Имена на твоей коже

      Раньше Илья почти всегда носил закрытую одежду, и это, конечно же, замечали почти все в его окружении. Он носил закрытую одежду, водолазки, свитера, куртки-поло, пусть некоторые и были из лёгкой ткани, когда жара была почти невыносимой, а на недоумевающие вопросы знакомых и коллег всегда отвечал одно — жуткий мерзляк, плохие сосуды.       Как правило, все верили, а те, кто не верил, не задавали вопрос повторно, понимая, что честного ответа все равно выпытать не получится.       А правда была в том, что почти всё его тело, всю грудь, спину, плечи, бёдра и руки до локтей покрывали размашистые женские имена.       Илья искренне возненавидел свою родственную душу примерно в восемнадцать, когда имён на его коже стало больше десяти. К двадцати годам он и вовсе перестал их считать.       Своё первое имя Курякин получил в четырнадцать, и, разумеется, он прекрасно знал, что имена появляются только тогда, когда родственная душа изменяет, становится близка с кем-то ещё. И если сначала ему было просто обидно, то потом, прочитав странное имя «Аннабель», он очень сильно удивился. Имя-то было женским.       Чуть позже, когда имён становилось всё больше, и все как на подбор женские и иностранные, он понял, что его родственная душа мало того, что мужчина, так ещё и иностранец. И, разумеется, он пытался скрывать это ото всех закрытой и мешковатой одеждой.       С самого начала знала лишь мать, которая рассказывала красивые сказки о том, что когда Илья встретит свою родственную душу, что-то в его сердце ёкнет, и он навсегда захочет остаться с ней, а все имена исчезнут, словно их и не было. И казалось, что её совсем не заботит тот факт, что его родственная душа — мужчина.       Она сказала лишь то, что в случае с душой, последнее, что имеет значение, — это пол. Илья был с ней в корне не согласен и от парней в этом плане старался держаться подальше.       Вскоре его завербовали в КГБ, и уж точно о чем он не думал, усердно учась и тренируясь, так это об именах на его теле.       Как сейчас помнит Илья, когда он впервые увидел Наполеона на фотографии, ничего не ёкнуло. Он так же помнит, что, увидев его вживую, тоже особо ничего не ёкнуло, но, возможно, это было потому, что ёкать было нечему, да и в момент погони последнее, о чем он мог думать, так это о том, что Наполеон его родственная душа. Илья тогда в принципе о родственных душах думать не хотел.       Хотя до тех пор, пока Курякин не понял, что Соло и есть его родственная душа, он все же проводил между ними параллель. Ведь сильнее, чем Соло, его бесила только лишь его чертова родственная душа, потому что на его корпусе не осталось чистой кожи, имена на груди и спине уже проявлялись внахлёст друг к другу.       Все догадки подтвердились и всё встало на свои места лишь после того, как, сбежав с завода Винчигуера, Соло усердно убеждал Викторию в том, что его на том самом заводе никак не было, раскачивая люстру его с Габи номера. Вопросов не осталось, когда Курякин проснулся с именем «Виктория» на внутренней линии локтя.       Илья сейчас даже примерно не может вспомнить, как умудрился избежать нервного срыва, как умудрился не разрушить все вокруг себя от одного лишь осознания, что чертова Судьба просто-напросто посмеялась над ним, сначала сделав его родственную душу мужчиной, потом бабником, а потом чертовым Наполеоном Соло.       И первой мыслью о том, как избавиться от имён, стало отнюдь не воссоединение с родственной душой.       А Соло, конечно же, понятия ни о чём не имел. Видимо, ёкать у них двоих ничего не умело. Хоть что-то, мать его, общее было.       Однажды, конечно, то, что они родственные души, очень помогло собраться и не беспокоиться, что напарник жив, когда Габи предала их обоих, обеспокоившись лишь его отходным планом. Имена на руках были все такими же чёрными, когда Илья в очередной раз проверял их, отслеживая маячок на радаре. Да и позже тоже это было главным доказательством того, что Соло жив.       Когда Наполеон впервые увидел его без водолазки (внезапно зашёл в его номер, когда Илья вышел из ванной в одном полотенце вокруг бёдер) присвистнул и в удивлении приподняв брови, сказал:       — Тебе бы ее поскорее найти, Угроза. Никогда ещё такой потаскушки не видел. — И это была явная провокация, впрочем, как и всегда. Наполеон надеялся на лёгкую перепалку и, видимо, защиты чести дорогой родственной души, а в итоге получил лишь безразличное хмыканье и ответ:       — Редкая блядина.       Правда в том, что когда люди видели количество проявленных имён на его теле, очень редко брались вчитываться в них, хотя он был практически уверен в том, что даже прочти Соло эти имена, все равно ничего бы не понял, вряд ли тот запомнил их всех. Памяти бы не хватило.       Первой обо всем догадалась Габи, когда впервые увидела его без водолазки. Она пришла, чтобы обработать ножевой порез на его спине, и, видимо, она долго думала, прежде чем задать этот вопрос, но потом, коснувшись аккуратной ладонью его лопатки, все же спросила:       — Это же Соло, не так ли? Твоя родственная душа, — Илья тогда ничего не ответил, не хотел обсуждать это и просто повернулся к ней всем корпусом, чтобы показать имя Виктории на внутренней линии локтя.       Конечно, ей было обидно, он и сам был бы не против, если бы его родственной душой оказалась она или кто-то вроде неё. Было бы в сотни раз легче, в сотни раз нормальней.       Больше Габи вопросов не задавала, а спустя несколько минут зашёл Наполеон, чтобы проведать его.       И Илья помнит, как Наполеон в тот момент посмотрел на них, он впервые тогда понял, что такое ревность Наполеона, что такое ревность в принципе, потому что никогда ее раньше на себе не ощущал так остро. Казалось бы, оттаявший Соло, прекративший вечно носить маску беззаботного бабника и плута, вмиг похолодел. Его взгляд не выражал ничего, и даже губы с маленькой родинкой посередине не дёрнулись, но почему-то Илья все равно прочувствовал его злость. И, господи, у Соло тогда не было ни единой причины позволять себе ревность по отношению к нему, но почему-то это не казалось неправильным. Своё «почему-то» самому себе он объяснять не стал, в конце концов, для этого существовала лишь одна причина, о которой Наполеон, собственно, и не мог догадываться.       — Он не знает, да? — спросила позже Габи, а Илья отрицательно покачал головой, одним лишь взглядом предупредив, что будет лучше, если и не узнает. Она лишь скептично пожала плечами.       Иначе, думал Курякин, та малая зародившаяся дружба между ними будет разрушена тем, к чему они, вероятно, не будут готовы никогда.       На теле Наполеона было четыре имени, кому, как не ему, об этом знать, и все же, сколько бы раз он ни видел Соло почти обнаженным, имён не было. Это вводило в лёгкое недоумение, но все-таки Курякин был абсолютно уверен в том, что Соло его родственная душа. Почему-то даже в тот момент, когда особо сильно хотелось убедить себя в обратном, придумать сотни оправданий и причин, почему это может быть не так, обманывать себя не получалось.       Илья просто знал, что Наполеон его родственная душа. Как те люди, которые не делили ни с кем постель, в ожидании своей половины, мечтая прожить жизнь лишь с одним, самым родным человеком. У Ильи же для этого ещё и все тело было в подсказках.       Наверное, где-то на подсознании он всегда понимал, что это Соло, даже до подтверждающего «Виктория» на коже, просто признавать себе не хотел.       Любовь, Софи, Анна и Изабелла. Именно эти имена должны были быть на коже Наполеона. Именно эти имена он умудрялся как-то скрывать от чужих глаз.       Любовь была первой. Первой девушкой Ильи, первой, как бы смешно ни звучало, любовью, первой девушкой, которая не сбежала при виде женских имён на его коже. Ему было семнадцать, и он мечтал жениться на ней и забыть всю чушь про родственные души. В семнадцать все казалось настолько простым, что сейчас он лишь с грустной улыбкой об этом вспоминает.       В итоге все кончилось, когда она нашла свою родственную душу, а Илья ушёл на службу в КГБ. Это казалось правильным для обоих, и о любви уже никто не вспомнил.       В конце концов, Судьба почти никогда не ошибается, сейчас Илья это понимает очень хорошо.       В детстве Илья слышал много сказок про то, что родственные души — это те, кто там, где-то наверху, были единым целым, неделимым, а спустившись сюда, разделились, чтобы здесь, в этом мире, найти друг друга и вновь обрести счастье вместе.       Илья не знал, верить ли в эту сказку или во множество других похожих, он знал лишь то, что связь между родственными душами существует и бывает настолько сильной, что один может прочувствовать душевную боль другого даже на расстоянии. И до определённого времени он этого не понимал.       Тогда он думал, что Судьба отыгралась на нем за всех, давая в родственные души Наполеона Соло.       Вторым именем у Наполеона на коже было Софи. Молодая француженка, которая была старше него на несколько лет и выглядела, как героиня романа для женщин, с белыми длинными локонами, карими большими глазами и худым телосложением. Между ними не было ничего, кроме ее благодарности за спасённую жизнь. Илья не видел её после того, как утром ушёл из её квартиры в Париже, пока та, утомлённая, спала, сжимая худыми руками уголок одеяла.       Третьей была Анна, она, как и он, была агентом КГБ, и от всех ее отличало то, что ее родственная душа погибла. Однажды она просто проснулась отчего-то глубокой ночью, ее сердце тревожно стучало, и почему-то ей захотелось посмотреть на несколько имен, что были под грудью, а их там не оказалось. Она сама ему это рассказала, когда случайно увидела его метки, а точнее, их количество.       Они были вместе долгое время, дольше, чем с Любовью, и все же, Илья не чувствовал к ней ничего, кроме мнимой привязанности. В какой-то момент ему вообще казалось, что он больше не сможет почувствовать что-то настолько сильное, как любовь.       Илья расстался с ней перед тем, как отправился в длительную командировку. И она никогда не держала на него обиду за это.       Четвёртой стала его напарница по разведке в Великобритании, агент МИ-6. Ее звали Изабеллой, она была англичанкой испанского происхождения. Он с улыбкой вспоминает, что она ласково называла его Элиас, а он ее Бэллой, а ещё ее густые красивые кучерявые волосы и улыбку пухлых губ.       Ее раскрыли и убили прежде, чем она нашла свою родственную душу.       — Жаль, что она не твоя родственная душа, — сказал ему как-то Соло, когда заметил, что Илья, задумавшись, наблюдает за тем, как Габи решает кроссворд, иногда постукивая ручкой по журнальному столу.       — Да, жаль, — ответил тогда Курякин только для того, чтобы увидеть злой блеск в синих с частичной гетерохромией глазах.       На его теле было всего лишь одно мужское имя, Илья даже не сразу обнаружил его. То было чуть ниже лопатки, проявилось в нахлест на два женских старых имени. Он долго корячился перед зеркалом, чтобы понять, что на его спине написано «Евгений». Уже в тот момент он понял, что его родственная душа, наверное, самый странный человек во всем мире. И почему-то это уже не удивляло, казалось, он уже смирился.       Впервые Илья пожалел, что не признался Наполеону о том, что они родственные души, когда во время погони почувствовал острую боль в груди от пули. Он не знал, выживет или нет, не знал, что будет ждать его после смерти, в тот момент он мог чувствовать только руки Наполеона, удерживающие его, мог видеть безумные от страха синие глаза, пока силы не покинули его тело, а перед глазами не встала чёрная пелена.       Последним, что он почувствовал, были слабые поцелуи в веки и тихий голос, молящий не засыпать.       Курякин помнит, что проснулся уже в больнице на узкой койке, с жуткой головной болью и ломотой во всем теле. Тогда он услышал тихие голоса напарников возле себя.       — Когда ты уже скажешь ему о том, что все знаешь? — спрашивала Габи чуть хриплым голосом.       — Когда и он полюбит меня не за имена.       В тот момент Илья подумал, что последнее, за что бы он мог полюбить Наполеона, так это за чертовы имена.       Казалось бы, после этого случая ничего не изменилось, но Илья слишком хорошо знал Наполеона. Возможно, для остальных остались незамеченными его ласковые взгляды, слабые касания его длинных пальцев, его отношение. Видимо, Соло сильно испугался того, что может потерять родственную душу. Илья тоже начал присматриваться к нему чаще, но все так же не мог найти свои четыре имени.       «Когда и он полюбит меня не за имена», сказал тогда Наполеон, а Илья не понимал, что ему делать с этой информацией. Значило ли это то, что Соло полюбил его до того, как догадался, кем они друг другу приходятся, значило ли это то, что Соло всегда знал, кто они друг другу. У Ильи было так много вопросов и так мало времени, чтобы об этом думать.       Наполеон напился через несколько дней, после того, как Илью выписали из больницы. И Курякин об этом и не узнал бы, если бы не пришёл в его номер, чтобы поблагодарить наконец за своё спасение.       Соло открыл ему дверь и улыбнулся. От него сильно пахло алкоголем, а Илья, вздохнув, потащил его к кровати. Он самостоятельно снял с него лёгкий шёлковый халат, оставив лишь в белье, но имён так и не увидел.       — Сколько ты выпил, Ковбой? — спросил тогда Илья, накрывая его одеялом. Соло лежал на боку и пристально смотрел на него, и только спустя несколько минут Курякин понял, что смотрел тот на имя Виктории, чёрными буквами написанное на коже, что сейчас не прикрывала ткань. В тот момент Илья уже не видел смысла закрываться при Наполеоне и Габи водолазками.       — Достаточно, чтобы не вспомнить завтра о твоём присутствии, Угроза, — ответил Соло, переводя взгляд на его глаза.       — Что-то случилось? — И это был настолько глупый вопрос, насколько и глупый прозвучал на него ответ.       — Пытаюсь развеселить себя перед новой миссией. — Соло постарался фальшиво улыбнуться, и, черт возьми, насколько же Курякин ненавидел его в такие моменты. В моменты, когда он пытался закрыться, показаться не тем, кто он есть на самом деле.       Илья помнит, как тогда старался убедить себя встать и уйти, оставить Наполеона в одиночестве, но что-то просто не давало этого сделать.       Что-то, что заставляло Илью быть слабым перед Наполеоном.       В тот момент он отчётливо понял, что ему надоел этот фарс, надоело притворяться друг перед другом, делать вид, что они не знают, кем друг другу приходятся.       — Кем был этот Евгений? — спросил Илья, пристально глядя в его глаза. — Почему он единственный мужчина? — Наполеон все молчал, а в итоге опустил взгляд и нахмурился. — Ты любил его? — почему-то Илья спросил это, хотя совсем не собирался. Это не то, что его волновало.       — Нет. У него было много имён, он был русским, а я не знал, что значит почувствовать свою душу, — ответил Наполеон, наконец поднимая на него взгляд. Илья нахмурился.       — Ты знал, что твоя родственная душа из России?       — Любовь, — ответил Соло. — Первое имя. Я был уверен, несмотря на следующие, и оказался прав, русский язык я выучил тоже из-за этого. — Илья не знал, что ответить, а Наполеон и не требовал ответа. — Я понял, что он не моя душа до того, как переспал с ним. — Курякин недоуменно посмотрел на него, а Соло продолжил: — Тогда я не знал этого чувства. Не понимал, что значит наконец встретить душу.       — Хочешь сказать, для тебя это было важно? — Илья зло усмехнулся, покачав головой, а Наполеон нахмурился.       — Разве я давал повод думать обратное?       — Моё тело дало мне повод думать обратное, — ответил Илья. Он выключил в номере Наполеона свет и вышел оттуда, думая, что это не должно было звучать так, как звучало.       На следующий день они оба притворились, что этого разговора никогда не было. И все же, правда была в том, что после «Виктории» на его теле имен не появлялось, хотя почти год прошёл с событий в Риме.       Габи одна из первых узнала, что они родственные души. И все же, поцеловать его ей это не помешало. Это случилось утром, Илья пришёл к ней, чтобы поторопить, а она без слов приподнялась на носочки, потянула его за шею к себе и поцеловала. То ли сильно испугалась за него и последовала вот такая реакция, то ли действительно что-то чувствовала, а Илья ответил ей, потому что в тот момент это казалось странным образом важно.       Сейчас Илья понимает, почему. В тот момент доказать самому себе то, что родственные души для него ничего не значат, было превыше здравого смысла. Доказать себе, конечно, ничего не вышло, Илья не чувствовал ничего, зато в дверях заметил Наполеона. И его лицо ничего не выражало, но в тот момент Илья отчётливо почувствовал боль в своей груди.       И он прекрасно понимал, это не его боль.       Соло тогда лёгким тоном попросил поторопиться, чем заставил Теллер сильно покраснеть, а на утро следующего дня Курякин проснулся с новым именем на ключице.       — Нет большего счастья, чем быть со своей родственной душой, — говорила ему после их поцелуя Теллер, видимо, чувствуя себя виноватой перед Соло. Курякин ей на это ничего не ответил. Она не знала, каково это, иметь Наполеона родственной душой.       И Илья чувствовал себя таким идиотом. Впервые за всю свою жизнь.       С их работой они не считают ранения, не считают разы, когда были на волоске от смерти, они знают, что каждый день может стать последним, они привыкли не бояться. И все же, когда однажды Соло закрыл его собой от пули, Илья почувствовал настоящий животный страх. Такой страх, который он не чувствовал с тех пор, как пришли за отцом.       Он не помнил, как выстрелил во врага, не помнил, как поймал падающего Наполеона, как опустился с ним на колени и старался затянуть оторванной от тактической экипировки тканью кровоточащую рану на плече. Курякин понимал, что спасло Соло лишь то, что враг целился метко, что целился в его чертово сердце, а Соло попал в плечо.       Если бы не Наполеон, он был бы мертв. И, господи, они столько раз спасали задницы друг друга, столько чертовых раз...       — Идиот, а если бы он попал ниже, — тихо причитал Илья, перетягивая рану, чтобы остановить кровь. Его сердце так сильно колотилось, а бледные, от потери крови, губы Наполеона растянулись в слабой улыбке.       — Значит, умер бы не напрасно, — сказал он. Илья дотронулся испачканной кровью рукой до щеки Наполеона и наклонился. В тот момент, когда он впервые коснулся губ Соло, ему показалось, что душу окутало все тепло, вся чертова нежность, все спокойствие этого мира, хотя они были черт знает где, в темноте, продрогшие и уставшие, скрываясь от погони.       Позже Илья, смывая со своих рук кровь Наполеона, клял себя за проскальзывающие в молодости мысли о том, что было бы хорошо, если бы его родственная душа погибла, и все чертовы имена исчезли бы.       После того, как Наполеон пришёл из больницы с зашитой раной в их конспиративную квартиру, Илью впервые прорвало. Он подошёл к Соло вплотную, расстегнул верхние пуговицы рубашки и посмотрел на покрасневшие бинты. Соло молчал и пристально смотрел в его лицо, ловил каждую реакцию, пока Курякин касался пальцами его груди, прямо под раной. Они посмотрели друг другу в глаза.       — Я так сильно ненавидел тебя, — тихо сказал Илья, не убирая руки. Он смотрел в глаза Соло, чувствовал его запах, и почему-то это казалось правильным, хотя просто не могло быть правильным. — Так сильно ненавидел. — Соло чуть свёл брови, но молчал, а Курякин опять почувствовал это тянущее ощущение в груди. — Так сильно, что иногда мечтал о том, что ты наконец погибнешь, и эти чертовы имена навсегда исчезнут с моего тела, — он закончил почти шёпотом и наклонился, чтобы почувствовать Наполеона кожей. Их лбы соприкоснулись, и Илья почувствовал на своей руке руку Наполеона. — На моей груди и спине нет свободного места, бёдра и плечи тоже грязные от имён, бóльшую часть которых ты даже не помнишь. — Соло коснулся второй рукой его шеи, и ему было явно больно двигать этой рукой, потому что он поморщился, а Курякин прикрыл глаза и глубоко втянул воздух. — Но в тот момент, когда ты лежал в крови на моих руках, единственное, о чем я мог думать, что лучше бы эта чертова пуля все же попала в меня.       — Илья, — шепотом произнёс Соло и подошёл вплотную. Это было странное объятие. Наполеон уткнулся носом в его плечо и держался за плечи руками, а Илья стоял с прикрытыми глазами, не в силах отстраниться и убрать руку с его груди.       — Я слышал твой разговор с Габи. Ты сказал, что не расскажешь мне о том, что ты знаешь, что мой... — Илья запнулся и вздохнул, — пока я не полюблю тебя. Соло, я не знаю, буду ли любить тебя когда-нибудь или нет, но я знаю, что не хочу видеть на своих руках твою кровь. В тот момент я чувствовал себя так, будто от меня пытаются оторвать кусок чертового мяса. — Илья наконец поднял свободную руку и коснулся ей чёрных не уложенных бриолином кудрявых волос. — Так что не жертвуй собой. Не ради меня, — договорил Илья, а Наполеон, чуть отстранившись, слабо ухмыльнулся.       — Сколько бы раз передо мной ни встал бы этот выбор, — начал Наполеон, упрямо глядя в его глаза, — я всегда буду между тобой и пулей. Это одна из немногих вещей, за которую я готов умереть. — Илья резко выдохнул и отстранился, отводя взгляд. В груди нарастала злость и тревога, а Соло все также упрямо смотрел на него, не двигаясь с места.       — Я же сказал, что не люблю тебя, зачем ты так цепляешься за меня? — грубо спросил Илья, зло глядя на него, а Наполеон лишь пожал плечами и грустно улыбнулся.       — Что же ценного в жизни, в которой даже моя душа не в состоянии меня полюбить?       После тех самых слов в груди Ильи поселилась та самая не его боль, от которой что-то внутри него дало серьёзный сбой.       А потом спустя несколько месяцев родственная душа Габи умерла. Илья помнит, что они собирались на очередную миссию, а та вдруг вскрикнула и упала. Они с Соло сразу же подбежали к ней, но она была в бреду, а с ее глаз, не останавливаясь, лились слезы.       — Проверь... проверь имена, — хрипло, сквозь слезы просила она, и Курякин приподнял ее блузку, чтобы убедиться в том, что с ее живота исчезло несколько имён. Они с Соло тогда переглянулись между собой, а Теллер, дождавшись короткого кивка, горько заплакала.       В ту ночь у неё поднялась температура, слезы текли с её глаз без остановки.       — Мне никогда не было так больно, — шёпотом говорила она, прижавшись к груди Ильи. Его кофта в том месте была абсолютно мокрой из-за ее слез. — Я не переживу этого, не переживу.       Габи никогда не была знакома со своей родственной душой, никогда не знала его, но ее состояние было ужасным, она была полностью разбита.       После того дня Илья стал проводить с ней всё свободное время, он не хотел оставлять ее одну, хотел, чтобы она хотя бы немного перестала горевать, чтобы жила дальше, а на ее губах вновь появилась хитрая улыбка, а потухшие глаза вновь засветились от желания жить.       Они часто оставались наедине, и иногда ему все же удавалось рассмешить ее. Ей становилось легче, а Курякин почему-то чувствовал себя настолько плохо, насколько это было возможно. Он просыпался с тяжестью в груди и засыпал с ней, но был слишком занят Габи, чтобы обращать на это внимание, хотя это было огромнейшей ошибкой.       Когда боль в груди стала невыносимой и начала граничить с физической, Илья понял, что это что-то связанное с Наполеоном.       Он пришёл к нему поздним вечером, когда Теллер уже спала. Тот открыл ему дверь номера и отошёл, а Илья увидел на его кровати чемодан. Он нахмурился, а Наполеон продолжил собирать вещи.       — Куда-то собираешься? — спросил Илья, а Наполеон сухо ответил:       — Нью-Йорк.       — Одиночка? Уэверли ничего не говорил об этом. — Его сердце начало тревожно стучать, а Соло все так же спокойно ответил:       — Домой. — Он сложил ещё одну рубашку и положил её внутрь, а Илья подошёл к нему и повернул к себе за локоть.       — В смысле домой? На сколько? Ты вообще собирался мне сказать об этом? — Желваки Наполеона заиграли, он сжал губы и вырвал из руки Ильи локоть, который тот продолжал удерживать.       — В прямом.       — Соло, что происходит? — Наполеон опять отвернулся от него, но Илья крепко схватил его за запястье. — Наполеон, мать твою!       — Я каждый чертов день, — начал Наполеон, опять вырывая руку, — просыпаюсь со страхом увидеть пятое имя на своём бедре. Каждый чертов день, — сквозь зубы говорил он, зло глядя в его глаза.       — О чем ты вообще говоришь? — так же тихо спросил Илья, касаясь середины своей груди. Там, где было больнее всего.       — Я не собираюсь оставаться здесь и быть свидетелем, как моя душа становится счастлива с кем-то ещё. — Илья в шоке раскрыл глаза. — Будь счастлив, Илья. Я больше не буду лезть в твою жизнь.       — Ты с ума от своей ревности сошёл, — сказал Илья и опять взял его за руку. Он чуть наклонился, чтобы заглянуть в злые, наполненные обидой и ревностью глаза.       — У неё погибла её душа, ты свою ненавидишь, все сложилось просто идеально! Но это без меня, понятно тебе? — уже громче говорил Соло, а Курякин все смотрел и смотрел на него, ярко чувствовал его боль, и ему вдруг стало всё настолько ясно, что он во второй раз почувствовал себя полнейшим идиотом.       Он впервые понял значение понятия «мучить душу».       Наполеон ждал от него каких-то слов, а Илье казалось, что они и так достаточно наговорили друг другу и наклонился, чтобы наконец поцеловать его.       Боль и огонь в груди стихали с каждой секундой поцелуя. Он прижимал к себе Соло и глубоко целовал его, чувствуя его руки на своей спине, и ему казалось, что нет ничего более правильного, чем целовать его, чем зарываться пальцами в аккуратно уложенные волосы, чем чувствовать вкус его губ. Сердце отчаянно быстро билось в груди, а на душе, на общей душе было очень спокойно.       — Распаковывай вещи, Ковбой, я никуда тебя не отпущу, — прошептал Илья с закрытыми глазами. Он касался лба Соло своим лбом, вслушивался в его частое дыхание и мягко касался раскрытых губ.       — У меня душа разрывается, когда я вижу тебя с ней, — прошептал Соло, а потом покачал головой. — Лучше бы и моё тело было исписано ничего не значащими именами, чем видеть, что моя душа любит другую. — Илья выдохнул и положил на его гладко выбритые щеки свои ладони.       — Ты идиот, Соло. — большими пальцами он гладил его скулы и усмехнулся. — Какой же ты идиот, если думаешь, что я люблю её. — Илья опять наклонился и вовлёк его в поцелуй. Он почувствовал, как Наполеон обнял его за спину, как прижал к себе, как тихо произнёс «моя душа» в его губы между поцелуями, а Илья не мог найти в себе силы отстраниться. Он больше не хотел отстраняться.       Тогда Илья впервые отчётливо понял, что такое связь родственных душ. Он понял, что больше не позволит своей душе чувствовать боль такой огромной силы. Он наконец чувствовал в себе силы для прощения всех чертовых имён на своей коже, всех измен, потому что видеть Наполеона настолько печальным, настолько несчастным, было просто невозможным.       Илья хотел видеть его улыбку, хотел видеть счастье в его глазах, хотел всегда чувствовать то успокаивающее тепло, ту правильную нежность, что чувствовал, когда целовал его.       Хотел чувствовать его любовь.       Илья сбросил его чемодан с кровати, и почти все вещи вывалились из него. Он не торопясь сбросил с Наполеона привычный шёлковый халат и наклонился, коснувшись губами ещё свежего шрама, чувствуя длинные пальцы в своих отросших волосах и крепкое тело под руками.       Целуя Соло, чувствуя под собой его тело, Илье казалось, что он принял какой-то усовершенствованный наркотик, не имеющий никаких побочных эффектов, и в тот момент он понимал, почему люди, найдя родственную душу, уже не могли ни на кого смотреть, и их тела оставались чистыми до конца жизни.       — Я ненавижу тебя за то, что слаб с тобой, — шептал ему Соло, пока Курякин был не в силах оторваться от поцелуев его сильной шеи и плеч. — Я ненавижу тебя, потому что до встречи с тобой мне не казалось, что я половина. Всё полетело к чёрту. — Наполеон потянул его на себя, и Илья заткнул его очередным поцелуем. Ему казалось, что он дорвался, потому что его руки были везде, гладили грудь с мелкой порослью чёрных волос, литой пресс и бедра.       Курякин оставался полностью одетым, когда на Соло было лишь бельё, которое совсем не прикрывало его возбуждения. Илья тоже был на пределе. Он хотел Наполеона, так хотел, что еле соображал, что делал.       Почему-то впервые быть с мужчиной тоже не казалось чем-то неправильным, было хорошо чувствовать под собой не мягкую упругую грудь, а крепкую, мужскую, было хорошо чувствовать бедром чужое возбуждение, и все же, Илья наконец понял слова о том, что пол в случае душ встаёт на последнее место.       Он целовал все его тело, шею, ключицы, грудь, его рёбра, линию пупка, явные косые мышцы пресса, слушая низкие стоны и чувствуя, как в волосы зарываются пальцы. Хотелось доставить Наполеону удовольствие, хотелось, чтобы он стонал так громко, как мог.       В тот момент, когда Илья стянул с него белье, то наконец увидел свои четыре имени. Он остановился и провёл по ним пальцами. Аккуратные, проявленные мелкими буквами одно за другим по порядку на верхней части бедра. Илья поднимает взгляд на Наполеона, а потом опять смотрит вниз.       Наверное, и в этом есть какая-то символика, подумал тогда Илья. Имена на его теле были проявлены размашисто, нелогично, разных размеров без какой-либо логики и алгоритма, у Соло же они проявлены одно за другим. С первого до последнего, одного размера и ровно друг за другом.       Илья поцеловал его бедро, а потом отстранился, чтобы полностью раздеть себя. Для того, чтобы только кожа была между ними.       Все стало неважным в один миг, который Илья просто упустил. Было неважно неимение опыта, неважны чертовы имена, и то, что они оба мужчины. Был важен только отвечающий на ласки Соло, были важны его стоны и тихие слова, были важны его признания и их общее наслаждение.       Илья раньше не понимал, что значит воссоединение с душой, но, двигаясь между раздвинутых ног Наполеона, чувствуя его полностью, являясь с ним единым целым, он понял, что ничто и никогда не сравнится с этим чувством. С этим наслаждением на каком-то другом уровне.       Позже, лёжа на широкой вздымающейся груди, чувствуя руки, гладившие спину, он понимал, что ему не нужен никто, кроме этого мужчины.       И он не понимал, было ли дело в самом Соло, в том, что Судьба все же никогда не ошибалась, или же все было связано с самого начала, но, лёжа на застеленной кровати в объятьях мужчины, в номере отеля, о котором они не вспомнят уже через несколько дней, он почувствовал, как с глаз льются слезы.       Илья приподнялся с Наполеона и удивлённо коснулся своих щёк, а потом опустил взгляд на Наполеона. С его глаз тоже скатывались крупные слезы.       — Это ты? — удивленно спросил Илья, не понимая, что происходит. Слезы продолжали течь, хотя он не чувствовал ничего, что могло бы их вызвать. А Наполеон улыбался ему и, поднеся его ладонь к своим губам, прикрыл глаза, отрицательно мотнув головой. — Что это значит?       — Не знаю, Илья. — Наполеон стёр свои слёзы его ладонью. — Видимо связь наконец полностью окрепла.       — Но слезы...       — Почти полтора года мы не давали нашей душе воссоединиться, возможно, это измучило её, — перебил его Соло, вновь утирая слезы. Илья нахмурился, начиная понимать, о чем тот говорит. — Может, в следующий раз ей повезёт больше, и она не будет чувствовать всю ту боль, что чувствовали мы.       Илья потянул его к себе и крепко обнял, прикрывая глаза, чувствуя, как сильные руки так же крепко прижимали и его к себе. Он чувствовал, что Соло улыбался, и понимал, что и сам не может сдержать улыбки.       — Больше ей не придётся ее чувствовать, — шёпотом пообещал он, а Наполеон, рассмеявшись, повалил его на спину.       На следующий день они проснулись с абсолютно чистыми телами.       Сейчас Илья сидит на жестком полотенце и ковыряет ногой желтый песок, чуть жмурясь от яркого солнца, от которого даже очки не спасают.       С того дня прошел уже почти год, а тепло в его груди, кажется, с каждым днём лишь усиливается, как и связь между ними.       — Илья, будешь лимонад? — на полотенце рядом садится Габи. В ее руках два стакана, и он тянется к ней, чтобы забрать один.       Погода радует жарой и ветром, Илья сидит в одних плавках, все его тело уже загорело, а светлые, чуть обрезанные волосы выгорели местами и казались совсем блондинистыми.       Уэверли наконец дал их трио полноценный отпуск, Наполеон сразу же выбрал маленький городок Мексики, а они с Габи и не думали спорить.       Габи снимает лёгкое платье и остаётся в закрытом купальнике. Она протягивает ему свои солнечные очки и заплетает каштановые волосы в пучок.       — Пойду к Соло, не хочешь тоже окунуться? — спрашивает она, а он отрицательно качает головой. Девушка уходит, старается медленно зайти в воду, а Илья с улыбкой наблюдает за тем, как Наполеон окатывает её водой с ног до головы. Теллер матерится по-немецки, а Соло громко смеётся и опять уплывает вглубь.       Он чуть морщится, когда с очередным тёплым дуновением ветра на лицо попадает песок, и ложится на спину, скрещивая руки над головой.       Илья просыпается после лёгкой дремоты, когда над ним нависает мокрый Наполеон, заграждая собой солнце и капая на тело соленой водой.       — Ну привет, Угроза, — говорит он и наклоняется, касаясь его губ своими. Илья со смешком отталкивает его.       — Не здесь, Ковбой, — говорит он и снимает очки. Мокрые волосы Наполеона уже завиваются, на его щеках лёгкая щетина. Его плечи и кончик носа немного обгорели. Илья не устаёт думать о том, какой Наполеон красивый.       — Мы одни, да и всем плевать, это же чертова Мексика. — Илья со вздохом проводит по его курчавым волосам и улыбается.       Соло выжидающе смотрит на него своими синими, с частичной гетерохромией глазами, на его губах с родинкой посередине появляется улыбка, а ладонь лежит в центре его груди, там, где так тепло и так правильно сейчас.       Они продолжают ссориться и спорить по сей день, продолжают отчаянно ревновать друг друга, несмотря на чистоту собственных тел. И Илья абсолютно уверен, что их душа, общая душа, наверное, такая же ненормальная, как и они сами.       Только он никогда бы не променял её на что-либо другое.       Он садится на полотенце и наклоняется вниз, к уху Наполеона, чуть касаясь носом мокрых завивающихся волос.       — Я люблю только тебя, — по-русски говорит он и отстраняется, чтобы заглянуть в его глаза. Наполеон продолжает широко улыбаться. — Моя душа. — Соло ничего не отвечает, только очень счастливо смотрит на него, продолжая держать свою ладонь на его груди.       Правда в том, что Илье и не надо слышать ответа. Он совсем недавно научился этот ответ чувствовать.