и я хочу зажечь это снова

Истории могут быть подобны тающей на языке поэмы времен, когда французский романтизм господствовал над богатством и блядством английских графов. Такие, что с ними сравнится лишь самый талантливый скрипач, который ставит мятые листы с нотами — чернила потекли, все смешалось — на пюпитр и играет, зажмурившись — надрывно и словно в последний раз. Но их история совершенно не такая. Их метафора — мокрые скамейки и привкус дешевого вина. В ней нет ничего выдающегося — каждая проблема заключена внутри слабых ребер, рвёт изнутри, раздавливает. Она скатывается прямиком на эмоциональное дно, собственноручно убивая в себе будущее вместе со всякой радостью; улыбка — натянутая струна, смех — скрип старых качелей. Но в Эве поразительно естественно сочетается привычка курить идиотские сигареты с ягодным вкусом и быть идиоткой: все вокруг неё привыкли к тому, что её шутки — хуйня, а белая полоса прямо параллельна её жизненному пути, пропитанному пивом и неоправданными надеждами. И это нор-маль-но: так живут тысячи. Мун ничем не лучше любой хорошенькой брюнеточки с угрюмым взглядом (ну, или, может быть, её уверенная троечка в лифе превзойдет хилую единичку). Он появляется рядом с ней в нужный момент: Эва едва ли вернулась живой с войны прошлых отношений. В ней год пыток рассыпался в прах — у Мун свобода играет ветром в спутанных волосах, а в опухших глазах — твердая усталость. Она пьет, матерится, жалуется, снова пьет — Мун заебала своих друзей, но они отчего-то за неё держатся: может быть, жалеют, может быть — и правда любят. Кристофер улыбается ей едва ли участвующе: единственное, что его волнует — кончающееся вино в пакете и то, что с утра рано вставать. Крис целует свою бывшую, Вильяма, смеется и очаровывает: ему глубоко наплевать на то, что каждое его действие влечет за собой последствие; кого вообще ебет чужое горе? Эва попадает к нему в руки распалённой и неумело игривой — он считает её смешной и несуразной, но выполняет каждое её желание почти моментально: Шистад любит глупых девчонок, случайные поцелуи и наглость. Мун целуется на восемь из десяти, хватается цепкими пальцами за короткие волосы на его затылке и жмурится от удовольствия. Мун отпускает себя, Шистад даже не делал вид, что сдерживается. У Эвы в голове все путается в сложные схемы, у Криса все просто, как два плюс два. Наверное, именно поэтому она влюбляется, а он находит себе новую тёлку спустя двадцать один день. Но прямо сейчас он сжимает её бедра в своих руках, стонет ей в губы и шутит так, что Эва смеется, запрокинув голову к ночному беззвездному небу: у них на двоих сорок минут, и она изо всех сил сжимает ногами его талию и ластится, будто в последний раз. Так, словно он — единственный, кто обращает на неё внимание. Так, будто он действительно этого достоин. * У нее изгрызаны ногти и ломит в пояснице, когда он целует её во второй раз. Крис осознанно тянет её за собой: крепко держит за руки и улыбается в губы, кусает за язык и шепчет ей, что она кра-си-ва-я. И Эва делает главную ошибку — она ему верит. Верит, пьет и открывается так, будто он — её судьба, будто её грабли не истоптаны на всех семи кругах ада. Ей кажется, что её сил хватит на то, чтобы проебать еще одно «свое счастье». Но в Шистаде нет ничего её, кроме засоса на предплечье, а того, что не имеешь — не потерять. Крис трахает её медленно и с чувством, будто действительно заботится. В комнате стоит запах (всё того же) вина и его парфюма — у Эвы язык не поворачивается озвучить то, что она могла бы жить в этом моменте. Закрыться и, глотая слёзы, детально запоминать каждую морщинку в уголках его глаз, каждый его случайный поцелуй в ключицу, каждый его толчок и синяк от пальцев на её бедренных костях. Мун хватает на хриплые стоны, срывающиеся в сиплые вздохи. Чуть позже — на уставшую улыбку, когда за ним закрывается дверь. Эва допивает вино в одиночестве и засыпает, не меняя простыней. * У неё возникают мысли, что из коротких «Крис» и «Эва» может получится что-то, близко напоминающее отношения — такие, где он встречает её после работы, прикуривает ей сигарету и мягко целует в край губ, уводя гулять в ближайший двор. В этот момент всё начинает рушиться: каждый шаг Мун вперед откидывает её на четыре назад. У Криса дела, нет желания целоваться, а улыбка больше похожа на насмешку. Эва знает, что даже если она будет пытаться давать ему больше, цепляться за него сильнее, быть для него той_самой — это не изменит его чувств. Чувств, которых просто, блять, не возникло. Но она все равно пытается, выбирает его в своей голове и закрывает глаза, когда понимает, что завела себя в состояние, близкое к тому, что либо в запой, либо в могилу. Эва выбирает первое: даже собака смотрит на неё с четко осязаемым осуждением. Мун заламывает себе пальцы, а комната в дыму — Крис рядом с ней ходит по пояс голый, смеется, существует и почти заботится. Но Шистаду звонит абонент «моя» с сердечком в конце — «его» появилась слишком быстро, ('что со мной не так?' и 'детка, нахуй это, а'), Мун даже моргнуть не успела, все бывает так просто, да? — а у неё костяшка на ноге разбита в кровь, рана гноится, к врачу надо. И никакой мир не разбивается вдребезги, планета не начинает движение в противоположном направлении, и, в принципе, не меняется ровным счетом ни-че-го. Просто её новая любовь — мальчик-напрокат. Использовала одна — уступи другой; и даже если не хочешь — срок годности указан на упаковке, и Эва даже не пытается делать вид, что не знала этого изначально. У Мун просто нет инстинкта самосохранения — исключительно страсть к курению и бутылке. * Эва вроде бы помнит, что тот нужный, что спасёт её, полюбит и заставит почувствовать себя нужной, никогда не появится, пока она изо всех сил держится за тех, кто этого не заслуживает. Но на заставке телефона Крис на фоне грозового неба, а вино — паршивое до невозможности, боже, как это можно пить? — лежит каждый день на кассовой ленте ближайшего супермаркета (зарплата медленно сходит на «нет»). В искусстве жизни у Мун совсем нет таланта.

не трави своих ран, мое сердце, и не раздувай углей уходи и того, что брошено, не жалей.