Придёт Смерть

«Придет смерть, и у нее будут твои глаза» Ч. Павезе

Лондон совершенно поплыл за этот своеобразный сезон дождей. Вонючий город, растёкшийся сточными канавами по всем улицам промок как дворняга под ливнем, где блохи-люди попрятались по своим коробкам, не желая намокать. Только лишь нищета, изредка появляющаяся на глаза под козырьками зданий, трясутся от противного ветра, хлещющего небесные потоки в лицо. В минуты, когда Гробовщику плевать на погоду, он долго и неспешно бродит по мостовым одиноким скитающимся призраком, заставляя редких прохожих пятиться в стороны и нервно перешёптываться дам. Во время проливных дождей становится особенно тоскливо, настолько, что собачий вой на луну не кажется таким уж безумным. Темза сейчас несётся бурным потоком, затапливая берега и снося по пути какие-то сломанные ветки вперемешку с грязью. С моста это выглядит ещё более отвратительно – со стороны всё всегда выглядит ясней и противней, чем по факту. Как и смерть. Пока сам не познаешь её, никогда не понять, насколько она… прекрасна?.. Гробовщик мотнул головой – сколько мыслей занимают эти вещи. Однажды дав слабину в самом себе и приняв смерть, он сам стал ею же, теперь восхищаясь со стороны. Столько этапов, а всё сводится к единому. Таков закон. Ему же законы не писаны, он сам их пишет. Дорога к загородному кладбищу, которая выучена им до мельчайшей ямы и которую он сможет пройти даже с закрытыми глазами – а какой в них сейчас смысл? – уводит к покосившимся воротам, напоминающим ржавыми кривыми створками-зубьями выбитые зубы какого-то чудовища. Вдалеке маячит ещё одна сиротливая душа, из-за пелены дождя, разбивающейся о промокший капюшон, кажется, что со светящимся полупрозрачным ореолом. В дымке тумана абсолютно неясно, кто это – мужчина, женщина, - высокая и тонкая, изящная, совсем никуда не спешащая особа. Отличный собеседник. Жнец неторопливо идёт параллельно силуэту, на самый край погоста, отчего-то всё больше и больше задумываясь о вечном – о себе. Однажды он был глуп, это была основная ошибка. Теперь же сотни лет существования и неизвестно, сколько ещё. - Немного, - шелестит чужой голос за спиной. - Я устал, - признался Гробовщик. - Это ещё одна твоя слабость. – И вдруг напускное спокойствие чужака сменяется плохо скрываемой агрессией. – Слабак. Жнец морщится от слов, будто проглотил лимон целиком, но не молчит на этот выпад. Что скрывать? - Зови меня Эрнест, - говорит незнакомец. Он останавливается у мужчины за спиной так близко, что дробящиеся о плащи капли их будто связывают воедино, принимают в свой кокон дождя. – И ты знаешь, кто я. - Поэтому звал тебя. Эрнест делает заинтересованное лицо – любая его эмоция будто увеличена на порядок, а выражается ещё более ярко; он словно вспышка сверхновой. - Что ты думаешь о людях? «Тебе охота говорить о них сейчас?» - читается на лице пришедшего, но он покорно отвечает иное – смысл спрашивать очевидное? - Невероятная сила скрыта в них – безгранична. Они удивительны и удивительно подходящий расходный материал. Их смертью становишься ты, но в твоих слепых глазах они видят отражение себя. Разве это не прекраснейший момент в их жизни? - Полагаю. - Обернись. Никого. И тихий смех стелится вдоль травы. Лондон совсем плывёт, как самый знатный, непотопляемый корабль из королевского флота, ночь кроет химерами каждый угол, и нет спасения от бесконечной тьмы – вопросов ли, ответов – собравшихся в узелок мыслей. Гробовщик бредёт домой. Ему ни хорошо, ни плохо. Ему никак. Тоска только грызёт изнутри, словно черви мягкий труп, выедает путь наружу, обволакивая печалью всю комнату. Старый жнец - печальный комедиант – одинокий и усталый, которому в пустой комнате ни тепло и не холодно; он не чей-то враг или друг, он всего лишь ссыпающаяся на пол Смерть. - Я думаю, ты совсем замотался, - говорит Эрнест, присаживаясь рядом. – Твоё сердце остывает, позволь мне взглянуть? Гробовщик ощущает, как в груди теплеет комок и горько усмехается – он не знает пока ещё наверняка, что именно чувствует, однако дрожь по телу – добрый знак. - Оно в моих руках, слышишь? – фанатично шепчет Эрнест, чуть сдавливая. – Твоё сердце в моих руках. Чего бы ты хотел, скажи мне, я ведь всё знаю, но я хочу услышать это, дай мне. - Ты говорил, что нет ничего прекраснее момента, когда человек видит себя в отражении моих глаз. - Я понял. Его острый подбородок больно упирается в плечо, а рука, кажется, уже по локоть внутри, костлявые пальцы нежно гладят внутренние стенки рёбер. Гробовщик будто сгорает от нахлынувших чувств – плохие, хорошие – какая разница? Он давно подобного не ощущал, будучи одержимым эмоциями. Эрнест же их самое яркое воплощение, его личный психоз и наркотик. - Ты с лёгкостью можешь вырвать мне позвоночник, - шепчет тот, и жнец закрывает глаза – просто слушает, ведь кто последний раз с ним разговаривал? – Но твоя тлеющая, жалкая ненависть во мне, увы. Ты бессилен предо мной. Посмотри на меня. Эрнест появлялся всегда, когда нужно. Ему нужно, или одинокой Смерти, неважно, он всегда приходил, если звать. И ни разу не показывался на глаза. И Гробовщик на миг замирает. Такое предвкушение с толикой долгого ожидания – о, как давно он не пробовал его на вкус. Глаза у Эрнеста сияющие, диковатые, полные невообразимых оттенков всевозможных чувств, которые никогда никак даже не скрывались. Взгляд жнеца печален и холоден, расчётлив, как прицельный выстрел, просто ничто перед живым пожаром. Он, померкший от времени, но не утративший блеска, просто ничто в сравнении с бурей, с которой Эрнест ведёт безжертвенную войну – он не проиграет, но и выигрывать не хочет. Беспроигрышное положение. Гробовщик, наконец, видит себя самого – такого молодого, уже опытного, но желающего что-то искать, не способного просто существовать «работой». Он не тащит бремя, он его несёт. - Иронично, не правда ли? – смеётся Эрнест. – Я вырву у тебя сердце, а ты не сможешь мне отомстить. Мне нравится. Старому жнецу давно не было так тепло и он подаётся руке, будто сам отдавая забытый орган. - Всегда знал, что чувства меня убьют, - усмехается он, - но, чёрт возьми, это так прекрасно. - Обернись, а то промокнешь совсем. Они стоят посреди площади – город заливает, везде по косточку на ноге, и пустота. Та пожирающая пустота, где жители сбежали в свои коробки. Отражение в луже нечёткое – как последние годы – полное грязи и какого-то непонятного содержимого. Дождь не прекращается уже какие сутки и Гробовщик не собирается его останавливать – зачем? Пусть утонут, пускай тонут все вместе с ним, он устал. - Ты не разочарован, - резюмирует близнец. – Вот только наши встречи будут последними. - Ожидаемо. - Смотри на меня. Жнец смотрит на хитрый взгляд, лукавую ухмылку, себя самого – такого яркого и прежнего, отголоски которого иногда всплывают в настоящих чувствах. Им движут чувства, эмоции, за которыми он тянется, и к которым последнее время стал почти безразличен. Старая Смерть смотрит на свою проекцию в прошлом и понимает, что трудно оставаться таким собой. Гробовщик видит своё отражение на дне ядовито-зелёных глаз напротив, содрогаясь – чужие руки болезненно сжали сердце, будто вырывая его из груди – нежно и медленно, оттягивая момент. - Почему, чтобы переосмыслить всё, надо умереть? – вопрошает Эрнест в пустоту. Дождь прекратился, а тучи рассеваются, открывая небо взору. - Потому что только тогда ты возвращаешься к исходному. - Старая Смерть… Открой глаза, теперь твоя очередь быть сумасшедшим, а моя – философом. - И-хи-хи, дождя тут не будет долго. - Он будет у меня, не беспокойся.