулу, а после принялся самозабвенно рассказывать о своей любви к животным. Чонгук слушал, терпеливо, с заколдованной улыбкой, пока Тэхён не сказал: «моя любимая кошка, Левша, если я давал ей сардинку, всегда облизывала мои пальцы… вот так». Внутренне окаменев, Чонгук следил, словно кобра, загипнотизированная мелодией заклинателя, как Тэхён облизывает его пальцы влажным мягким языком, скользя между фалангами и задевая ладонь. В то мгновение он узнал о себе много нового, но ещё больше хотел узнать, как далеко тот может зайти. Впрочем, дальше поцелуев снова не пошло — Тэхён замурлыкал и отключился, едва Чонгук погладил его за ушами. О боже. Тэхён помнит — и от этого не легче. Чонгук, чёртов Ланселот, благородно сваливает, оставив его одного с этим знанием, уходит, как водится, через окно, по пожарной лестнице, к себе в 412-ую. Тэхёна накрывает мощнейшим приступом стыда за всю историю человечества, но ещё больше ему хочется снова забыть обо всём и жить в чудесном неведении. — Извращенец, — приглушенно бормочет он в пустоту и кусает губы, потому что сердце в груди до сих пор бешено колотится. Ему срочно нужно отвлечься. Фильмы. Книги. Его романы о путешествиях и комиксы. Вот, что поможет. Вот, что всегда помогает. — Хочу всё забыть. Хочу всё забыть, — нашёптывает он, натягивая полосатые носки и зачёсывая назад непослушные волосы. — Собрание голубой мафии объявляю открытым. Тэхён поправляет в руках жезл и съезжает задницей дальше по ковру, затворяя своеобразный круг собравшихся. Бросив беглый взгляд на присутствующих, он приходит к выводу, что всем его друзьям глубоко насрать на его недуг: Чимин флегматично листает ленту инстаграма, Хосок исполняет упражнения из йоги, вытягиваясь туловищем к полу и доставая ладонями до носочков, а Юнги вообще сидит в наушниках с ноутбуком между ног. Тэхён многозначительно прочищает горло. — Итак. Ввиду того, что не все в курсе... — Ты переспал с каким-то левым парнем и не помнишь, как это было. Мы знаем. Ближе к делу. Воздев руки, Тэхён возмущённо клацает наконечником по костлявой коленке, буквально вынуждая Юнги прикусить язык и зашипеть. — Только тот, у кого в руках Экскалибур, может говорить. Минус пятьдесят баллов Слизерину! И мы не переспали, между нами вообще ничего нет. — Блять, больно же, придурок! Все, нахрен, я сваливаю. — Ну и ладно! Ну и пожалуйста! Тоже мне слуга четырёх господ. В следующий раз коврик будете вытряхивать сами. В Чонгуке ужасно абсолютно всё: что бегает по утрам, что учится на востоковедении и даже то, что, сидя на пожарной лестнице, он бренчит музыку собственного сочинения. Тэхён намеренно его избегает уже четыре дня. Когда они чуть не сталкиваются на лестничной площадке, он пятится и захлопывает за собой дверь, хотя секундой ранее собирался выйти. Разумеется, он всё-таки покидает пределы квартиры, но на семь минут и сорок две секунды позже — потому что ну мало ли, вдруг Чонгук подстерегает его за косяком. В круглосуточном Тэхён без лишней мысли катит корзину вперёд, забрасывая в неё всевозможные консервы, рисовые, арахисовые, пшеничные, шоколадные хлопья и достаточное количество молока до конца недели, когда в фокус бросается до боли знакомый силуэт. Чонгук и творожок. Тэхён мгновенно прижимается к прилавку, пытаясь слиться с местностью подобно хамелеону и просочиться сквозь полки. Кроме прочего, оба раза Чонгук выглядит и ведёт себя так, будто ему до фени. Это даже немного задевает. После тренировки Тэхён заходит смертельно уставший, но довольный — каждую мышцу в теле тянет от приятной боли, хочется побыстрее смыть с себя остатки пота и хлорки и упасть лицом в перинку, но всё, что ему удаётся сделать: пройти два шага по коридору и уронить с плеча спортивную сумку со снаряжением. — EBANIY PIZDEC NAHUY ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ Голос даёт петуха, ну оно и неудивительно: попробуй тут говорить вежливо и спокойно, когда в твоей квартире находится незваный гость и нагло рубится в твою приставку. Чонгук жмёт на паузу на джойстике и перебрасывает локоть через спинку дивана. Необязательно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что он снова пробрался по пожарной лестнице. — Ты меня избегаешь. — Вовсе нет. — Ты. Меня. Избегаешь, — медленно, с расстановкой повторяет Чонгук, слегка повернув корпус, чтобы четко видеть любые изменения на чужом лице. — Почему? Тэхён неопределённо взмахивает рукой. — Я тут не причём, это всё судьба. Не судьба, в смысле. Разводные мосты, нам не по пути и всё такое. Как бы помягче выразиться? «Отвали и забудь»? Чонгук демонстративно хмурится, делает вид, будто размышляет над вопросом с подобающей серьёзностью, но в итоге только качает головой: — Со мной это не сработает. Приблизительно в одиннадцать вечера Тэхён оказывается втянут в пренеприятнейший инцидент. Охрана на входе в паб категорически отказывается впускать его, сославшись на неподобающий внешний вид, что, между прочим, возмутительно, учитывая, что он достиг совершеннолетия, включая строгость законов Великобритании, ещё в прошлом году. Он уже набирает в лёгкие воздуха, чтобы низвергнуть весь поток пререкательств на ни в чём не повинного контролёра, как его грубо хватают за локоть и буквально отволакивают в сторону. Говоря по правде, эти несколько слитных шагов для него всё равно что подъём на вершину вулкана. Натолкнувшись ладошкой на титановый корсет мышц, Тэхён моментально узнает его обладателя. — Ты что, следишь за мной? — Нет. — Ты следишь за мной! — Не ори. Я здесь работаю. — Боже, так ты ещё и стриптизёр. — Бармен, Тэхён. Я работаю барменом. — Ну, разумеется, для такого красавчика не найти более подходящего… — Где ты успел так накидаться? — В магазине. Мы с мистером К.-Х. разнюхали коллекцию его настоек. — Ясно. Придерживая Тэхёна за предплечье, контролируя, чтобы того не сильно штормило, Чонгук тормозит один из десятка проносящихся мимо жёлтых кэбов, заталкивает туда несопротивляющегося парня и забирается сам, хлопнув дверцей. Вопреки ожиданиям, Тэхён не отползает в другой конец салона, попытавшись выброситься на полном ходу, не прилипает лицом к тонированному стеклу и не дышит на него перегаром, рисуя кособокие сердечки на запотевшем островке, напротив — бросает робкие ответные взгляды и будто невзначай переплетает мизинцы. Чонгук скашивает глаза и в полумраке различает, как неестественно горит его лицо. Словно догадавшись, о чём он думает, Тэхён нерешительно покусывает нижнюю губу и на грани шёпота выдаёт: — Знаешь, по закону жанра сейчас мы уже должны целоваться как безумные. — Это то, чего ты действительно хочешь? — Честно или сделать скидку на неудавшийся алко-марафон? — Честно. — Да, думаю, да. «Отлично, — думает Чонгук, — потому что я тоже». С точки зрения романтики это полный провал, но для Тэхёна следующие несколько секунд, как и последние несколько сантиметров, отделяющих его губы от чужих и стремительно сокращающихся под углом меньше тридцати градусов, созвучны с биением сердца и длятся, как «Хранители», три с половиной часа — максимально подробная режиссерская версия. Ту-дум. Ту-дум. Великий и ужасный ту-дум. Сухие жилистые пальцы и горячие ладони — крайняя верхняя планка во всевозможных системах оценивания — Тэхён подаётся им, как пластилин, пристаёт и липнет, покладисто вытягиваясь следом. Одежда шуршит, как потревоженный шифер, хотя о ней оба думают в последнюю очередь. В ожидании приоткрыв губы, дыша через раз смесью полыни и кофейных зёрен, кюрасао и лимончелло, кокоса и маракуйи, Тэхён целиком обращается в осязание и слух. Благо полутьма салона не располагает к наблюдению. Чонгук гладит его за ушами, теребит серёжки, обводит большим пальцем скулы, под подбородком, зачерпывает пальцами мягкие тёмные волосы на затылке, притягивает к себе и, наконец, целует. Снова и спустя, кажется, вечность. Тэхён слышит его сбивчивое дыхание, характерное чмоканье, когда тот целует по очереди сначала верхнюю, потом нижнюю губу, прихватывая, обводит языком и проникает вглубь рта. Тэхёна ведёт по-настоящему, от ощущений, от переизбытка чувств, по всем межгалактическим пространственно-временным законам — хвосты проносящихся мимо комет лижут его лицо размытым оранжево-матовым и бутылочно-зелёным светом, и сердце не просто набатом в ушах, не звоном колоколов, не духовыми — шестым концертом во имя новой звезды, восьмым чудом света. Таксист тактично молчит, пока Чонгук не отстраняется, растрогано глядя на тэхёновы дрожащие ресницы, не без помощи растрепавшуюся челку, масляно-блестящие чувственные губы, и только тогда просит до конца поездки воздержаться от публичной демонстрации чувств. За терпимость Чонгук накидывает поверх десятку. Тэхён прислоняется спиной к прохладной подъездной стене и неловко переступает с ноги на ногу. — Тебе вовсе не обязательно провожать меня до двери. — Не пойми неправильно, я просто тоже живу здесь. — Я не собираюсь заниматься с тобой сексом. По крайней мере, не сегодня. — Надеюсь, завтра ты не пожалеешь о своих словах. — Чонгук. — Да? — Ты что, вот так и уйдешь? А как же чмокнуться по-соседски или, не знаю, хотя бы пожелать «спокойной ночи»? Чонгук хмыкает. Когда он подходит ближе, весь такой на пафосе, две трети гонора, в обтягивающей чёрной футболке, светлых джинсах, чётко зафиксированных ремнём на узкой талии, Тэхён без стеснения закидывает руки ему за шею, цепляется пандочкой и наслаждается ответным крепким объятием. А ведь не будь он таким упрямым, таким до возмутительного девственно-прекрасным, сейчас они могли бы срывать друг с друга одежду. Чонгук оставляет по целомудренному поцелую на каждой щеке и в уголках губ, завершая ритуал покровительственным поцелуем в лоб. — Спокойной ночи, детка. Спи сладко. «Как покойника», — растирая след, ворчит Тэхён и закрывает за собой дверь. Вот такой и должна быть любовь… Недоразумение (14:37:09): Что ты делаешь в субботу?

Vанте (14:41:17): Пишу книгу, которая сделает меня богатым и знаменитым. Vанте (14:41:30): А что?

Недоразумение (15:02:49): Хочу сводить тебя в одно место Тебе понравится Они идут на свидание. В самом деле. Чонгук ждёт его в условленном месте — у подъезда в их чёртов дом, коротая время за сигаретой. Тэхён зачёсывает за ухо прядь и поправляет козырёк кепки, прогулочным шагом — хотя и несколько обречённо — спускаясь по ступенькам. Чонгук только кивает в приветствие и не делает всех этих ужасно смущающих вещей, типичных для первого свидания. В планах поговорить за жизнь, поесть мороженое, прокатиться на колесе обозрения, пару раз поцеловаться и, возможно, подержаться за руки перед тем, как разойтись по домам. В смысле, по этажам. Тэхён думает, что лучше бы он жил на другом конце земного шара, чтобы было не так неудобно за пятнадцатиминутное опоздание. Чонгук молчит, ведёт себя недружелюбно и отчуждённо, и Тэхён окончательно убеждается, что это была плохая идея. Их, конечно, тянет друг к другу, но не настолько, чтобы пытаться что-то из этого построить. Кроме того — взгляды. Чонгук привлекает внимание. Ещё бы. Весь этот пирсинг и татуировки, телосложение, чёрный, как ночь, и сладкий, как грех, взгляд с туманной поволокой. Тэхён далеко не слепой и отнюдь не глухой, он слышит и видит, как девушки шепчутся за их спинами и хихикают, незаметно фотографируя их обоих. К своему собственному удивлению, Тэхён понимает, что вот уже несколько секунд дёргает Чонгука за край футболки. — Что? — Ничего. — В чём дело? — Ни в чём. — Ты всю дорогу бормочешь проклятия, думая, что я не слышу. — На тебя все смотрят. — И что? — Проехали. Забудь. — Тэхён. — Ну что ещё… На этот раз всё происходит быстрее и стремительнее — не за пять земных лет и не за чёрт знает сколько звёздных. У Чонгука явно какая-то фиксация на тему того, чтобы ни с того ни с сего хватать Тэхёна за предплечье и дёргать к себе. Так это и происходит. Ничего сверхъестественного, ничего нового. Стоят себе такие посреди улицы, один — в розовой кепке, сандалиях и порезанной баскетбольной футболке, джинсовых шортах до середины колена, второй — в чб-гамме: белый верх, чёрный низ, найковские air, несмываемые рисунки на смуглой коже. Стоят себе, никого не трогают. За исключением друг друга. Тэхён не пытается объяснить происходящее. Его пальцы по-прежнему, минуты полторы как, держат краешек просторной, как палатка, футболки. Держат и не отпускают — как Чонгук держит и не отпускает его. Разве что слегка дрожат. Ну, пальцы. Тэхёну вообще-то больно. Но ещё горячо — грудь словно обжигает раскалённой боеголовкой. Чонгук кусает его шею. Кусает прямо так — у всех на виду. Тэхён думает, что это пиздец дико. Пиздец просто и вообще. Как животные, честное слово. Чонгук впервые делает ему больно — очень больно, если на то пошло. У него не зубы, а лезвия, не руки, а жгуты, дыхание перехватывает, когда Чонгук облизывает укус, широко и со вкусом, словно клубнику от молока. И не отстраняется до тех пор, пока Тэхёна не начинает трясти. Держит за пояс и утыкается губами в сгиб между плечом и шеей. — Ауч, — выдыхает тот охрипшим голосом, — и что это было? — Собственничество. — Прекрасно, ты этого даже не отрицаешь. — Зато ты перестал вести себя странно. — По-твоему, это я веду себя странно? Кто бы говорил! Ты же только что укусил меня, а до этого не сказал и двух предложений. — Прости, я задумался. — О чём? — Пытаюсь вспомнить, где поблизости прокат двойных велосипедов. По скромному мнению Тэхёна, основанному исключительно на специфической внешности — вернее, её модификациях, — и безосновательно предвзятому, Чонгуку для полноты образа не хватает только мощного рычащего байка. А никак не велосипеда. И, ладно, если опустить не совсем романтичное начало, то это свидание точно выбивается в пятёрку лучших в его жизни. Постскриптум: оно же первое и единственное, в котором он сам принимает соответствующее участие. Пока Чонгук фотографирует горизонт, небо и природу, Тэхён наслаждается свежим воздухом, ощущением твёрдой поверхности под ногами и единством — с ним и всем остальным миром. Подумать только, за три с половиной часа они даже ни разу не сбились с узенькой полосы, вдоль которой ежеминутно проносятся машины, неторопливо и слаженно крутили педали, словно соединенные шестерёнки в часовом механизме. — Хочешь передохнуть? Тэхён потеряно моргает, когда Чонгук стирает пушинку с его переносицы. А ведь точно: внимательный, мегасексуальный, пусанский хлыщ. Тэхён неопределённо пожимает плечами. Герои в его романе никогда не говорят о любви или её проявлениях, потому что до сих пор он был далёк от всякого рода чувств, кроме, разумеется, дружеских, от того, чтобы испытывать сильные эмоциональные потрясения, как, например, страсть или ревность, от того, чтобы мечтать о них. — Почему я тебе нравлюсь? — Не знаю, — говорит Чонгук, — просто нравишься. Но у Тэхёна на этот счёт уже имеется своя теория. — В меню твоего бара предложено всё, кроме пива, поэтому вне работы ты предпочитаешь его. Следуя этой логике, тебе осточертели вертлявые длинноногие девки, эксцентричные манерные парни, богатенькие сынки и цветастые фифы, лицемеры и лицемерки, и ты решил зайти в другую дверь; к неудачнику вроде меня. Ты — мрачный, целеустремлённый, эгоистичный обмудок со звёздной лихорадкой; у тебя талантов, как перчаток: ты читаешь ноты, играешь на гитаре, сочиняешь музыку, немного рисуешь, увлекаешься кинематографией, фотографией, танцами; выступаешь на улицах под псевдонимом; тебе нравится археология, только я всю жизнь думал, что призвание археологов — искать останки динозавров; разбираешься в винах, сидишь по ночам, уставившись в линзу телескопа, куришь, как паровоз, и выходишь на пробежку с рассветом; на твоём факультете самые строгие преподаватели, но твоя успеваемость всегда не ниже среднего; если бы у тебя была гетерохромия, я бы решил, что ты сошёл со страниц книги, которую я вряд ли когда-нибудь допишу, хотя в действительности твои глаза — ещё хуже, потому что один взгляд доводит до состояния безумия. Тэхён не выпаливает на одном дыхании, но под конец оно почему-то всё равно заканчивается. Когда он выговаривается, ему не становится легче, настроение не сползает в минус — ничего такого, что следует ждать после исповеди. Чонгук смотрит на него очень долго, без улыбки, без чётко определяемого выражения, по канону оформленного эмоциями — просто смотрит и всё. А потом вздыхает: — Жаль, не догадался записать на диктофон. — Да пошёл ты. — Я серьёзно. Ответ на твой вопрос прямо на поверхности: с тобой я чувствую, что могу быть лучше, чем я есть. — А, тщеславие взыграло. Ну-ну. — Иди сюда. Тэхён, блин, просто иди сюда. Чонгук притягивает его к себе, заносит руку с камерой над их головами — получается хреново, большую часть пространства занимают не они, а дорога и смазавшийся серебристый багажник хёндая, но теперь этот момент запечатлён навсегда: как трогательно покрасневший — подстать коралловой кепке — Тэхён, задрав подбородок, прикладывает к щеке свой фирменный знак «Виктории», вытянувшись вперёд, по струнке, чтобы максимально заполнить кадр, практически прижавшись грудью к спине Чонгука. И воздух вокруг замирает от колдовства. Они идут в кино. Никто не произносит вслух, но Тэхён знает, что это их второе свидание. Чтобы не опростоволоситься во второй раз, он приходит сильно заранее, растягивается на плиточном полу около фонтана и неотрывно наблюдает за резвящейся детворой. В торговом центре по обыкновению шумно, вращающиеся двери то и дело выплёвывают толпы людей. Сверившись со временем, Тэхён хмурится — Чонгук опаздывает. Он пишет ему смс с вопросом, но стирает, не отправив. Мысленно он объясняет это тем, что у них не такие отношения. У них вообще не отношения, а так — фуфло одно. К тому же в прошлый раз Чонгук тактично помалкивал о его опоздании. Он появляется через семьсот восемьдесят три секунды — в такие моменты Тэхён жалеет, что не курит, ведь тогда время летело бы быстрее, испепеляясь, как бумага и табак. — Прости, — говорит парень, слегка запыхавшись, и протягивает один из двух пластиковых стаканов с холодным чаем. — Там была очередь. Тэхён кивает. Всё нормально. Они смотрят «Человек-Паук: возвращение домой». По ходу сеанса Тэхён поглощает попкорн, тихонько запивая молочным чаем, несметное количество раз соприкасается пальцами с чужими, задаётся целью собрать всех персонажей Marvel в миниатюре — Зимнего солдата, вероятно, даже дважды, ему срочно необходима его очаровательная чиби-версия. — Итак. — Итак, — повторяет Чонгук, рассовывая по карманам руки. Слегка ссутулившись, расходуя почём зря свой неистово соблазняющий, томный взгляд карамельно-затягивающих глаз, отвлекая бдительность и намеренно пуская в лицо пыль, он выглядит как чёртов змей-искуситель. — Чем займёмся дальше? Тэхён предусмотрительно остаётся топтаться за дверью. За три недели мало что изменилось, даже продавщица та же. Она замечает его эпилептично-дёргающуюся фигуру, присевшую на бортик перед аптекой, и прилипшие к стеклу поросячьи щеки, передаёт высоченному типу хлыщевато-неформальной наружности непрозрачный пакетик, вежливо ответив на прощание, и повторно перечитывает чек: «Durex Play Feel» без вкуса и запаха, две упаковки ультратонких «Durex Invisible», сухая порционная ромашка, клизма с наконечником и жирный детский кремчик. Окей. У кого-то сегодня явно намечается дебют на новом поприще. — Я совершенно иначе себе это представлял. Глядя на его пылающую недовольную мордашку, Чонгук усмехается: — И как же? В итоге Чонгук кипятит для него воду, пока Тэхён неуверенно теребит краешек белой футболки-палатки, скрестив ноги и восседая на фаянсовом невольнике судьбы. И нет, они не говорили об этом, но Тэхён почему-то видит себя принимающим. В смысле, он действительно хочет этого — хочет лечь под парня и подставить ему задницу. Хочет, чтобы Чонгук вошёл в него и двигался в нём. Своим членом. Или пальцами. Или чем-то ещё. Господи ты боже мой. Чонгук предупредительно стучит в дверь костяшками пальцев и, приотворив, сквозь возникшую щель протягивает Тэхёну стакан тёплой воды с тонким ароматом луговых ромашек. Его рука с закатанной до середины локтя светлой рубашкой, все эти бесконечные сплетения вен, сухожилий и мышц, пляшущие в неверном свете ламп, просто пиздец какой-то. — На случай, если ты всё ещё не понял, нам надо кое-что прояснить, — начинает Тэхён, приняв подношение и спокойствия ради глотнув ромашковый настой, которым, ко всему прочему, он должен заполнить совершенно другой свой проход, — ты мне нравишься, то есть, намного, намного сильнее чем кто-либо, иначе я бы не пошёл на вот это вот всё. Он неопределённо взмахивает рукой, покачнувшись и едва не навернувшись со своего импровизированного трона. Чонгук — засранец, а не Ланселот — на секунду мелькает в дверном проеме: улыбка, растянувшая его рот, вот-вот треснет от самодовольства. — Тогда могу я посмотреть? — РАЗУМЕЕТСЯ, МАТЬ ТВОЮ, НЕТ! Чонгук отказывается свалить и оставить его в покое; ему мало чужих мучений, подкреплённых безмолвным кряхтением, испариной, выступившей на висках, покрывшей шею и загривок. Он расхаживает по квартире, трогает вещи, открывает ящики, включает светящийся диско-шар, приносит гитару и с пару минут тупо бренчит, полагаясь на мастерство своих гребанных пальцев, не прибегая к использованию медиатора, снимает световые звёздные мечи со стен, комментирует выпуски комиксов, громогласно зачитывает несколько цитат, не просто сбивая весь настрой — убивая его нахрен, методично, невозмутимо и с нерушимым осознанием происходящего. И это при том, что в соседней комнате у Тэхёна трясутся коленки, пока он стоит на голове и держит в себе смазанный катетер, понося весь мир на пуританианском. — Чонгук, — приглушенно зовёт он, сгорая со стыда. Это были самые долгие сорок пять минут в его жизни. Повернувшись на зов, Чонгук застаёт Тэхёна абсолютно неотразимым: растрепавшиеся русые волосы торчат во все стороны, завившись на концах; поверх остаточного, привычного глазу румянца расцветает новый, подогретый внутренней нерешительностью. Тэхён переминается с ноги на ногу, натягивает футболку до середины бедра, сминая её в кулачках, и постоянно отводит бегающий влажный взгляд беззащитной лани. Чонгук откладывает гитару, встаёт и медленно идёт к нему — ему требуется несколько секунд задержки, чтобы не сорваться и не вжать его в первую поверхность. Хотя к чёрту поверхность, он с удовольствием возьмёт его навесу. Оказавшись достаточно близко, чтобы между ними практически не оставалось пространства, он спрашивает: — Ну как? — Не самые приятные ощущения, знаешь, — набычившись, морщится Тэхён и снова покачивается с носка на пятку. Чонгук хмыкает, проводя ладонью по его щеке: — А я ведь предлагал руку помощи. Тэхён цокает и благоговейно поддаётся прикосновению, прикрыв глаза и отклонив голову назад, когда Чонгук массирует его затылок, зарывшись в мягкие волосы. В романах всегда всё не так: чувства преувеличены, действия извращены и наоборот. Реальный мир в свою очередь предельно прост и прозрачен: Чонгук прикасается к нему, и Тэхён млеет от ощущений. — В следующий раз я настаиваю на участии. Обещаю, тебе понравится. — Это отвратительно. — Разве ты не хочешь кончить в процессе? — Кончить? Ты серьёзно? — Не сразу, конечно, но ты привыкнешь. — Ещё чего! Не собираюсь я к этому привыкать! Тэхён шипит, как кот — без шуток, он умеет. Ещё бы, имея за плечами столько лет безграничного взаимного обожания с представителями древнейшего вида домашних животных, можно и не такие привычки перенять. Чонгук думает: интересно, если укусить Тэхёна в районе копчика, он тоже будет дёргать ногой, или это уже пережитки прошлого? Когда тот пытается незаметно проскочить бочком, Чонгук перехватывает его поперёк талии и возвращает на место — между собой и стеной, что, безусловно, нравится им обоим. Тэхён кривится, закусив нижнюю губу, в тщетной попытке удержать улыбку, но стоит только взять в ладони его лицо, податься вперёд и подуть на пышные, как у куклы, ресницы — как он сдаётся и позволяет смеху наполнить комнату до краёв. Чонгук улыбается вслед: ему нравится Тэхён, нравится его прямоугольная улыбка и причудливый смех, специфический характер, необъяснимое поведение и стиль, нравится обнимать его, такого тоненького, худощавого. Он ведь не соврал тогда. С Тэхёном он чувствует себя словно под сывороткой. Супергерой в действии. Умения, силы и способности: сверхчеловеческие. Стратегическая манипуляция пафосом и гиперболически раздутое самомнение. — Где ты хочешь, чтобы мы начали? Кровать или диван? — Обязательно спрашивать? Мы вроде не в порно, чтобы каждый шаг комментировать. — Сегодня обязательно. В первый раз лучше, если всё пройдёт очень медленно, я каждую минуту буду уточнять, что ты чувствуешь, и насколько всё плохо по десятибалльной шкале. — Ну, пиздец, блять. Чисто зрительно Тэхёну доставляет, как на смуглой коже смотрятся татуировки. У Чонгука там много всякого, не получается рассмотреть всё сразу. Когда он снимает футболку, чтобы Тэхён не чувствовал себя в меньшинстве — пристыженный собственной наготой, он не отказывает себе в удовольствии покомандовать: повернись лицом, повернись спиной. Спина, кстати, удостаивается особенного внимания. Первые прикосновения даются напополам со смущением, которое он теряет также быстро, как неуклонно приближается выпускной его девственности. Прощание с юностью и ребячеством. В перерывах между поцелуями, от медленного к нетерпеливому, Тэхён бросает: — Я же не перестану быть больным отаку? Чонгук хмыкает: — Довольно сомнительные последствия. Вопреки ожиданиям кровать в его комнате среднестатистическая и ничем не примечательная. За исключением, пожалуй, набора из аптеки, который Чонгук заранее оставляет на покрывале. Просто напоминание: для Тэхёна всё происходит впервые. Никаких тюбиков в тумбочке или под подушкой. Никаких по волшебству подвернувшихся под руку вибраторов. Он нервничает, и вытирает о покрывало ладони. Часто дышит, но в основном потому, что Чонгук поглаживает его через футболку. Приятно, когда горячие пальцы вожделенно очерчивают ареолы сосков, когда Чонгук выдыхает ему в шею, где только что оставил засос, пройдясь цепочкой поцелуев по ключицам, где только что рассёк чувствительную кожу языком и охладил пыл ребром серёжки, пока Тэхён судорожно хватает ртом воздух и зарывается пальцами в чёрные волосы. Он видит, что Чонгук возбуждён, но, честно говоря, понятия не имеет, что с этим делать. Заметив направление его взгляда, Чонгук кривит рот и качает головой. В процессе прелюдии он раздумывает, как удобнее делать с Тэхёном всё, что душе угодно, и приходит к выводу, что лучше начать сбоку. — Повернись, — говорит он, голос хрипит, спустившись на пару октав, этакое гитарное урчание, из-за чего выгоревшие на солнце светлые — везде, кроме ног и треугольничка между ними — волосы на теле Тэхёна встают дыбом, будто намагниченные. От последовавшего за просьбой звона он недоумённо вскидывает брови, открывает и закрывает рот. Чонгук расстёгивает и вынимает ремень, мышцы на руках и груди при этом ходят ходуном, змеясь и словно насмехаясь над его худосочностью. — З-зачем это… — Не волнуйся так и скажи, если будет туго. Тэхён задерживает дыхание, ему горячо — от собственного невозможного жара, возбуждения, полоснувшего чем-то острым по позвоночнику, не забыв, впрочем, сконцентрироваться в паху, от того, каким горячим, невозмутимым, сексуальным выглядит Чонгук, склонившись над ним на коленях, сгибая его правую ногу, перетягивая и закрепляя бедро и голень. Тэхён чувствует, как смазка капает с головки на простынь. Плевать. Он вытягивается на руках, пробуя двигаться с ремнём, и выдыхает со свистящим стоном. — Ну? — как и обещано, интересуется Чонгук, скатывая футболку до лопаток и покрывая его спину лёгкими поцелуями. Руки нашаривают смазку, сдирают прозрачную фольгу, возбуждение, как вирус, вспышками просачивается сквозь пульт управления собственным телом. Чонгук стискивает левый кулак, другой рукой собственнически оглаживая свои владения: от сетки рёбер до правой ягодицы, в конце пути сомкнув пальцы. Тэхён пораженно охает. — Прости, — просит Чонгук, придвигаясь, чтобы поцеловать его скулу. — Не смог удержаться. Тэхён фыркает, и на секунду его лицо становится беззащитным, рот приоткрывается, чтобы произнести какие-то слова, но он не позволяет им сорваться. — Что? — Ничего. — Брось, я же вижу. — Мне так не нравится. — Ремень? — Нет, не это. — А что? — Почему только ты трогаешь меня? Я тоже хочу, вообще только и думаю о том, что веду себя как бревно. Разлёгся тут и получаю удовольствие. Чонгук усмехается, заметно расслабившись. — Поверь, твоё удовольствие не идёт ни в какое сравнение с моим. Это правда. Пока он досконально изучает чужое тело, безгранично прекрасное, идеальное, сложенное будто специально для него, под его руки, губы и пальцы, медленно, но властно оглаживающие каждый изгиб, то почти сходит с ума. Тэхён реагирует, как положено — необыкновенно чувствительный, разнеженный, растаявший и мягкий, как воск, вспотевший и истекающий, он награждает Чонгука стонами, несдержанно и громко, тихим поверхностным дыханием и дрожью. И каждая секунда поощряет к продолжению. — Блять. У тебя был мастер-класс? — Что? — Со своим скудным опытом я, конечно, понятия не имею, о чём говорю, но это лучший секс в моей жизни. — Мы ещё даже не начали. — А я про что? Чонгук сжимает его бедро, чуть отводит ладонь, ударяет, легко, но ощутимо, сжимает снова. Тэхён вскрикивает — в его понятие «первой ночи» совершенно не входит порка, но Чонгук уже растирает покрасневший след и с нажимом проводит ребром ладони между ягодиц. Сомкнув губы на сгибе локтя, Тэхён силится сдержать поражённый возглас, но не успевает, движение возвращается: на сей раз от копчика к мошонке. Не то чтобы он до сих пор позволял кому-то касаться себя в интимных местах, у него даже подобающей кандидатуры не было. Зажмурившись, он порционно выдыхает, расслабляя мышцы, Чонгук над ухом издаёт короткий смешок, смеётся, скотина, над его неискушенностью. Размашисто проводит по члену и раскрывает перед его лицом влажную от смазки, с протянувшейся по фалангам липкой паутиной, ладонь. — Смотри-ка: течёшь. — Заткнись, блять. Но Чонгук не собирается затыкаться, из-за чего Тэхён нестерпимо хочет втопить ему, наоборот — вжимается ртом в ушную раковину, дышит, провоцируя ворох мурашек, лижет и кусает, да так, что аж между лопаток сводит. — Так бы и вылизал тебя, как котёнка. — Придурок. Что ты несёшь? — Привношу в твой первый раз изюминку, а что, не похоже? Издевается, и даже не пытается спрятать саркастический тон за удивлённой физиономией. — Ты нарвёшься, клянусь. — Только после тебя. С пальцами в заднице Тэхён примиряется довольно быстро: Чонгук профессионал до мозга костей, бесполезно спрашивать, сколько раз он уже проходил через это. Расслабление — путь к примирению. Он дышит через рот, на счёт, не вслушивается в ласковое бормотание, выхватывая случайные фразы из контекста и неумолимо сбиваясь с ритма: «вот так», «уже легче», «не больно?», «хороший мальчик», «тише, не так резко». На последнем слове Тэхён врывается в реальность, сорвавшись с тормозов, через время и пространство, как Джонатан Ливингстон, достигнув совершенства — он и не заметил, как начал насаживаться на растягивающие его пальцы. — Забыл спросить, — переведя дыхание, едва ворочая языком во рту, гнусавит Тэхён, приподнявшись на локтях. Кажется, в такие моменты слёзы — вещь вполне обыкновенная, особенно, если ты уже час балансируешь на грани оргазма, но твой ублюдочный партнёр не даёт тебе кончить. — М? — У тебя ведь нет никаких болячек? — Понятия не имею о чём ты. — Ну, гонорея там, сифилис. Я только сейчас об этом подумал. — Нет. — Точно? Когда ты в последний раз проверялся? — Я не проверялся. — Шутишь? Ну-ка вытащи!.. — Успокойся. Список моих сексуальных похождений не настолько велик, как ты думаешь. — Не убедил. — Перестань забивать себе голову, сосредоточься. — Иди нахуй. Тэхён роняет себя в объятия покрывала с громким стоном, когда Чонгук мстительно сжимает и отводит его щиколотку, смыкая зубы над левой ягодицей, одновременно проталкиваясь внутрь до костяшек, ведёт дальше, глубже, не торопясь проворачивает по кругу. Глумится: «дыши животиком, детка», и тот из-за плеча показывает ему средний палец. Ни стыда, ни совести. С членом получается не так гладко — господи прости за двусмысленность, зато фантазии воплощаются в полной мере. Чонгук нависает над ним, скользит по расселине, горячо и влажно, подносит флакон со смазкой к истерзанному проникновением покрасневшему сфинктеру, который Тэхён пытается максимально расслабить, нажимает на клапан — раз, два; вздрогнув от прохлады, тот хнычет, издавая воистину непристойные, просящие звуки, граничащие с «пожалуйста, выеби меня» и «я уже настолько выебанный, что не могу больше». Достиг своего предела. Хорошо, что пределы у них одинаковые. Как и предпочтения. Чонгук оставляет на его оголившемся плече мокрый извиняющийся поцелуй, натягивает резинку — надрывает упаковку и, примерившись, раскатывает от головки слитным движением. Пропитавшаяся потом футболка отправляется на пол. Остальная одежда тоже. И оказывается, Чонгук бреет лобок. — Это что, тоже критерий для приёма на работу? — Нет. И, помедлив, командует: — Давай. И хотя это очевидный сигнал к действию, Тэхён, закусив губу, долго собирается с духом, прежде чем, деликатно направляемый за запястье, дотянуться до его члена. Окей. Горячий, толстый и, слава богу, не намного длиннее катетера. Но по-прежнему толстый. — Давай, — повторяет Чонгук. Не торопит, но только богу известно, как до сих пор сдерживается. — Помнишь? По полтора-два сантиметра. Тэхён не помнит. Он возбуждён, с него течёт на простынь. Они оба открыты друг перед другом, так, что видна каждая мелочь, каждая неверная капля пота, стекшая по шее между ключиц, и хотят, а это в прямом смысле душит — Тэхён смотрит обморочно, на краю сознания, перед собой, а в голове только одно — как голодно его телу без прикосновений Чонгука, без его взгляда — наотмашь, чёртов кромешный ад. И его всего — близкого, тесного, настоящего, со своими желаниями и ощущениями. Вот же блять. Вот же грёбаная ты блять. Тэхён раскрывается на выдохе, насаживается с тихим стоном, опустив голову, медленно, с оттягом, сгибается под тяжестью чужого тела, когда Чонгук валится на него, ткнувшись взмокшим лбом между сведённых лопаток, влипнув потом, кожей к коже, и дышит резко, сокращая мышцы пресса, отрывисто, как подросток лезвием вспарывает кожу. Целует, как влюблённый. Тэхён закрывает глаза, и от этого его ведёт, как пьяного. Даже дыхание кажется горше. «Давай». Эхом. Трахай себя мной. Чонгук кладёт ладонь поверх ремня, тянет, давит, не силой — весом, вжимается бёдрами; нашарив рукой загривок, сжимает, утопив большой палец в яремной вене. Тэхён отзывается стоном, на каждый рывок — вскриком, громким, гортанным, он не пытается заглушить их, сдержать — бесполезно, всё бесполезно, когда они так вляпались. Оказывается, вплотную проще, приятнее, что ли. Нужнее однозначно. Говорить не получается, хоть тресни. Дышать-то с большим трудом. Максимум усилий только на то, чтобы не свихнуться. Тэхён полыхает. Чонгук провозит его по простыни, расстёгивает ремень, снимает, растирает след на коже, сгибает под коленями, принципиально не выходит до конца — сцепились, и всё, прощай пока раздельное существование. Головка внутри это, пожалуй, самое приятное, а ещё когда он крутит бёдрами, будто танцует самбу. Тэхён приблизительно знает, что где-то там, в глубинах его ромашкового нутра, есть точка G. Что до точки А — она, наверное, везде, где прикасается Чонгук. — Сухой оргазм тоже крутая штука. Хочешь, в следующий раз попробуем? Тэхён хочет. Тэхён кончает с закрытыми глазами, сил хватает только, чтобы перевернуться на спину и ответить на развязный ленивый поцелуй, неосознанно отвечая на широкую сытую улыбку. По идее минувшие выходные — простая случайность. Банальное везение. Чонгук теперь частенько заходит к нему в магазин, свободный от учёбы в летнее время. Коротая часы до ночной смены, он листает книги — Тэхён отмечает, что тот в основном берёт с полок биографии, валяется с телефоном или гитарой на узеньком старом диване, отвлекает его по-всякому: то в подсобку затащит, то выцепит между стеллажами. Признаться, Тэхёну безумно нравится, когда он так делает. Они целуются до нехватки дыхания, распускают руки, трутся друг о друга, но одежду не снимают. И где-то на второй неделе их прогрессирующих отношений Тэхён спрашивает: — А если я захочу прийти к тебе? Можно? — Окно и двери моего дома всегда для тебя открыты. — Да нет же, я про работу. Можешь провести меня через чёрный ход или типа того? Не получив моментального ответа, Тэхён жалеет, что вообще спросил. В конце концов, одно дело книжный магазин и доброжелательный мистер К.-Х., который постоянно дразнит их за откровенные взгляды и растрепанный внешний вид, и совсем другое — бар, танцовщицы, охрана на входе и в помещении. Он уже открывает рот, чтобы извиниться и забрать слова назад, как Чонгук опережает: — Попробую что-нибудь придумать, но это может быть и на рассвете. Ты уверен, что так сильно хочешь попасть туда? — Абсолютно. Может показаться, что после первого раза они занимаются сексом постоянно, но это не так. Большую часть дня Тэхён проводит в книжном, Чонгук же работает то вечерами, то по ночам, и урвать несколько минут, чтобы потискаться под комментарии весёлого старикана, конечно, прикольно, но всё равно недостаточно для двух разгоряченных парней. Сил на что-то помимо дрочки не хватает, поэтому они компенсируют нехватку близости наготой: принимая вместе душ, смывая друг с друга мыло и соль, переплетаясь телами и засыпая обнажёнными. Пока в одну из одиноких ночей Чонгук не присылает ему сообщение. Недоразумение ♥ (06:47:21) Детка, просыпайся и приходи Он копирует и шлёт его до тех пор, пока Тэхён действительно не просыпается и, грязно матернувшись, сваливается с кровати, подобравшись и на ходу запрыгивая в просторные пумовские спортивки. Оседлав велосипед, напомнив себе, что закрыл входную дверь и по обыкновению не прикрыл окно, он ещё раз трёт слипающиеся глаза и ставит босые ступни на педали. Как Чонгук может вести совиный образ жизни — загадка, покрытая завесой тайны. Тот выглядит и ведёт себя бодрячком, в отличие от Тэхёна, который вваливается в бар, наполовину заполненный серебристыми и чёрными воздушными шарами, чуть не слетев с лестницы, звеня в звоночек на руле исключительно для того, чтобы спугнуть очередной сон, а не привлечь к себе внимание общественности. Чонгук хмыкает: — Я предупреждал, что это будет на рассвете. — Козлина. Ты нарочно обернул всё так, что теперь я ненавижу тебя и твою работу, — сонно бормочет Тэхён, с третьей попытки взобравшись на барный стул и растёкшись локтями по стойке. В лучших традициях Чонгук выглядит даже слишком сексуально, до блеска натирая пожухлой тряпочкой граненый стакан. Ему что, специально подводят глаза? И где он учился так смотреть, что даже в размякшем, желеобразном состоянии у Тэхёна кровь закипает в жилах? — Чего изволите? — усмехается Чонгук, разложив по местам свой сценический реквизит. — Аваду. Или Бомбарду, чтоб долго не мучился. — Пожалуйста, за счёт заведения. Он смешивает в миксере молоко, клубнику и карамельный сироп, украшает сверху взбитыми сливками и завершает композицию сладкими хлопьями в виде маленьких розовых сердечек. Тэхён улыбается, как придурок, но ни в коем случае не прерывает его на пути к созданию самого отвратительного, приторного и возмутительно романтичного коктейля на свете. — Ваш заказ. — Браво. Вы восхитительны. — Не преувеличивай. И почему ты опять босиком? — Я не помню даже, надел ли нижнее бельё, а ты спрашиваешь про обувь. — Проверим вместе? Тэхён смеётся: — Только если ты разрешишь мне лечь на стойку. Вместо ответа и под внимательным, прицельно проснувшимся, хотя и по-прежнему подвисшим взглядом Чонгук огибает стеллаж с алкоголем, обходит столы и стулья, останавливаясь аккурат напротив. Тэхён обнимает его за шею, соприкасаясь лбами, скребёт короткими ногтями по выбритому витиеватым узором затылку, поддаётся крепким рукам и долгим мокрым поцелуям, широко открыв рот. В приглушённом свете энергосберегающих ламп он в своих безразмерных пижамно-гулливерских шмотках похож на мешок несуразности. Только губы отдают карамельно-клубничным вкусом, а кожа плавится до костей. Легко подсадив его наверх, Чонгук опускает ладони на бёдра, ведёт вверх, соскальзывая по внутренней стороне. Для верности ощупывает ткань. Зажмуривается. И выдыхает с титаническим усилием: — Твоя забывчивость меня погубит. Одним рывком стащив с него своеобразное подобие штанов, Чонгук предстаёт перед самым сложным выбором в своей жизни: взять в рот или смутить Тэхёна окончательно и бесповоротно. Соблазн настолько велик, что он всё же наклоняется, с нажимом обводит языком полувозбуждённый член, от яичек до головки, взвешивает в ладони и дует на чувствительную коронку. Тэхён вздрагивает, как током прошибает, стонет на одной ноте, весь поджимается, будто вот-вот сдвинет колени, подскочит и убежит. Чонгук заводит руки под его бёдра, вцепляется мёртвой хваткой, притягивает ближе — не вырваться. Самому настолько сносит крышу от простых движений, сразу хочется грубее и резче, жестче, подвести к невозврату, в шаге от безумия. Прикусив костяшки пальцев, опустив на живот другую руку, поглаживая себя фантомными успокаивающими движениями, Тэхён подаётся навстречу разгоряченному рту, насаживается, борясь с желанием оттрахать его как блядь последнюю. А, впрочем, ему ещё представится случай. Скребя пальцами по обнажённой коже, Чонгук думает, что уже многое знает о Тэхёне, о его реакциях, о его теле — и ещё больше не. А нужно ещё. Нужно до предела. Он поворачивает его резко, нажимая на поясницу, Тэхён толком не успевает сообразить, что происходит, задыхается удивлённо, подставляя ладони, но с первым прогибом падает опять. Чонгук раздвигает ладонями ягодицы и проскальзывает языком между. Как раз вовремя — стояк Тэхёна, тяжёлый, налившийся, повисает между ним и барной стойкой, по-солдатски прижавшись к коже. Чонгук проводит языком по кругу, прислушиваясь к своему и чужому телу, как к шёпоту, широко лижет до самого копчика — несколько раз, прежде чем скользнуть кончиком внутрь. Уткнувшись в собственные руки, зарывшись пальцами в волосы, Тэхён буквально захлёбывается сорванным дыханием и стонами. Чонгук имеет его своим языком, то сильно и быстро, то мягко и медлительно, и Тэхёна развозит по контрасту: от соприкосновения кожи с холодной керамикой и бешеной волны жара по всему телу. А потом Чонгук давит ему на спину, гладит, задабривает, явно рассчитывая отыграться по полной, и входит пальцем. Палец и язык это уже перебор. Тэхён не воет — скулит, и тон умоляющий, тягучий, сладкий; таким сладким он для него ещё не пел. — Чонгук, блять. Чонгук. Тот лижет по внутренней стороне бедра. Прихватывает кожу, отмечая. Сегодня можно. Его имя вперемешку с матом, мат вперемешку с именем, не разобрать где что. — Скажи сам. — Хочу кончить. Хочу, можно мне, пожалуйста. Пожалуйста, блять. На последнем слове Тэхён срывается, покачиваясь и неистово трахая воздух, Чонгук прижимается щекой к его бедру, чувствуя его дрожь, пережидая мгновения обоюдоострого оргазма, судорожные сокращения мышц, дёрганные движения таза, когда он изливается, кажется, всем собой: с губ срывается вымученный влажный стон, лицо залито потом, в глазах слёзы. Спустя несколько минут неги Тэхён нехотя привстаёт и переползает на ручки, старательно пряча лицо на плече Чонгука. — Однозначно не самое худшее начало дня. — Ты предвзят. — Вовсе нет, я, между прочим, объективен как никогда. — Хорошо, и что ты можешь сказать? — Что ты дёрганный псих, вот что. К тому же, ебанутый. Здесь же наверняка повсюду камеры понатыканы. — Да и пофигу. Рецепт счастья по Ким Тэхёну: восемнадцать часов подряд стучать по клавиатуре, подгоняемый затянутыми сюжетными изысками, развитием персонажей, их внутренней неуравновешенностью или согласованностью с миром, страстями, ночными кошмарами и эмоциями. В его книгах полно героев, каждый из которых оставляет на нём отдельный несравнимый отпечаток. И каждый важен — независимо от того, сколько места выделяется на его раскрутку, раскрытие и описание. В такие дни, зачастую проведённые в окружении книг и старенького полудохлого — времен инквизиции — компьютера, кашляющего всякий раз, когда Тэхён пытается загуглить нужное слово, фразу, уточнить назначение предмета или получить справку из истории по той или иной тематике, ему необходимо несметное количество чая. Благо в магазине его в достатке. Земляника со сливками, барбарисовый, успокаивающий травяной (ромашку он теперь не покупает из принципа), просто чёрный и с бергамотом, черничный, молочный и с мятой. За день он выпивает порядка семи-девяти кружек. С едой в этом плане туговато. Тэхён не умеет готовить и выступает яростным противником любой стряпни, которая требует постоянного помешивания, дегустации и наблюдения. И всё же, когда Чонгук готовит, он съедает всё подчистую. Или когда выбирается в люди. «В люди» — название французского ресторана, который предполагает роскошный дорогостоящий наряд, приличное положение в обществе, наличие влияния в определённых кругах, высококультурное светское поведение и полуприкрытый томный взгляд. Единственное, на что может оказать влияние Тэхён — полочки в книжном, с которых он иногда смахивает пыль. Ну и, конечно, его бесценные романы. Юнги называет его нищебродом, когда тот рассказывает, как подобрал около дома ничейный пакет сушеных плавничков — этакий подгон судьбы. Тэхён в ответ нарекает друга брюзгой и напоминает, что вообще-то они вместе всё детство лазали по крышам и гоняли вялых жирных чаек на морском берегу. — Предположим, ты написал книгу. И что дальше? — Ну, её сначала нужно издать и… — Я говорю в общем. Написал, издал, получил гонорар. Может быть, её даже кто-то купит. Твои родители и я, например. Что дальше? — В каком смысле? — Глобально. Планы на жизнь. — Ну, наверное, продолжу писать. — А дальше? Благодаря двум книгам ты не станешь богатым и знаменитым. — Не то чтобы это было моей целью… — Тогда — что? — Да чего ты заладил. — Отвечай на вопрос. — Не знаю, я никогда не думал об этом. Скорее всего, как все, заведу семью, если повезёт, буду приносить стабильный доход, читать много книг, оставив в памяти некоторых людей определённый след — как автор, как сын, как любовник и как отец; если совсем повезёт — как дедушка тоже; множество мелких ролей, обозначенных задолго до моего появления на свет… Что ты хочешь услышать? Я не собираюсь баллотироваться в президенты, рвануть в космос, написать «Большую энциклопедию книговеда и книголюба»; политика, религия и богатство — это не моё; я не собираюсь идти в счетоводы, заниматься разведением растений, химией и прочей фигнёй, к которой душа не лежит; я всего-то хочу читать книги, завести щенков и иногда прогуливаться в парк… — Как я и думал — ограниченное мышление среднестатистического аборигена. Твои книги, рассказы, вдохновение — я не говорю, что это чушь собачья, хотя нет, погоди-ка, именно это я и говорю. Где ты услышал, что деньги не делают человека счастливым? Может, сами по себе бумажки и не приносят огромной радости, но вещи и впечатления, которые на них можно купить, очень даже. — Эмоции нельзя купить… — Ты совсем меня не слушаешь. Я говорю о путешествиях, странах, сувенирах, будь они неладны, о полётах — на самолете, а не фантазии. Об остальном мире, который ты из-за своей зацикленности, завербованности писательством, чернильного сердца и чернильной крови, никогда не увидишь. — Знаешь, иногда мне кажется, что мы идеально подходим друг другу. Взаимодополняющие факторы, удовлетворяющие одну потребность. — Боюсь тебя разочаровывать, но это глубокое заблуждение. Ты романтик и пацифист, я — циник и реалист. Ты живешь вымыслом, ограничившись книжным магазином и написанием романа, главный герой которого ты сам. Я же собираюсь взобраться так высоко, как только смогу, даже если придётся идти по головам. — Вот поэтому я и говорю — кажется. — Можешь перекреститься на всякий случай. — Чтоб ты знал, я католик. Для нас такие вещи, равно как и аборты, недопустимы. — То-то гляжу, ты по парням пошёл. Голубая истина покоя не даёт, или как это теперь называется? Тэхён смеётся: — Да пошёл ты. Сам-то косишь под гетеросексуала, который иногда шалит с парнями в Беркли. Подкатив глаза, Юнги пользуется возможностью пригубить бокал блёкло-розового вина, пропустить шпильку и позволить Тэхёну выровнять негласный счёт. По какой-то невероятной причине им всё ещё удаётся ладить. — Этот хрен моржовый тебя не обижает? — Вовсе нет. И хватит называть его "хрен моржовый". — Зато ты сразу понял, о ком я. Ладно, проехали. А ты его? — Что — я его? — Явно не то, о чем ты подумал, потеряв нить разговора. Я имею в виду: ты его не обижаешь? — Ты позоришь меня перед честными людьми. И нет, я его не обижаю. — Ты, на минуточку, находишься в одном из самых роскошнейших ресторанов города, сидишь здесь, как царь, в панталонах и задрипанной джинсовке и ещё смеешь говорить что-то про позор. Единственный из присутствующих, кому по-настоящему стыдно, это я. И с каких пор тебя волнуют честные люди? — Давай, продолжай в том же духе, умник, я-то уже и забыл, как хорошо иметь друзей. — Не ёрничай, детка, нам ещё даже закуски не принесли. — Напомни, почему мы перестали встречаться подобным образом? — В последний раз? Одно из двух: либо ты плеснул мне в лицо виски, либо полез отбирать хлеб у девочек в стрип-баре. Когда подходит официант с их заказом, креветки в лимонном соке, один большой салат на двоих и паста, Тэхёна снова разбирает волна смеха, слезы и те не могут остановить его веселье, наоборот — только разгоняют. Придвигая к себе тарелку, Юнги выглядит абсолютно довольным: миссия выполнена, хотя изначально грозилась обернуться крахом, просто потому что выбранный из десяти возможных сценариев нарвался на айсберг размером с Массачусетс. Тэхён расслабляется и даёт волю эмоциями — а это именно то, что требовалось им обоим, чтобы вдохнуть сегодня вечером полной грудью. Вот такой, наверное, и должна быть настоящая дружба… Тэхён таращится в калейдоскоп, лежа вниз головой и закинув ноги на спинку дивана. Из освещения только разноцветный, замедленно вращающийся диско-шар и зависший экран ноутбука. От шума за окном — проливной матово-серый дождевой гул, всё кажется в тысячу раз тоскливее. Даже ударная доза личного счастья не помогает. Тэхён скучает: ему хочется, чтобы Чонгук оказался рядом с ним, чтобы припёрся с гитарой подмышкой, весь такой две трети гонора, серебром по нежной коже, сбацал что-нибудь из своего, личного, заархивированного. Тэхён поджимает губы и встряхивает калейдоскоп, заглядывая в потрескавшуюся линзу: отблески заката на стекле, жемчужные переливы, пена дней, ослепительный свет, от которого болят глаза. Завтра он собирается позвать друзей, Хосока и Чимина, Юнги — если тот не заартачится, представить им Чонгука как своего бойфренда. Преимущественно новый статус. Отметить. Спровадить их около полуночи, Чонгука оставить. Усесться к нему на колени, наговорить несусветную чушь, облизать пальцы, позволить этим пальцам делать с ним всякое. Удивительно, как быстро он изменил своим привычкам. А раньше был только сам для себя — живой, одинокий, эгоистичный, махровый; ограниченный и замкнутый в большом мире. С большим сердцем, полным потерянной нежности. В дверь приглушенно стучат, Тэхён скатывается с дивана и идёт открывать. Если это по поводу квартплаты, то ему срочно требуется правдивая легенда. А если нет, то. На пороге оказывается Чонгук. Мокрый насквозь, словно зашёл, не раздеваясь, в пресное море, к повелителю бездны, не подчиняющемуся Богу: с волос капает, с носа тоже, под ногами прозрачные реки, припорошенные песком, смотрит побито, но с таким трепетом, что у Тэхёна в груди происходит что-то немыслимое, изумительное. Будто свеча загорается с вечным огнём. Чонгук разворачивает ладони, до этого кульком прижатые к груди, опускает голову, и оттуда раздаётся самый трогательный на свете писк. Хвост ободранный, разъезжающиеся лапы, пушистый комок грязи, страхов и мяуканья, шёрстка влажная, глаза светло-голубые, пасмурные — близость неба. Чонгук хмыкает: — Можешь назвать её Битлз или Нью-Дели. Улыбается, когда Тэхён тянется за котёнком. Пальцы дрожат. Губы тоже. Вот-вот расплачется. — Подобрал рядом с домом, будет моя. — И моя. — Кот у меня уже есть. Теперь будет кошка. — Не называй меня так. — Тебе не угодишь. Котом не нравится, любимым не нравится. Как тогда? — Можно вообще без этого дерьма? — Как скажешь, солнышко. Для счастья ведь нужно совсем немного: еда в холодильнике, пища для ума, спокойствие и чтобы тебя любили. И, кажется, в этой партии — шахматной, вселенная играет чёрными — у Тэхёна есть все шансы выступить достойно. Что же это, если не любовь?..