Вчера меня хотели уволить с должности

Вчера меня хотели уволить с должности. После того, как Робин Гуд со своей шайкой опять обчистил казну до последнего пенса, мой начальник Вейзи — горячо и нежно любимый, конечно, как же иначе? — долго бегал по замку, то и дело высовываясь во все подряд окна и вопя в небеса проклятья и богохульства с призывом страшных кар сначала на голову Гуду, потом всем существующим на свете разбойникам. Потом переключился на городской гарнизон, который не в силах уследить за его драгоценным имуществом, нажитым трудом неправедным. Ну, а уж после настала и моя очередь: и такой Гизборн, и сякой, и давно ясно, что конкретно у меня вместо головы и из какого места руки растут, и так далее, и тому подобное. Орать и вопить — это то, что Вейзи любит и умеет лучше всего на свете. Правда, ещё больше он любит казни, по возможности невиновных, но тут уж я ему мешаю, как могу: блюсти закон — моя прямая обязанность, а если его не блюсти, во что тогда превратится старая добрая Англия? Но самая великая и искренняя страсть Вейзи — это, конечно, деньги. Пухлые мешочки с монетами из собранных налогов, торговых пошлин, ренты с графств и ещё Бог знает чего: наш шериф непревзойдённый талант по придумыванию новых поборов. Не удивительно, что теперь, лишившись разом всего материального оплота главной любви своей жизни, он так разошёлся. И виноват в его бедах был, разумеется, я. Ор продолжался — неутомимый и настолько громкий, что все невинные девы от Стэмфорда до самого Йорка наверняка покрылись краской стыда, а Ноттингем вдруг в считанные секунды опустел, как во время чумной эпидемии. В воздухе ощутимо запахло казнью невиновных, и с улиц, от греха подальше, исчезли даже бродячие кошки. Палач, тоскливо вздыхая, уже предчувствовал очередной испорченный выходной, но тут из аббатства Кёрклес прибыл разгневанный настоятель. Потрясая крестом на груди и опираясь на власть, данную ему Его Святейшеством Папой Целестином III(1), он пригрозил наложить епитимью — ибо аббатство их совсем рядом, и им там всё слышно, а шерифовы непотребные вопли мешают юным послушницам молиться и спасать свои души. Поскрипев зубами, Вейзи угомонился. Спровадил аббата и, на этот раз предусмотрительно затворив все окна от лишних ушей, вызвал меня. Мысленно перекрестившись, я надел на всякий случай доспехи и пошёл на встречу с начальником — горячо и нежно любимым, конечно же, чтоб ему в нужнике захлебнуться. — Меня окружают одни идиоты, Гизборн, — скорбно пожаловался тот и бросил в меня для начала медным подсвечником. Не попал, сморщился и попытал счастья с чернильницей — с тем же результатом. Вейзи весь перекосился от досады и, чтобы хоть как-то скрасить свою печаль, с силой грохнул дверью. Воздух сотрясся, и буквально в дюйме от шерифовой лысой макушки просвистел, падая, приколоченный до этого к стене тяжёлый рыцарский щит. Чудом увернувшись и избежав травмы и без того напрочь отбитой головы, Вейзи оторопело уставился на него. Оценивающе попинал мыском сапога, подумал с секунду и подхватил с пола, пытаясь — не пропадать же добру! — запустить в меня и им. И зря: по части подлых интриг шериф Ноттингемский был непревзойдённо хорош, но вот выдающимися физическими данными никогда не обладал. Наблюдая, как щит выскальзывает из потных ладоней и аккуратно опускается всем немалым весом шерифу прямо на ноги, я всё же постарался сохранить невозмутимое выражение лица, хотя очень хотелось заржать, как пьяный крестоносец. Но увы, это не пристало благородному сэру — особенно в присутствии начальства, пострадавшего в неравной борьбе с собственной глупостью, — и я лишь украдкой усмехнулся в кулак, следя, чтобы Вейзи не заметил. Впрочем, на данный момент ему было не до меня: багровый от бешенства, он прыгал то на одной ноге, то на другой, тщательно затаптывая обидевший его щит, и взвывал, как грешник в аду, сыпля такими проклятиями, что теперь покраснели бы не только невинные девы, но и самые бывалые тамплиеры. — Дерьмо козлиное, Гизборн, ты безнадёжный болван и тупица! — наконец осознав, что со злосчастным щитом ему не сладить, он оставил его в покое и свернул на знакомую колею. — У тебя вместо головы пустой котёл! И мозги в жопе! Ничего нормально сделать не можешь... Слушать шерифа всегда ужасно скучно. Всю его речь я могу без запинки повторить наизусть, даже если буду разбужен после попойки и бурной ночи, напролёт проведённой в весёлом доме(2). Поэтому, когда он устраивает очередной разнос, всех-то и дел при этом — не зевать в открытую да вовремя уворачиваться от летящих в голову предметов. Но поскольку Вейзи до меткости Робина Гуда далеко, то это обычно не доставляет хлопот. — ...Ты даже хуже женщин, Гизборн, этих прокажённых! Хуже чумы! Хуже самого последнего смерда во всём Ноттингемшире! Те хотя бы отдают мне своё жалкое имущество, когда их хорошенько потрясти и пригрозить виселицей. А какая польза от тебя?! Вон с глаз моих, мерзавец! Ты... ты-ы... Ты уволен! Ухо уловило непривычные слова в заученной до последней буквы тираде, и я вышел из полусонного состояния, удивлённо смотря и пытаясь понять, что я пропустил. А потом до меня дошло. — Уволен, милорд? — уточнил я, не в силах поверить. — Да! — рявкнул Вейзи, злорадно скалясь и предвкушая мою реакцию: ему прекрасно известно, что мне, безземельному рыцарю, некуда податься и вот этот вот замок и эта работа — всё, что у меня есть в этой жизни, поэтому он никогда не забывает напомнить мне об этом. — Правда, уволен? — губы мои помимо воли расплылись в счастливой улыбке. Вейзи тут же примолк и озадаченно нахмурился, явно пытаясь понять, что пошло не так и почему я до сих пор не ползу к его ногам на коленях, умоляя пощадить и не прогонять меня. Трижды ха-ха. Покажите мне этого неудачника, который будет делать мою работу! А впрочем, нет, не показывайте, а то ещё впервые в жизни преисполнюсь к кому-то искренней жалости. Ощущение свободы накатило вдруг внезапно, и я снова широко улыбнулся, чем окончательно напугал и без того обескураженного Вейзи. — Гиззи, что с тобой? — окликнул он с тревогой. Готов биться об заклад, он подумал, что таки довёл меня до дома скорби и теперь меня придётся либо пристрелить, либо отравить. Либо потратиться на лекарей, что ещё хуже. — Со мной всё в порядке, милорд, — бодро успокоил я его и стремительно направился к выходу. Свобода! Наконец-то! А подамся я, пожалуй, к Робину в лес. Давно звал. Опять же, природа, свежий воздух, разбойники, посиделки у костра... Сплошная романтика! Всё лучше, чем киснуть тут, в этом мрачном замке, тратя уйму сил и нервов на удержание одного сумасбродного психа хотя бы в подобии рамок закона. — Ты... куда? — донёсся мне в спину растерянный голос. — Туда! — ещё бодрее ответил я, мысленно прикидывая, перебраться ли к Робину в лагерь прямо сейчас или подождать до завтра. И какие вещи с собой взять?.. — Ги-изборн! — истошно завопил — на этот раз не от злости, а от страха — только что брошенный мною на произвол судьбы шериф. — А ну, стой! Я нахмурился — ну, что ещё? Я вообще-то очень занят: я мысленно уже на полпути в Шервудский лес, а тут отвлекают. Обернулся через плечо, вопросительно приподнимая бровь, и наткнулся взглядом на заметно спавшего с лица и побледневшего, точно девица в недомогании, шерифа. Тот не зря слыл самым хитрым в округе; по видимости, он уже успел молниеносно просчитать все потери, которые понесёт с моим уходом: не собранные вовремя налоги, не запуганные простолюдины, разболтавшаяся без твёрдой руки командира гарнизонная стража, треснувшая по швам дисциплина... поджоги, кражи, многократно выросшая преступность... хаос... анархия... И самое главное — отсутствие рядом того, на кого можно повесить ответственность за всё это и законно орать. И как тут жить? — Мальчик мой, ты просто устал, — ласковым тоном сообщил мне Вейзи. Вставил себе в челюсть свой парадный зуб с изумрудом и постарался оскалиться как можно дружелюбнее. Я оценил старания и оскалился в ответ. — Пойди, отдохни, развлекись со служанками. Погорячился я... с кем не бывает... «Со мной», — очень хотелось бы сказать мне, но это, увы, неправда — я тоже тот ещё мерзавец. Ну, иначе Вейзи и не боялся бы так меня потерять, верно? Я заколебался, тщательно обдумывая ситуацию. С одной стороны — дух едва обретённой свободы всё ещё маячил передо мной неуловимым призраком, и мне по-прежнему до смерти хотелось бросить всё и удрать к Робину в лес. Но с другой... как ни крути, здесь, в замке, на должности помощника шерифа, от меня было куда больше прока. Вейзи, явно почуяв перемену в моём настроении, достал из сундука бутыль превосходного брендивина и наполнил кубки. — Угощайся, — с самым искусительным видом выдавил он, кивком приглашая присоединиться и закрепить вновь восстановленные (по его мнению) мир и согласие. Похоже, и вправду передумал, раз даже пожертвовал для меня личные запасы редкого в наших краях французского пойла. Кажется, мне срочно нужно посоветоваться кое с кем. — Я подумаю, — сообщил я шерифу, осушил свой кубок, раз уж налили, и пошёл к выходу. Шериф, на удивление, даже не заорал и не попытался меня остановить: кисло кивнул, демонстрируя понимание, и устроился за письменным столом в компании своей бутыли — по-видимому, намереваясь надраться с горя в одиночку. * * * Церковный колокол пробил полночь. Я сидел в своей комнате, вслушиваясь в тишину, и ждал. За окном раздался неясный шорох, и вскоре с парапета в комнату гибко скользнула высокая худощавая фигура в глубоком капюшоне. Робин Гуд собственной графской персоной. В настоящий момент — аутло(3), висельник, вор, легенда Англии и моё личное проклятие. — Явился, — мрачно констатировал я. — Привет, Гиз, — Робин сверкнул знакомой бесшабашной ухмылкой во всю свою наглую физиономию. — Не занят? А я тут проходил мимо, дай, думаю, зайду... — Как можно, ваша разбойная светлость, — едва сдерживая смех, уверил я со всей серьёзностью. — Вы всегда вовремя. Если ещё будете проходить мимо моих окон — всего-то тридцати ярдов от земли, пустяки! — так заглядывайте, не стесняйтесь. Робин бессовестно заржал, привлекая меня к себе и прижимаясь всем телом. — Срань Господня, Гай, как же я соскучился, — выдал этот богохульник (гореть нам с ним в аду, чувствую; впрочем, если на соседних сковородках, то меня устраивает), зарылся носом в шею и жадно вдохнул, легко касаясь кожи губами. Не ответив, я запустил руку в светлую макушку, приподнимая его голову. Посмотрел в горящие, мутно-зелёные глаза и впился наконец таким долгожданным, болезненно-сладким поцелуем. * * * Вчера меня хотели уволить с должности. Уйду ли я? Не знаю, надо будет решить сегодня. Не прямо сейчас, может, чуть позже, потому что неугомонную задницу этого защитника обездоленных опять носило невесть где целую неделю. А я ведь тоже ужасно соскучился... ___________________ (1) Целестин III (лат. Celestinus PP. III, в миру — Джачинто Бобоне Орсини, итал. Giacinto Bobone Orsini) — Папа Римский с 30 марта 1191 года по 8 января 1198 года. (2) Публичный дом, он же дом терпимости. (3) Аутло — (англ. outlaw — букв. «вне закона») — разбойник, преступник, объявленный вне закона.