Призрак из прошлого

      Со времени битвы за Хогвартс Гермиона не могла найти себе места. Она чувствовала себя донельзя опустошенной, будто все жизненные силы из нее выкачали, и, быть может, так и случилось на самом деле. Война выжгла ее изнутри, и теперь сложно было даже поверить в то, что когда-то они были детьми, беззаботными и веселыми, когда-то в первый раз садились в ярко-красный поезд, в первый раз зашли в Большой зал, где она в первый раз увидела его — не мельком на вокзале, и не мимоходом в купе, а вот такого — открытого и веселого, постоянно перешучивающегося с соседями по столу, подтрунивающего над Роном и торжественно распевающего гимн школы. Того, кто так раздражал ее своей безответственностью, своим пренебрежением к правилам и своими ночными прогулками, кто так любил свою семью — даже Рона — и с кем она почти не общалась, к своему сожалению. Того, кто украл один из ее танцев на Святочном балу и тогда даже не казался отъявленным и безалаберным хулиганом, кто кружил ее в вальсе, даря один из самых волшебных вечеров в ее жизни — и, пожалуй, это и был тот момент, когда она впервые обратила на него внимание, заметив, каким он может быть на самом деле. Того, кто втихомолку воевал с Амбридж на своем последнем курсе — о, как глупо теперь называть эти шуточки «войной»! — и кто так сильно помог им в организации ОД, хотя и не без своего брата-близнеца. Того, кто покинул ее на время шестого курса, а она и написать ему не могла, опасаясь подвергнуться насмешкам — они ведь почти не общались, и было бы странно, если бы она вдруг начала посылать ему одно письмо за другим, изливая душу — а отчего-то ей казалось, что именно он смог бы помочь лучше всего. Того, кто вел нелегальный радиоэфир вместе с другими бунтовщиками, поддерживая дух сопротивляющихся — и как же ей было приятно слышать его голос, какое колоссальное облегчение он приносил!..       И того, чья жизнь так нелепо и глупо едва не оборвалась, да и сейчас висела на тонкой-тонкой нити.       Фред Уизли лежал перед ней на больничной койке в Мунго и едва-едва давал знать, что еще не мертв, а Гермиона сжимала его руку и не могла сдержать слез. Казалось, что она вот-вот сорвется и в голос заплачет, но что-то не давало ей этого сделать, и потому лишь глаза ее болезненно блестели, с головой выдавая истинное состояние. В голове ее крутились фразы, которые он так редко обращал только ей, и становилось еще больнее оттого, что звучали они почти что наяву — словно стоит лишь обернуться, и он предстанет перед ней, невредимый и вышедший из комы. «Успокойся, Грэйнджер», — слышится ей, и она не осознает смысла этих слов. «Я в порядке, Грэйнджер», — и она не верит, продолжая неслышно шептать одной ей известные молитвы. «Грэйнджер, я здесь», — и лишь теперь она непонимающе поднимает голову, тайно надеясь, что это не обман воспаленного сознания.       А потом она пришла домой — и уже не одна, отныне со своим незримым спутником, коим оказался сам Фред. Гермионе не стало легче от этого факта — все еще не прикоснуться к нему, разве что к почти бездыханному телу, и он сам все еще не жив. И, конечно, он прекрасно это понимал, отнюдь не радуясь своему положению, пребывая, однако, в слегка приподнятом состоянии духа (какая ирония!) — хотя бы кто-то услышал его. Девушка молча прошла в комнату и обессиленно уставилась в потолок, не зная, что ей теперь предпринять, кроме как наведаться в какую-нибудь библиотеку и набрать книг о призраках — быть может, ей удастся вернуть его в тело? Угнетало еще и то, что она никак не могла понять, где находится ее невидимый собеседник, и поэтому все происходящее казалось совершенно нереальным, словно она уснула и вот-вот проснется, а сладкое томление в груди от веры в действительность не желало проходить — рядом с ней тот самый Фред, с которым она уже давным-давно мечтала объясниться. Возможно, сама судьба дает ей шанс?       — Грэйнджер, — он первым нарушил их тишину, и Гермиона вздрогнула от неожиданности. — Тише, успокойся. Почему именно ты?       — О чем ты?       — Почему не Джордж? Почему не мама, не папа, не Джинни, да хоть бы и Рон, почему именно ты? — и она на миг ощутила на себе его пристальный, изучающий взгляд.       — Я не знаю… — честно ответила она, почему-то смущаясь своего незнания.       — Ого, заучка Грэйнджер знает и такие слова? — даже в таком состоянии Фред вел себя как раньше.       — …но я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы помочь тебе.       С тех пор она каждый день посещала огромную библиотеку на площади Гриммо, в уже полузаброшенном доме, подолгу просиживая за толстыми фолиантами, в которых встречалось хоть какое-то упоминание о призраках, но нигде не был описан ни один похожий случай. Фред по большей части молчал, утратив свою привычную несерьезность, и это казалось ей жутко неправильным, как и то, что в книгах не находилось ответа на интересовавший ее вопрос. Медленно подступало отчаяние, но она прогоняла его, все еще смутно надеясь уцепиться хотя бы за что-нибудь, что может помочь — впрочем, тщетно. Прошел месяц, за ним другой, и все тома библиотеки, где были хотя бы вскользь упомянуты духи, оказались проштудированы неутомимой и упорной Гермионой, и тогда она попыталась обратиться к старшему поколению, однако и те ничего не знали о подобных проблемах. Целители из Мунго лишь пожимали плечами и тонко намекали, что ей и самой надо бы лечь в больницу, если ей чудятся голоса, на что она лишь отшучивалась.       Между тем, она все чаще говорила с Фредом по душам, когда оставалось время, конечно же — страна находилась в упадке после войны, повсюду бушевали еще не схваченные Пожиратели, и требовалась помощь любого способного волшебника, а уж особенно ее, подруги самого Избранного. Она рассказывала Фреду обо всем происходящем, горько сетуя на то, что так и не смогла ему помочь, и он, как и когда-то, кажется, в другой жизни, освещал ее мир своими шутками и своей поддержкой, так ей необходимой в эти трудные времена. И хоть поначалу постоянные подколки и даже порой розыгрыши раздражали ее, позже она привыкла и сама начала отвечать на них. Иногда, как ей казалось, голос Фреда приобретал какие-то по-особенному нежные нотки, но она не обращала на них внимания — не стоило тешить себя напрасными надеждами, когда она уже смирилась с неизбежностью того, что будет в любом случае отвергнута как совершенно не подходящая для Фреда Уизли девушка. Лишь иногда, по ночам, она утрачивала контроль над собой и позволяла боли снова въедаться в сердце от осознания того, как близко он — и как, вместе с тем, далеко.       Попутно Рон предложил ей встречаться, на что она почти без раздумий ответила согласием — отчасти потому, что не хотела рушить их отношения, которые с его стороны, кажется, уже давно перестали быть дружескими. И пусть она тогда ответила на его поцелуй в Тайной комнате во время битвы за Хогвартс, это все же было весьма спонтанным решением, а теперь она поняла, что и неправильным. Ей следовало быть в то время рядом с Фредом — может, она смогла бы предотвратить трагедию, и всей этой истории с призраком и вовсе не произошло бы, и после сражения она бы нашла его и сразу, не раздумывая, рассказала о своих чувствах — и тогда, хоть это и маловероятно, у нее был бы мало-мальский шанс. А второй причиной согласиться на отношения стали, как ни странно, ее чувства к Фреду — ей слишком хотелось отвлечься от этого, забыть хотя бы ненадолго, и каким бы эгоистичным не было использование Рона в качестве отдушины, она с собой ничего поделать не могла: для нее это была необходимость. И Гермиона делала вид, что все хорошо, что она любит Рона, деланно смеялась и изображала счастье, а он и не замечал, по-настоящему ею увлеченный.       Сегодня у Гермионы Грэйнджер был день рождения, и ей исполнялось двадцать лет, но она заранее попросила друзей не поздравлять ее — в последнее время она чувствовала себя слишком подавленной и не хотела портить другим веселье, которое они, несомненно, попытались бы устроить. Поэтому она сидела в кресле, подобрав под себя ноги, и листала очередную книгу. На столике рядом стояла кружка недопитого чая, а на подлокотнике уютно устроился Живоглот, которого она вскоре после войны забрала к себе.       — Гермиона, — услышала она голос, успевший стать привычным и почти родным. — С днем рождения тебя.       — Спасибо, — сухо и неискренне ответила она, перелистывая страницу.       — Что с твоим настроением? — удивился парень, как ей казалось, пристально на нее смотря. — Где же веселье, которое положено в день рождения?       — Сбежало на пикник, — неудачно пошутила она; Фред хмыкнул. — Чему здесь радоваться?       — Для радости вообще причины не нужно, только повод, — поучительно сказал парень.       — Да, конечно, — почему-то устало ответила она, не отрываясь от книги. — Какое тебе вообще дело до моего состояния? В прошлом году оно тебя не сильно волновало.       — Послушай меня, — неожиданно серьезно попросил он, и это заставило ее поднять взгляд; она невольно угадала, где именно были его глаза. — Льщу себя надеждой, что успел тебя узнать за этот год, и хочу сказать кое-что. Ты самая необыкновенная волшебница из всех встречавшихся мне. Я словами не могу передать, как ты стала мне дорога, и вовсе не потому, что я могу говорить только с тобой. Ты умная, самоотверженная, красивая — да-да, не надо этих недоверчивых гримас! — сообразительная, ты всегда готова помочь, даже если человек тебе не слишком знаком. Я всегда хотел узнать, почему Ронни с тобой подружился, и теперь окончательно это осознал. И лишь об одном жалею…       Он почему-то замолчал, а Гермиона не знала, что сказать ему в ответ на такое признание. Она, конечно, не могла видеть, как в этот самый миг Фред наклоняется к ней в безотчетном желании поцеловать, пусть она никогда и не почувствует этого и даже не узнает… а через секунду вдруг увидела прямо перед собой его лицо и поняла, что происходит. Словно все ее мечты вдруг в одночасье сбылись, и вся тяжесть с души куда-то пропала, когда она поняла, что ей не кажется происходящее и что ее действительно целует не кто иной как сам Фред, тот, относительно кого она уже похоронила все надежды. И лишь сдержанный вздох вырвался из нее, когда она осознала, что никогда не ощутит этого, не сможет насладиться в полной мере.       — …что я не знал всего этого раньше, — наконец закончил он и вдруг заметил выражение ее лица. — Что с тобой?       — Я… я тебя вижу, — едва слышно прошептала она. — Я тебя вижу…       — Что? — пораженно спросил он, недоверчиво глядя на нее. — Ты не шутишь?       — Шутки — это по твоей части, — грустно улыбнулась Гермиона и, подняв руку, тихонько провела пальцами по его щеке — точнее, по тому месту, где она должна была быть. — Ты действительно так считаешь? Ты правда думаешь, что я особенная?       — Без сомнений, — твердо ответил Фред и неожиданно протянул ей руку. — Раз уж я не могу сделать тебе подарка на день рождения… может, потанцуем?       — Здесь ведь нет музыки…       — Ты волшебница или кто? — он на миг закатил глаза, и Гермиона хихикнула, вспомнив похожий момент с первого курса.       Она взмахнула своей палочкой, и комнату наполнили звуки какой-то странной, но очень приятной мелодии, очень напоминающей ту, что играла на Святочном балу, когда Фред пригласил ее. Но здесь не было толпы других пар, и потому она чувствовала себя достаточно раскованно, домысливая тепло от его рук на своей талии и ладонях. Было невероятно необычно кружиться в вальсе с тем, кого нельзя никак ощутить, и оттого ей было больно, но все перевешивал непривычно нежный взгляд парня, глядящего прямо на нее. Она все ждала, что вот-вот проснется, и все происходящее окажется лишь красивым сном, но музыка продолжала литься, Живоглот мирно посапывал на подлокотнике, задевая ее хвостом, когда она оказывалась рядом, и легкость наполняла ее всю — будто она вот-вот взмоет под потолок, а потом и выше, в само звездное небо (и пусть сейчас день, там, в космосе, все равно звезды).       — Все это так похоже на сказку… — озвучила она свои мысли, и Фред хмыкнул.       — Раз сказка, значит, с хорошим концом, — глубокомысленно изрек он, и она неожиданно отстранилась. — Что с тобой, Гермиона?       — Вовсе не так, — проговорила она, обхватив себя за плечи.       — У нашей сказки будет хороший конец, — пообещал он, подходя к ней и заглядывая в глаза. — Я клянусь тебе.       — Как? Ты не жив и не мертв, а я… — и она замолчала, едва заметно подрагивая.       — Что? Что произошло? — нахмурился он, и волшебное очарование окончательно исчезло.       — Рон сделал мне предложение, — несчастным голосом ответила она.       — Так откажись, в чем проблема? Ронни переживет, уверяю.       — Я не могу. У меня нет ни одной причины, что я ему должна сказать? — она могла только шептать от навалившегося снова отчаяния. — Что я ему скажу? Что я влюбилась в его старшего брата, который уже больше года лежит в коме?       — Какие признания… — пробормотал он и продолжил уже громче. — Скажи, что просто не готова к этому. Или что тебе нужно подумать. Или что он тебе не нравится в таком смысле.       — Я убегу, — просто сказала Гермиона, немного помолчав; решение оказалось невероятно очевидным. — Есть еще шанс тебя спасти. Я объеду весь свет, но узнаю, как тебе помочь! И Рон не остановит меня. Никто не остановит. Теперь это… мой долг.       — Спасибо. Я не знаю, получится ли у тебя, и еще больше не знаю, как благодарить тебя, но…       — Хватает и того, что ты меня не отговариваешь, — хмыкнула она. — Я собираю вещи.       Гермиона уехала, не сказав никому ни слова. Только убедила Джорджа, что общается с Фредом и пытается его спасти. Она сдержала свое слово — посещала страну за страной, опрашивала местных магов, узнавала о целителях, знахарях, и когда особенно отчаялась, стала спрашивать даже о ясновидящих и гадалках, но никто не мог ей помочь. Она днями сидела в библиотеках и на пару с Фредом штудировала книги — он не мог сам листать, но она помогала ему, и вдвоем они справлялись гораздо быстрее. Все большее количество стран оставалось позади, и годы шли — Гермиона не считала их, но чувствовала. Тут и там она устраивалась на подработки, чтобы получить средства на проживание. Изредка прилетали совы — многие разыскивали ее — но она никогда не отвечала и предпочитала общаться только с работодателями и Фредом. За это время она стала еще более собранной и целеустремленной, хотя Фред считал, что такое вовсе невозможно.       Через пять долгих лет, когда даже выдержка Гермионы начала понемногу испаряться, удача повернулась к ним лицом. Где-то в Катаре она встретила колдуна-отшельника, и тот, взяв ее крови и сварив какое-то зелье, заявил, что вернуть Фреда в тело может только сильнейшее потрясение, а в идеале — смертельная опасность, грозящая близким. Колдун также предупредил, что может пострадать память и что вернет ее только второе попадание в опасность, но Гермиона уже не слишком вникала в его слова. Она сама себе казалась огромным воздушным шариком с гелием, такую легкость и надежду вселили слова колдуна. Она не допускала и мысли, что это могла быть ложь.       С этого дня, несмотря на протесты Фреда, Гермиона ввязывалась в самые опасные авантюры, какие только могла найти. Охота на великанов, ликвидация заклятий, магия древних… Что угодно, лишь бы подвергнуть жизнь риску. Но каждый раз, как назло, удача была не на ее стороне — Гермиона, впрочем, не отчаивалась. Она не просто спасала Фреда — она делала мир лучше, как могла. И одна только эта мысль давала ей неиссякаемый источник сил, как и разговоры с Фредом. Теперь она со смехом вспоминала свое отчаяние, вызванное предложением Рона. Как она могла даже предположить, что откажется от своей любви?       А в один из дней Гермионе улыбнулась удача. Она участвовала в поимке Пожирателей, приручивших дракона — как только додумались и как им это удалось?! — и попала под струю пламени. Дело было в Англии, и Гермиону отправили в Мунго с сильным ожогом большей части тела. На фоне этого как-то терялось то, что в нее попали заклятием. Но она была безумно рада — рада потому, что перед тем, как потерять сознание от боли, увидела, как силуэт Фреда (который видела только она) деформируется, а затем — медленно тает в воздухе. Это могло значить только одно.       Фред вернулся в свое тело.       Счастье было недолгим — Гермиона поняла, что Фред забыл все, вообще все, что связано с ней. Ей было стыдно в этом признаться даже себе, но такой болью ее пронзило осознание случившейся беды, что она расплакалась и убежала из палаты — дальше, туда, где не давят так белые стены, где нет недоуменного взгляда человека, которого она успела полюбить за те шесть лет, что он был призраком, туда, где есть только старый-старый диван да Живоглот. Примчалась в свою берлогу и осталась там, зализывая душевные раны, будто диковинный зверь.       Но то самое заклятье сказалось на ней — оно оказалось проклятием, которое медленно убивало ее изнутри. Выедало, поглощало силы, не давало сопротивляться, лишало воли и желания спастись, вымывало эмоции и чувства, забирало саму сущность Гермионы и ее жизнь. Спас ее Джордж, вовремя заметивший перемены и доставивший ее в Мунго. Еще немного промедлил бы — и Гермиону спасти было бы невозможно. Она балансировала на грани жизни и смерти два месяца, и многие уже потеряли надежду, когда целители сказали, что ей предстоит самая тяжелая ночь — если переживет, то пойдет на поправку. В ту ночь Гермиона металась по кровати в бреду, выкрикивая проклятия на головы всех, кого знала. В ту ночь Гермиона едва не сошла с ума. В ту ночь Гермиона умирала в одних снах тысячи раз, в других — висела над пропастью на кончиках пальцев, в третьих — ломала свои собственные кости и варилась в кипятке, купалась в кислоте и кричала, кричала, кричала так, что в соседних палатах никто не спал, кричала даже тогда, когда окончательно сорвала голос…       В ту ночь Фред снова обрел память.       И когда на следующее утро она очнулась, все сочли это настоящим чудом — но очнулась она ровно на секунду, а после снова уснула. И спала целые сутки. А уже через неделю полностью восстановилась благодаря умелым целителям.       В день выписки Фред пришел к ней, и Гермиона поняла все без слов. Как поняла и то, что отныне никто их не сможет разлучить — даже смерть не смогла, и чего уж там говорить о прочих мелочах.       Сегодня был день рождения Гермионы, и она никогда раньше не была так счастлива — только в день, когда ее приняли в Хогвартс. Фред больше не был призрачным голосом. Фред смог подарить ей подарок впервые за все эти годы — зачарованную книгу, что позволяла окунаться в любую сцену в качестве любого персонажа или стороннего зрителя. Фред мог держать ее за руку и едва заметно сжимать ладонь, когда она вспоминала что-то из прошлого. Фред мог танцевать с ней по-настоящему. Фред мог целовать ее, и она чувствовала его губы.       — Эй, а я ведь обещал, что у нашей сказки будет счастливый конец!       — Ты был прав, — засмеялась Гермиона.