Под кожей (на глубину пореза)

Современный тату-пистолет – забавное маленькое устройство. При желании такую штучку легко превратить в орудие пытки. Дюжина тонких иголочек пронзает кожу двести, триста, четыреста раз в минуту. Да, это может причинять невообразимую боль. Правда, Ангел о таком больше не задумывается. Не часто, по крайней мере. Но он думает о сексе, и о том, что нанесение татуировки похоже на секс. Проникнуть, впрыснуть, раз за разом, быстрее, чем мог бы двигаться любой человек, но здесь и сейчас никаких людей нет. Пытка и секс. Понятно, почему Спайку это так нравится. Его мальчик никогда не любил нежности. На это невероятно приятно смотреть. Белизна волос на черной коже диванных подушек, голова медленно покачивается туда-сюда, словно движется в такт внутренней музыке. Кончик языка, периодически влажно скользящий по губам. Тяжелое дыхание и, когда Ангел поворачивает пистолет под особо острым углом, тихий стон. Глаза – полуприкрытые, со слегка расширенными зрачками. Грудь обнажена, узкие джинсы плотно прижимают член. Чернота краски на такой белой, почти прозрачной коже. У Ангела перехватывает горло. Прекрасные линии. Отменный контраст. Однозначный смысл. Любой, кто увидит Спайка обнаженным, поймет, кому тот принадлежит. В этом мире так мало постоянного – за вычетом их двоих. Кнуты, клыки, лезвия и святая вода – веселые игрушки, но отметины от них почти всегда исчезают к утру. Следы не проникают под кожу. Клеймо могло бы помочь, и Спайк не возражал бы, но Ангел не хотел заходить так далеко, переходить тонкую грань между уверенным, контролируемым причинением боли и хаотичной жестокостью. Спайк не раз спотыкался об нее, иногда сам, иногда по его, Ангела, вине, и это вполне могло повториться. Спайк хотел бы этого. Принял бы с радостью. В конце концов, все зависит лишь от Ангела. Они оба решили довериться ему. Он знает, как тяжело Спайку – своенравному, агрессивному, задиристому Спайку, – полностью отдать бразды правления другому, отбросить искусно выстроенные барьеры и маски, созданные век назад для защиты от боли и просто чтобы с ним считались. Но он также знает, как отчаянно тот жаждет, чтобы кто-нибудь просто позволил ему быть собой. Кто-нибудь, кто будет любить, хотеть и заботиться о нем, не ставя условий. Он знает, как сильно Спайк желает, чтобы им обладали, чтобы на него заявили права. Желает быть чьим-то. Ангел предлагал сделать татуировку на лопатке, как у него, но Спайк хотел иметь возможность видеть свою. Сказал, что не понимает, зачем Ангел разместил что-то настолько красивое на части тела, которой никогда не сможет полюбоваться – разве что на фотографиях. Он, похоже, придает этому особое значение, глубокое и символическое, но на самом деле Ангел почти ничего не помнит о ночи, когда обзавелся этой чертовой татушкой. Ничего, кроме двух демонов-Кревлашей, нескольких литров виски и полнейшей беспомощности. Что логично вытекало из предыдущего. Тату-машинок у них не было – только тонкая острая игла и бутылочка чернил, – и рисунок вышел куда сложнее, чем одна-единственная буква, которую он сейчас выводит на бицепсе Спайка. Закончив с контуром, Ангел остановился, чтобы посмотреть на сделанное. Превосходная, симметричная красота. Хорошо, что его имя не начинается с уродливой буквы типа «Ф» или «Г». Она выглядит больше, чем он рассчитывал. Высотой в пять или шесть дюймов. Кожа вокруг нее слегка раздражена, но через несколько часов все пройдет. А еще выступило немного крови – и Ангел, не отказав себе в маленьком удовольствии, нежно провел языком вверх по одной стороне «А» и вниз по другой. Спайк одобрительно заскулил и опустил свободную руку к мошонке. Погладил себя через джинсы раз, другой, третий, вызвав у Ангела угрожающее рычание. – Говорил же тебе – не двигаться, – предупредил он. – Но ты остановился, – проныл Спайк, корчась от желания, но больше не пытаясь подрочить. – Я собираюсь продолжить, и если ты не планируешь пересадку кожи, то перестань ерзать. Он включил пистолет, и Спайк застыл на месте. За исключением языка. Этот чертов язык никогда не останавливался. Заполнять контур быстро, просто и – судя по тому, как Спайк то и дело хихикал, – щекотно. Закончив работу, Ангел быстро приклеил поверх нее кусок марлевого бинта, потому что линии выглядели слегка прерывисто, и кровь еще сочилась, а он не хотел бы, чтобы Спайк увидел татуировку незавершенной, неидеальной. Разумеется, Спайк запротестовал, попытался сорвать повязку, и Ангелу пришлось шлепнуть его по пальцам. – Она еще не готова. Дай ей зажить. – Но я хочу посмотреть, – Спайк скорчил универсальную гримасу капризули. На Ангела она действовала безотказно, как бы ему не хотелось обратного, – но на сей раз не сработала. Он почистил и разобрал пистолет, затем опустился на колени перед Спайком. – Скоро увидишь, – сказал он и погладил бедра Спайка, слегка разводя их в стороны. – Ты же ее чувствуешь, правда? Спайк кивнул, внимательно глядя на Ангела широко раскрытыми глазами. – Это ощущение пройдет, так что сосредоточься и наслаждайся им, Уилл. Хорошо, верно? Еще один кивок. Губы приоткрыты в ожидании поцелуя. Спайк сдвигается вперед, чуть-чуть, ближе к сдавливающим, поглаживающим пальцам Ангела. – Ты ведь понимаешь, что это значит? – Я твой, – произносит Спайк хриплым голосом. Голодным. – Навсегда твой. Иногда нужда так велика и головокружительно всеобъемлюща, что Ангел забывает о том, что должен быть сильней. И дело не только в крови. Кровь была всегда – пульсировала под кожей, притягивая их друг к другу, как сила гравитации. Соединяя. Но сейчас есть и что-то еще. Место внутри Спайка, где встречаются демон и душа, – место, которое делает их одинаковыми, – и порой Ангел мечтает прорваться сквозь плоть Спайка, поглотить каждый его кусочек, но добраться до этого места и похоронить там себя. Иногда близость Спайка делает его слабым. Как сейчас. Он отвлекся, почти болен от желания, и Спайк пользуется этим, бросается на него и увлекает на пол, ломая по пути кофейный столик. Они не впервые за последние месяцы ломают мебель, но эта стоит чертовски дорого, и Спайка следует наказать за это. Когда-нибудь. Как только он слезет с Ангела и перестанет яростно тереться об него. И целовать. Боже, этот язык! Язык Спайка у него во рту, творящий извращенное волшебство, о котором другие языки и не мечтали. Ладони Ангела съехали по спине Спайка, проникли под пояс джинсов и сжали, притягивая его ближе, сдвигая вниз, на бедра. Сжатие, жар, стоны его мальчика... пожалуй, пора остановиться, потому что предполагалось, что это Ангел будет все контролировать, а он сейчас к этому не способен. Спайк неловко расстегивает пуговицы его рубашки. Шелковой рубашки. За триста долларов. Пуговицы отлетают, ткань рвется, и за это его тоже надо наказать. Боже, не сегодня. Потому что сейчас грудь Спайка скользит по его собственной. Кожа к коже, и если рубашку можно купить новую, то это ощущение бесценно. – Так близко, – шепчет Спайк, щекоча губами его щеку. – Хорошо. Продолжай, – отвечает Ангел, пытаясь поддержать иллюзию власти и не кончить преждевременно. Этого он совсем не планировал. Он просовывает руку в узкую щель между ними и, стащив джинсы Спайка, высвобождает его прекрасный член, чтобы тут же обхватить рукой. Такой горячий, твердый, жаждущий. Почти готовый кончить. Ангел плотно обхватывает его. – Мой? Спайк нечленораздельно стонет ему в ухо. Пытается толкнуться в ладонь, но захват не позволяет. – Скажи это, малыш. Скажи, – сжимая все сильнее и сильнее. Нужно быть осторожнее, потому что он скорее снова отправится в ад, чем повредит эту часть тела Спайка. – Ага. Твой, – бормочет Спайк. – Твой. Каждый кусочек. Все твое. – Чей – мой? – Иисусов... мудак. – Неправильный ответ, – сжать еще чуточку сильнее. Еще немного – и будет мучительно больно. Но Ангел знает, где остановиться. Он чувствует грань. – Ваш, Сир. Папочка. Боже, пжалуйста... дай мне... кончить. Ангел с ободряющей улыбкой лижет щеку Спайка и ослабляет хватку. – Правильно, мой мальчик, – шепчет он, быстро надрачивая его член, и Спайк сжимает его плечи, остро, сладко хватая ртом воздух. И снова стоны в ухо. Нежности. «Любовь моя». «Сладкий мой». «Котенок». Последнее он обычно не произносил, котенком здесь мог быть только он, Спайк, но сейчас это уместно, и дальше звучит «папочка». «Папочкапапочкапапочка», и теплый выплеск на живот Ангела, – и этого достаточно, чтобы резко податься бедрами вверх, между ног Спайка, к своей собственной руке. Этого достаточно, чтобы кончить прямо в новые слаксы от Армани, но еб твою мать, это того стоит. Он отправит Спайка с ними в химчистку. Когда-нибудь... потом. Сейчас он нежно сдвигает голову Спайка вниз, поощряя убрать весь беспорядок языком, и тот делает именно это. Боже, он правда это делает. Слизывает сперму прямо с живота Ангела, словно кот над лужей сливок, и хотя бы раз за свою тупую бесконечную жизнь Ангел чувствует себя самым счастливым ублюдком в мире. Затем этот жгучий, грязный язычок возвращается в его рот, проникается внутрь и крутится, и Ангел жадно посасывает его. Ангел не слишком красноречив и поэтичен, но частенько задумывается, каким сонетом можно описать вкус Спайка в такие мгновения. Он пытался выразить это словами, но в голову приходила только ебля. Спайк на вкус как секс. Наконец они отпускают друг друга, и Спайк садится на его колени. – Могу я посмотреть теперь? – спрашивает он. Прошло недостаточно времени, но Ангелу тоже до зуда хочется увидеть плод своих трудов, так что он кивает, разрешая. – Только осторожно, – добавляет он, но уже поздно, потому что Спайк со своим обычным безудержным энтузиазмом сорвал повязку, вскрикнув, когда выдернул приклеившиеся к пластырю волоски. Глупый малыш. Он смотрит на татуировку, поворачивает руку во всех возможных направлениях, разглядывает во всех ракурсах, и Ангел наблюдает за ним с некоторым опасением. Вдруг ему не понравится? Но ему нравится. Он гладит ее и улыбается. – Не трогай, – напоминает Ангел. – Пусть заживет. – Красиво, – говорит Спайк. Так оно и есть. Староанглийский шрифт – хороший выбор. Мило, и одновременно солидно. – Рад, что тебе понравилось. – Как будто могло не понравиться! – Спайк прижимается к нему, трется головой о грудь. – Мне понравилось бы, даже будь она уродливой. – Я собираюсь через несколько минут втрахать тебя в пол. – Надеюсь на это. Да, он – везучий ублюдок. И никому не позволит забыть об этом.