Дальше

Гарри думал, что попал в сказку. Потом он понял, что сказка оказалась злой, концовка — печальной, а зло — непобедимым. Насчёт концовки можно было бы поспорить. — Да, ты можешь вернуться, Гарри, — медленно кивнул Дамблдор, окружённый ослепительно-белым сиянием. Хотелось зажмуриться. Всё это было неправильно. Слишком чисто, слишком светло и невинно для того, кто только что сражался, видел кровь, грязь и смерть. Такой резкий, угнетающий контраст, словно происходящее в Хогвартсе было лишь затянувшимся кошмаром, очередной живой иллюзией, насланной Волдемортом. Война осталась далеко позади, но Гарри знал, что на самом деле она рядом, за спиной, дышит и ждёт. Ждёт его ошибки, проявления слабости — или силы? Неважно. Война никогда не отпускает своих детей. Он обречён сражаться вечность. — Или… ты можешь уйти. Помнится, мы с тобой на вокзале Кингс-Кросс, — Дамблдор печально улыбнулся и пригладил бороду. Где-то в белой пустоте страшно захныкал жуткий младенец. Гарри застыл. Ему не было ни тепло, ни холодно, он не чувствовал пола под ногами и не видел границ пространства. Но остался страх. Он всё ещё дрожал где-то в животе, загнанный и забитый, слабый и невинный. Теперь, когда жертва свершилась, Гарри снова ощутил его всем нутром. Это было неправильно, неуместно. Но он боялся — нет, он терял сознание от ужаса. От знания, что ничего не кончено. Что предстоит вернуться. Что он должен вернуться. — Это не так, Гарри. Гарри вскинул остекленевший взгляд на нахмурившегося Дамблдора. В голубых лучистых глазах — воплощении света — стояли слёзы. — Ты не должен воспринимать это так, Гарри. Это было моей ужасной ошибкой — заставить тебя ощутить долг. Никто не заслуживает подобного, и ты — не исключение. Но я… я боялся. Да, можешь себе представить? Боялся. Той самой тьмы, к которой поклялся не притрагиваться. Я хотел оградить тебя от неё — оградить всех… и я смог, но какова цена? Жизни. Десятки, десятки жизней! Я вижу всё, что происходит в Хогвартсе, Гарри. Я вижу их смерть — и не могу предотвратить. Волдеморт пал — но тьма не пала вместе с ним. Пиррова победа, Гарри. Знаешь, что это? — Нет. — Победа, равносильная поражению, — горечь в голосе Дамблдора была почти физически ощутима. — Слишком велика цена. Но что теперь говорить? Всё практически кончено… — Ничего не кончено, — возразил Гарри. В нём смешались и переплелись корнями сотни различных чувств, но самыми насыщенными были ненависть, гнев и страх. Чего он боялся? Опоздать на бой или… успеть на него? Этот кристально-чистый свет резал глаза. Дамблдор вздохнул и не стал спорить. Вместо этого он произнёс: — Садись на поезд, Гарри. Видишь, он ждёт только тебя, — и кивком указал куда-то за спину Гарри. Тот обернулся и замер. Не было больше однородного света. Он соткался, возник из ниоткуда и застыл сияющей облачной громадиной, верхушка которой терялась в белой пустоте — поезд. Он был похож на плод сюрреалистичного сна, творение безумного художника, на глазах напитывающееся красками. Поначалу мраморно-белый, поезд расцвечивался всевозможными пастельными тонами — от легчайшего голубого до золотящегося жёлтого, от деликатного розоватого до нежного зелёного. Это было чудо, иллюзия, мираж — никакая магия не смогла бы сотворить такое. По крайней мере, человеческая магия… — Он уже ждёт, — повторил позади Дамблдор почему-то дрогнувшим голосом. — Я… не могу. Не знаю, — слова не могли передать смятения, царившего в душе. — Ты знаешь, Гарри. Ты не обязан идти, но не обязан и оставаться. Это только твой выбор. Ты делаешь его не для других — для себя, помни это. Гарри обернулся и посмотрел на Дамблдора. Для себя? Кажется, он и вправду забыл, когда в последний раз делал что-то для себя, не оглядываясь на остальных людей. Так нельзя. Это легкомыслие. Это безответственность. Они ведут к гибели. — Я виноват в этом, — Дамблдор качнул головой и внезапно спрятал лицо в сухих ладонях. — Я не давал тебе выбора, и вот результат. Я научил тебя сражаться, но не жить. Это ужасно, Гарри, но я хочу, чтобы ты выполнил ещё одну мою просьбу. Посмертное желание, скажем так. Сядь в поезд. Гарри молчал. — Если ты не хочешь сделать этого для себя — сделай это для меня, Гарри, прошу. Я… умоляю тебя, — практически шёпотом закончил Дамблдор и усталым, обессиленным движением пригладил серебрящуюся бороду. Гарри молчал. Он пытался ощутить хоть что-нибудь — и не мог. Все мысли, все чувства словно выжали досуха, как свежевыстиранную одежду, аккуратно сложили и убрали в шкафчики, оставив только голую пустоту. Это был порядок — белый и идеальный, но он не приносил с собой ни тепла, ни покоя. Только свет. Нескончаемый, бьющий, ослепляющий свет. — Что там? Дальше? — спросил наконец Гарри, вымученно нахмурив брови. — Я не могу ответить. Для каждого из нас это что-то своё. Но там то, что тебе нужно, Гарри, то, что сделает тебя счастливым. В этом я уверен. Они снова помолчали — легко, ненавязчиво, будто напоследок. Потом Гарри чуть слышно вздохнул и поднялся со скамьи. — Хорошо, — в его голосе не было ни сомнений, ни уверенности, только смирение. — Хорошо… Прощайте, профессор Дамблдор. — Прощай, Гарри, — величественный старик с глазами, полными неба и света, украдкой сморгнул слезу. Гарри не шёл к поезду сам — его словно что-то вело. Пушистое, ласково покалывающее, обволакивающее чувство, засевшее внутри, дрожало и ширилось. Это было… предвкушение. Гарри сделал последний шаг и забрался в вагон. Изнутри он выглядел ещё более просторным и эфемерным, но рука, проведя по стенке, нащупала лишь гладкую твёрдую поверхность, не тёплую и не холодную. Словно что-то толкнуло в спину и заставило обернуться. Гарри встретился взглядом с по-прежнему сидящим на скамье Дамблдором, который внезапно показался невероятно далёким, почти ненастоящим. Поезд мягко покачнулся, дверной проём затуманился, исчез, слившись с бесконечным белым, пространство плавно размылось перед глазами и превратилось в одну сплошную белую полосу, уносящую Гарри куда-то вдаль. Не в небытие. Не в никуда. Просто — дальше.