Холодные руки коснулись пыльных клавиш старого рояля, некогда смиренно покоившегося под грязной скатертью, резко скинутой женской рукой. Пыль ещё кружилась в пространстве, озарённая ярким весенним солнцем, и это на миг заставило Джейн задержаться, скользя взглядом от одной пылинки к другой. Одна рука медленно поднялась вверх и открыла покрытую старыми порезами ладонь, словно готовя посадочные места маленьким самолётикам, летающим в воздухе. В эту минуту в комнате еле слышно раздалось курлыканье чёрно-белого голубя, неуклюже взлетевшего на рояль.
— Ты бы точно мог рассказать немало историй, — обратилась к нему Аркенсоу, лаская взглядом старую птицу. — В чём-то мы с тобой похожи. Только говорят, что птицы не чувствуют боли…
Вечная пододвинула деревянный табурет к музыкальному инструменту — не самая достойная пара благородному старинному роялю, но лучше, чем разваленный стул, брошенный в углу комнаты. Она села, поправив чёрное длинное платье, на которое оседали всё новые стаи пыли, и, освободив клавиши, коснулась их тёплыми пальцами. Ноги медленно переместились на педали. Удары войлочных молоточков по струнам — и звуки тягуче наполнили полупустую комнату.
Джейн откинула голову, запрокидывая её так, чтобы видеть покрытый листьями и ветками, испещрённый грязными полосами стеклянный потолок, и яркие солнечные лучи заиграли в её чувствительных глазах, заставляя прослезиться. Она прикрыла их, когда почувствовала от такого контакта лёгкий дискомфорт в голове, и какое-то жалкое время из всей вечности играла вслепую, вспоминая когда-то выученные аккорды незатейливых песен. Сколько лет прошло… Нет ничего удивительного в том, что она не могла ничего вспомнить. Потому Аркенсоу просто импровизировала, вкладывая в своё дело всю душу. Тихая боль, немое отчаяние и неугасающая ненависть — наверное, это то, что заметил бы каждый в исходившей из-под её пальцев музыке. Но всё это было лишь одной никчёмной частью того, что на самом деле чувствовала израненная душа, ведь смирение было самой тяжёлой её ношей.
Джейн не знала, как далеко могла бы зайти, желая отомстить Джеффу, но в одном была уверена точно — она бы не остановилась, пока не удостоверилась, что псих мёртв. Аркенсоу была готова и дальше терпеть неудачи и боль, каждый раз поднимаясь с кровавой земли, словно феникс из пепла, готовая продолжить то начатое, что давно стало единственным смыслом её испорченной жизни, чужой волей превратившейся в невыносимый омут страданий, захватывающий и беспощадный. Но провалы копились, воспоминания тяжелели, а время сурово бежало, и как итог — она здесь. Вновь Джейн Аркенсоу сидит в этом доме, и не то чтобы эти стены сильно давили на неё, нет. Ей не убежать от самой себя — главного напоминания о ненавистных событиях. И не прекратить своё существование. У неё есть цель — главное незаконченное дело, ради которого она будет терпеть всё до последнего, вот только…
— Поймёшь меня? — в сплетении простых, но чарующих звуков обратилась Джейн к своему единственному слушателю — его собратья, должно быть, переехали… Аркенсоу, во всяком случае, не видела других голубей, обычно своей семьёй нарушавших её и без того неспокойный сон. — Я надеюсь, что да.
А музыка лилась. Печальная и тягуче-медленная музыка всё раздавалась и раздавалась, и слова здесь были бы неуместны, и мысли здесь были бы пусты. Лишь эта таинственная музыка, несущая в себе чужие секреты жизни, могла звучать в головах. И Джейн с каждой секундой всё больше погружалась в эту жизнь. Давнишнюю, прожитую, неизменяемую жизнь, что затягивала её в себя сильнее и сильнее, с каждым прикосновением к новой пыльной белой клавише материализуясь якорем на шее. И этот якорь тянул Вечную в непроглядную чёрную бездну, а она поддавалась ему, словно холодный безвольный утопленник. Не борясь, не крича, не подавая признаков жизни — Джейн Аркенсоу медленно, но верно уходила из памяти тех, кого когда-то могла называть гордым «друг», делая это с завидным мастерством. Не по своей воле, конечно, но кто бы это мог заметить? Жестоко зарезанная семья, давно бы уже полностью канувшая в небытие, если бы не одна помнящая о ней истерзанная душа — вот, кто мог бы почувствовать творившееся с ней. Однако их, не спрашивая, вычеркнули из списка живых, бывшие друзья забыли о существовании такого человека, как Джейн, а знакомые… А что знакомые? Кому есть дело до мелькающих лиц-тенях, скажем, в метро? Никому. Так и Вечная легко и просто вышла из вагона, наполненного узнаваемыми, но лишь мало известными людьми. Вышла, встретив новую реальность такой, какой она и являлась — несправедливой, фальшивой, угрожающей.
Наверное, если бы не угасающий огонь бешеной ярости внутри, она бы умерла. Возможно, если бы не желание отомстить за родных ей людей, Джейн бы покончила с собой. Она жила только им. Какая ирония! Она жива благодаря убийце. Он уничтожил её, и он же воскресил, оставив в подарок проклятую маску, парик и платье. Джеффри Вудс — так звали смысл жизни Вечной. Это тот, кто не помнил никого — ни своих жертв, ни чего-либо ещё. Поехавший, аморально заточенный живучий ублюдок, ставший единственной причиной существования Аркенсоу. «Жить ради смерти» — так гласит внутреннее кредо Вечной. И гласит долго, беспощадно долго. Так, что тот якорь, всё продолжающий тянуть свою жертву вниз, должно быть, успел покрыться ржавчиной. Но он был всё тем же тяжёлым и непосильным грузом, что продолжал увлекать её за собой. И в какой-то момент, мягко нажимая на следующую клавишу рояля, Джейн, незаметно для себя, вновь полностью отключилась, оказавшись там, где бывала самыми ужасными ночами — в своём родном доме.
***
Она оказалась в полутьме знакомой комнаты. Дышать было трудно, и Джейн поторопилась высвободиться из сковавшего ненавистного чёрного платья, которое своим высоким воротом грозило удушить, сковать и унести её в другой мир. Рука судорожно потянулась к нему, готовая подрагивающими от напряжения пальцами разодрать чёрную ткань в меру своих физических возможностей, но, будто получив разряд тока, в следующие же секунды Аркенсоу забилась, забилась в чьих-то мертвецки-холодных руках, стальной хваткой впившихся сзади в тонкую женскую шею, словно терпеливо выжидающая змея, наконец дождавшаяся своей добычи. Зловонное дыхание опалило кожу, и голос (такой хриплый, но всё ещё тот юношеский), будто хлестнув по лицу, заставил Джейн отвернуться:
— Я устал ждать своего наказания и решил прийти сам. Ты меня разочаровала, Джейн. Так долго идёшь ко мне… Если ты не можешь меня даже найти, то достойна ли пустить мне из горла кровь?
Джейн пыталась выбраться, пока крупицы сил оставались в её стремительно слабеющем теле, но разница в силе и положении была очевидна. И когда жизнь была уже вот-вот готова покинуть слабо сопротивляющееся женское тело, раздался громкий смех. Руки, душившие Вечную, нашли себе другое занятие — прикрывать разразившийся ужасным смехом разрезанный рот.
— Дай мне минутку, и я вернусь к тебе, — опускаясь на пол, сквозь противные звуки оповестил Джефф отходящую назад Джейн, жадно вдыхающую воздух, подобно выброшенной на берег рыбе.
Ждать его, конечно, не собирались, метнувшись первым делом вбок — увернулась от полетевшего в её сторону предмета. Босые ноги, набирая скорость, уводили свою хозяйку от опасности, но за ней гнаться вслед не спешили — Джеффри Вудс, только отходя от накрывшего его веселья в виде жалкой трепыхающейся Джейн Вечной в его цепких руках, откинув назад доходящие до лопаток чёрные спутанные волосы, задумчиво чесал ножом ногу, смотря туда, где совсем недавно стояла его добыча. В голове психа сменяли друг друга совершенно разные и порой даже совсем противоположные друг другу мысли.
А в это время подрагивающие непослушные пальцы искали нож так отчаянно, что просто были не в состоянии схватить его, когда нашли. Джейн боялась. Боялась умереть, не успев лишить жизни находившуюся совсем рядом тварь. Такую желанную! Вечная посмотрела на оружие в руках, кинула беглый взгляд в сторону комнаты, ставшей первым свидетелем чудовищной расправы над дорогими ей людьми, и медленно, пребывая под туманом воспоминаний, направилась назад — к продолжавшему вести речь со стеной Джеффу.
— А с чего ты, Джеффри Алан Вудс, взял, что достоин выпускать наружу чужую кровь? — полыхая изнутри огнём ярости, задала вырвавшийся вопрос осмелевшая Джейн, подкрадываясь к своей жертве со спины и, бездумно отбрасывая нож, вцепившись в её шею. — Что ты о себе думаешь? Что ты каратель, что ты — Бог? Чем ты отличаешься от других выродков, причиняющих миру боль?
Сопротивления не было. Лишь слова, что выплёвывала Аркенсоу, доказывали — Джефф не мёртв. Он слушал её с каким-то неведомым упоением, наслаждаясь каждым новым словом, чувствуя некий мини-экстаз. А Джейн продолжала говорить, уже давно срываясь на крик, сжимая шею сильнее. Она чувствовала и видела, как сползает тело вниз. Опускаясь с ним вместе, Вечная, сменив позу, смотрела прямо в ненавистные глаза, обрамлённые обугленной кожей прижжённых когда-то век. Убийца дрогнул, и последние слова, еле вырвавшиеся по причине отсутствия запасов кислорода, исказили и так уродливое его лицо, заставляя принять недавнее ненормальное весёлое выражение, вместе с тем меняя гримасу на лице Джейн:
— Самоназначенный каратель, чем ты отличаешься от меня, Джейн Аркенсоу? Количеством жертв? — это не попытка заставить её выпустить жертву, а озвученные мысли.
***
Тишина. Джейн уже давно не играла, не думала. Она вынырнула из своего забытья, в котором не ведала, что говорит, что видит и что творит. Слёзы скатывались по
морщинистой коже — в её руках, безжизненное и холодное, лежало крохотное тельце чёрно-белого голубя. Именно ему она, конечно, ничего не осознавая, рассказала очень многое и теперь, придя в себя, смотрела на него стеклянными глазами. Душу рвало на части. Потрёпанная душа, измотанная в вечных попытках, поисках и неудачах, растратила последние свои чувства. Джейн Аркенсоу терзала себя мучительные годы. Долгие, долгие годы.
— Птицы не чувствуют боли… Так говорят, — словно в бреду, начала Джейн. — Если есть жизнь после смерти, я постараюсь найти тебя. Но пока у меня есть важное дело — время слишком быстрое, боюсь не успеть, ведь никакая я не Вечная. Я всего лишь человек. И он человек. И другие — они тоже. Ты не человек, но мы с тобой так похожи… Только ты намного лучше. Жди меня где-то там, ведь я хочу узнать — чувствовала ли ты меня. Не знаю, встретимся ли, но, пожалуйста, сохрани ответ на мой вопрос, —
старческая ладонь медленно и нежно опустила на пол отяжелевшую птичку. — Прости.
Птицы не чувствуют боли. Так говорят… Но если есть жизнь и возможность после смерти, Джейн Аркенсоу встретит перечёркнутую ей жизнь и узнает, многое узнает. Даже больше, чем желает. Только в этом ли смысл? Разве она не знала правду изначально?
