Возвращение домой

Обычно никто не рискует заглядывать в кабинет к мистеру Грейвсу после окончания рабочего дня, если только дело не касается чьих-нибудь жизней, смертей и государственной безопасности. “Спокойно поработать”, - как выражался сам Персиваль, ему удавалось лишь когда основная часть сотрудников департамента расходилась по домам. В огромном, наполненном магией здании становилось ощутимо тише и куда меньшему количеству людей нужны были его подписи на всяких важных, но очень отвлекающих документах - все, что он подписывал, Грейвс внимательно прочитывал для начала. Поэтому на заглянувшего в кабинет секретаря Персиваль глянул из-под нахмуренных бровей так, что даже ко всему привычный Ник едва заметно вздрогнул. Впрочем, храбрым парнем Николас никогда не был. Ответственным, умным, исполнительным и инициативным - да, но не храбрым. Персиваль сам иногда удивлялся тому, что этот долговязый, нескладный парень, который куда гармоничнее смотрелся бы в отцовской лавке с зачарованными тканями, так долго продержался у него в качестве секретаря, не только не жалуясь но и, кажется, умудряясь находить в своей должности одному ему ведомые плюсы. - Уже начало девятого, мистер Грейвс, - твердо произносит Ник, стоически выдерживая выражение легкого изумления на лице начальства. “Ещё, - мысленно поправляет его аврор, надеясь, что эта мысль в его взгляде отражается достаточно четко. - Еще только начало девятого”. - А вы просили напомнить не позже половины девятого, что сегодня... - Ник выразительно смотрит на подвижный календарь на одной из стен кабинета. Календарь, в который Персиваль, уже понявший, к чему клонит секретарь, никогда не вносил никаких личных пометок - и поэтому благополучно забывал про все то немногое “личное”, что было у него помимо работы. - Сегодня возвращается ваш супруг, - скороговоркой выдает Ник, замерев в ожидании каких-то указаний, ну или готовый принять любой удар судьбы. “Супругом” Ньюта называл исключительно Ник - остальные умело обходили тему его отношений с главой аврората, а Николасу, вот, приходилось принимать в них живейшее участие. Если ему так было спокойнее, Персиваль ничего не имел против. Отсутствие кольца на пальце и записи в личном деле ничего, в общем-то, не меняли. И Персиваль действительно забыл, что Ньют с Криденсом возвращаются именно сегодня. Но это достаточно веский повод для того, чтобы бросить к черту все неоконченные дела, предупредить покрасневшего Ника, что завтра утром задержится - возможно даже часов до восьми утра, - и аппарировать на порог собственной квартиры, даже портфель с документами с собой не прихватив. Оставив всю насущную работу в сейфе, скорее охраняющем её от самого Персиваля, чем от чужих посягательств. Секунду Персиваль стоит на пороге своей квартиры, прежде чем провернуть ключ в мелодично мурлыкнувшем замке, и зайти внутрь, чтобы почти сразу попасть в теплые, крепкие объятия - как Криденс чувствовал его присутствие оставалось загадкой даже для Ньюта, но на то мальчишка и обскур, чтобы бесконечно удивлять “классических волшебников”. - Я так соскучился, - бормочет Криденс в шею, бесстыже прихватывая губами кожу над воротником пальто. Вот так, толком даже без приветствия, сразу к ласкам, от которых сбивается дыхание. - Ньют на кухне, колдует над чашками - в прямом смысле. Он был уверен, что ты придешь не раньше десяти. - Ну видишь, какой я ответственный, - начинает Персиваль с улыбкой, рассмеявшись, когда Ньют из кухни комментирует: - Это Николас ответственный, а ты - трудоголик! Для этого ему наверняка приходится усилить голос заклинанием, хотя это не обязательно - Ньют мог так орать, если это требовалось, что никаких заклинаний не нужно. Криденс, уже начавший выцеловывать линию шеи до челюсти и обратно, к ключице, наконец-то находит в себе силы, чтобы отстраниться и дать Персивалю наконец-то полюбоваться им. - Танжер пошел тебе на пользу, - изумленно подводит итог аврор, внимательно разглядывая загоревшего, повеселевшего мальчишку с почти неприлично длинными волосами, мягкими прядями падающими на лоб и обрамляющими остроскулое, красивое лицо. С каждой поездкой с Ньютом Криденс все меньше становится похож на воспитанного при церкви тихого мальчика, предпочитающего в одежде цвета грязно-серых и черных оттенков. Сейчас на нем вызывающе-лимонная шелковая сорочка, одновременно не слишком ему идущая и делающая его этим словно еще более привлекательным. Криденс белозубо улыбается, помогая Персивалю снять пальто. - Это ты пошел ему на пользу, а не Танжер, - мурлычет Ньют, наскоро вытирая руки пушистым бежевым полотенцем. - В Танжере он только загорел и забил гардероб безумными вещами, а если б не ты, Криденс даже из чемодана отказался бы выходить, не то что на улицу. Здесь не поспоришь - это Персиваль приучил пугающегося собственной тени обскура к долгим прогулкам, обществу незнакомых людей и самостоятельным покупкам, Ньют не мог этим заниматься в силу собственной занятости зверями и того… что его самого бы было неплохо научить этим вещам. - Что поделать, я просто великолепен, - хмыкает аврор, на мгновение прижимаясь губами к выгоревшему на солнце виску Ньюта, вдыхая знакомый, незабытый сладковатый запах его волос, прежде чем найти губами его губы для короткого, ласкового поцелуя. Когда переодевшись Персиваль проходит в гостиную до него наконец-то добирается нюхль: мурчит, ластится, шумно пыхтит устраиваясь на коленях волшебника и всячески борется за его внимание с Криденсом, мгновенно устроившимся рядом. В конце концов нюхль смиряется, свернувшись клубком, когда аврор соглашается ласково почесывать его лоснящийся пушистый бок, не отвлекаясь от вылизывающего его рот Криденса, тонкие, умелые руки которого уже начинают расстегивать верхние пуговицы белоснежной сорочки. - Ох, прости, - Криденс замирает, коснувшись пальцами груди. - Я тороплюсь, да? Мальчик закрывает глаза, переводя дыхание, и Персиваль сейчас, когда Криденс отстраняется, видит дымчатые щупальца обскури, складывающиеся на руках Криденса в причудливый узор. - Немного торопишься, - соглашается Персиваль, протягивая руку вперед, чтобы скользнуть пальцами по острой скуле. - Но ты ведь скучал, я понимаю. Расскажешь про Танжер? - Ньют пускай рассказывает, - легкомысленно смеется юноша, вскакивая на ноги, - я тебе лучше покажу. Криденс никогда не пользуется “Акцио”, ему вообще плохо даются простые заклинания - вместо них ему на помощь всегда приходит обскури - вытягивается цепкой серой дымкой, обвивая лежащие на столе альбомы, и не без изящества швыряет их в руки Криденса, чуть виновато улыбнувшегося волшебнику. - Зато я могу призывать Патронуса, - сообщает он с гордостью и тут же чуть морщится. - Правда обскури от этого не в восторге и пытается с ним подраться, это ужасно. Про патронуса Ньют рассказывал в письме, красочно описывая призрачно-белого лабрадора, явно считающего, что рассерженный обскури решил с ним поиграть в интересную игру. И что только творилось у Криденса в голове, страшно представить. Персиваль утешающе ерошит длинные мягкие волосы обскура, притягивая его к себе. Криденс аккуратно пристраивает альбом на коленях аврора, чтобы не задеть дремлющего нюхля, и переворачивает пустую страницу, открывая карандашный рисунок, изображающий извилистые узкие улочки, дома, облицованные разноцветной плиткой, разбитую мостовую и прячущихся по углам кошек, которых можно заметить, если начать приглядываться. Впрочем, Персиваль старается не приглядываться слишком сильно - всегда есть ощущение, что переборщив можно случайно нырнуть в обманчиво реальный рисунок. И дело не в абсолютной точности деталей, а в том, что Криденс идеально улавливает настроение и переносит его на бумагу так живо, что статичный рисунок кажется более волшебным, чем самая искусная колдография. И еще Криденс не любит рисовать людей - кроме двоих, - поэтому их никогда нет на его рисунках, даже в качестве безмолвных статистов. Он просто вычеркивает людей из пейзажа и иногда подселяет в него зверей, которых там наверняка не было. Хотя кошки, наверное, были. Персиваль переворачивает страницу, открывая новый рисунок. - Криденс не хочет осваивать движущиеся портреты, - ябедничает Ньют, внезапно оказавшийся у них за спиной. - Не то чтобы я сильно настаивал, но я считаю, что такой талант надо развивать. - Мне не нравится рисовать людей, - бормочет Криденс, с надеждой глянув на Персиваля, как на извечного арбитра в любых спорах. - И мне совершенно не понравится, если они будут двигаться. Это жутко. - Тогда рисуй животных, - Персивалю выход кажется очевидным и он искренне недоумевает, почему его умные мальчики не додумались до этого сами, даже Ньют, совершенно помешанный на своих зверях. Криденс сияет, переворачивая еще одну страницу - там морской пейзаж, от которого так и веет слабым ветерком в раскаленном воздухе и терпко-соленым запахом моря. - А вообще, рисуй что хочешь, - добавляет Персиваль. - Просто не стой на месте, развивайся. Ньют одобрительно кивает, перебирая тонкими пальцами волосы Персиваля, почесывая его по затылку словно своего любимого зверя. Криденс, всегда голодный до прикосновений и ласки, вновь прижимается теснее, блаженно вздохнув, когда Персиваль обнимает его рукой за пояс, почти случайно скользнув ладонью под кричаще-лимонную рубаху. Криденс в ответ на нечаянную ласку прихватывает зубами мочку уха и издает тихий-тихий стон, улыбнувшись укоризненно покачавшему головой Ньюту. - Над чем ты там шаманишь на кухне? - аврор запрокидывает голову, чтобы встретиться взглядом с Ньютом. - Новый, совершенно волшебный рецепт кофе. Я уже скоро закончу, - Ньют наклоняется, скользнув ладонями по плечам под расстегнутую до груди рубашку. - Продолжишь в том же духе и закончишь еще очень нескоро, - обещает Персиваль, чуть наклонив голову, чтобы удобнее было целовать улыбающегося Ньюта. Криденс горячечно дышит в шею, покрывая кожу короткими поцелуями и продолжая расстегивать мелкие пуговицы на рубашке, останавливаясь только когда тонкая ткань распахивается, обнажая крепкое, поджарое тело. - Да я даже не начну, - на выдохе сообщает Ньют, едва глянув на Криденса, аккуратно убравшего подальше альбом с рисунками и нечаянно скользнувшего по коже мужчины полупрозрачными лентами обскури. Персиваль нравился обскури - слабо изученная магическая сущность то и дело тянулась к аврору приласкать, и Грейвс, убедившись, что вреда от этого никакого, привык, хотя всегда чуть вздрагивал от первого прикосновения, казавшегося слабым, почти неощутимым разрядом чистой магии. Вот Ньюту такого не перепадало и, хоть он и был расстроен как исследователь, как обычный волшебник он этому тихо радовался - не думал, что ему понравится. Нюхль, потревоженный оказавшимся слишком близко Криденсом, рассерженно ворчит и, неуловимо взмахнув лапой, стаскивает с тонкой шеи цепочку с подвеской-камнем, которых на Криденсе, наверное, с полдюжины, как на каком-нибудь древнем африканском царьке. - Сам виноват, - смеется Ньют, заметивший этот маневр. - Нечего зверя отвлекать от его любимца. - Он ревнует, - Криденс закатывает глаза. - Я вам обоим точно говорю, что он меня не любит и терпит только из-за вас. - Скоре всего так и есть, - авторитетно соглашается Ньют, наклонившись, чтобы потрепать зверька за ухом - тот не выглядит слишком довольным, и жмется к Персивалю, успевшему запахнуть расстегнутую рубашку. - Кофе, - с улыбкой напоминает он Ньюту. - Волшебный танжерский кофе, ты обещал. И Ньют выполняет обещание, отправившись на кухню в компании Криденса, решившего, что аврору нужно дать хотя бы пару минут, чтобы передохнуть. Персиваль знает, насколько это сложно для Криденса, но тут же утешает себя мыслью, что это Ньюту сейчас достаются частые будоражащие прикосновения, его Криденс, изголодавшийся по ласке, целует в шею, в плечо, лезет загорелыми ладошками под рубашку, чтобы огладить выученные изгибы, выученные шрамы. Чтобы отвлечься от дурманящего Танжера - а это сложно, потому что вся огромная квартира пропахла пряностями и благовониями, - Персиваль берет в руки другой альбом, оставленный Криденсом на кофейном столике. Он более потрепанный, чем альбом с танжерскими зарисовками, и плохо прикрепленные к переплету листы норовят разлететься по всей комнате. На одном из набросков Персиваль узнает себя, сидящего за бумагами в кабинете. Криденс часто оставался рядом с ним, когда Ньют надолго отлучался в чемодан. Сидел в удобном кресле в углу кабинета, зачастую забираясь в него с ногами, читал книги, и Персиваль был уверен, что Криденс никогда там не рисовал. Но набросок очень уж живой, очень правильный, так что куда больше вероятность, что это Криденс успел достать альбом и сделать зарисовку, а Персиваль просто не заметил. Хотя, возможно, у мальчишки просто замечательная память, потому что следующий рисунок - Ньют, совершенно обнаженный, устроившийся на постели так, чтобы ласкать ртом пальцы Персиваля. С этого они часто начинали свои игры - Ньют насаживался ртом на пальцы, постанывая и изгибаясь всем телом, и только потом начиналась настоящая игра. Как за этим наблюдал Криденс, Персиваль прекрасно видел. С азартом, жадно, всегда норовя приласкать беззащитного и совершенно открытого в такие моменты Ньюта. А на следующем рисунке Ньютон уже один - распластавшийся по широкой кровати, выгнувшийся, с приоткрытым ртом и широко распахнутыми глазами, как живой - даром что картинка неподвижна. Дальше снова идут наброски зверей, зданий и пейзажей, так что и этот альбом аврор откладывает в сторону, на пару мгновений прикрывая глаза, чтобы обдумать увиденное. Увиденное ему понравилось и догадаться о чем мечтал Криденс, любовно вырисовывая приоткрытые в стоне губы было не очень сложно. Другое дело, что мальчик толком не научился еще рассказывать о своих желаниях, но процесс обучения должен проходить постепенно и торопить Криденса никто не собирался. - Размышляешь, сколько поправок к действующему законодательству нужно обсудить с госпожой Президентом на этой неделе? - весело интересуется Ньют, расставляя на столе тонкие, чуть ли не прозрачные фарфоровые чашки. - Семнадцать, - на автомате выдает Персиваль под фырканье Ньюта. - И двадцать три подпункта. - Ужас, - раздается над ухом голос Криденса. - Перестань об этом думать. Немедленно. - Раскомандовался, - усмехается Персиваль, мягко пощекотав изящную шею, отчего Криденс, прикрыв глаза демонстративно мурлыкает. - Криденс прав, - Ньют деловито пересаживает нюхля на стол и тот, оценив обстановку, вперевалочку подбирается к вазочке, запуская лапы в горку завернутых в блестящие, шуршащие обертки конфет. - Кофе почти готов, прочь мысли о работе. - Подумай лучше о восточных сладостях, - искушающе мурчит на ухо обскур. Персиваль косится на него с большим, хоть и наигранным сомнением. - Когда я последний раз был в Турции весь рецепт сводился к тому, чтобы выварить сахар до состояния мягкой карамели, сбрызнуть розовой водой и посыпать сахарной пудрой. Что-то принципиально изменилось? - Вредина! - смеется Криденс и уходит на кухню, помочь Ньюту. - Но вообще, ты прав, - соглашается он секундой позже, удерживая полупрозрачными лентами обскури несколько блюдец с чем-то явно экзотическим и пряно пахнущим. - Но мы же знаем, что ты не любишь сладкое, поэтому для тебя мы привезли кое-что с таким количеством пряностей, что даже тебя проймет. - Мои любимые контрабандисты, - нежно вздыхает аврор, следя взглядом за Ньютом, опустившим на стол джезву. - Мой несмываемый карьерный позор. - Мы такие, - подтверждает Криденс, с ногами забравшись на диван. - А теперь приготовься слушать, мы попали в целую кучу мелких переделок пока были в Танжере. - Мелкой переделкой он называет то, как его чуть не продали в бордель, - невозмутимо поясняет Ньют, наконец-то усаживаясь рядом с Персивалем, уже успевшим поднести к губам чашку с божественно пахнущим напитком. Хорошо, что не успел сделать глоток - от таких новостей наверняка подавился бы. - Я рад, что вы не вляпались в более крупные неприятности, - все-таки проговаривает Персиваль, успев хорошенько обдумать множество возможных вариантов этих самых неприятностей. Ньют беспечно высказывает предположение, что Перси бы их обязательно спас, а Криденс, щедро разбавивший свой кофе молоком, поддакивает, лучезарно улыбаясь и протягивая Персивалю что-то пахнущее незнакомо, пряно и необычно. За несколько месяцев почти привычного одиночества, редких визитов в собственную квартиру и обедов призванных просто утолить чувство голода, Персиваль немного подзабыл, какое это ни с чем не сравнимое волшебство - пробовать что-то, прикасаясь губами к тонким, теплым пальцам. Да и вообще - быть не одному. Криденс быстро расправляется со своим молочным коктейлем, в который он превратил отличный кофе и укладывается головой Персивалю на колени, снизу вверх поглядывая на аврора и Ньюта, неторопливо смакующих необычный напиток. Ньют прислоняется виском к плечу Персиваля, надолго прикрывая глаза и улыбаясь, даже не спешит начать рассказывать про все остальные “мелкие переделки”. Нюхлю эта идиллия быстро наскучивает - убедившись, что у аврора не осталось ни свободных рук, ни свободных коленок, он, набив карман конфетами, изящно плюхается со стола на пол и бодро удаляется куда-то в сторону кабинета под тихое, сдавленое хихиканье Криденса, наблюдающего за этой картиной. - Опять пошел твои запонки перебирать, - усмехается Ньют, приоткрыв один глаз, и в два глотка допивает кофе, почти одновременно с Персивалем, поставившим чашку на стол. - Вы с ним натуральный феномен, но я не знаю, насколько этично описывать этот случай в своей книге, даже если не называть никаких имен… - Я не думаю, что твоему научному сообществу так уж это интересно, в конце концов я даже ничего не делал для того, чтобы он так ко мне относился. - Просто ты то еще сокровище, - сообщает Криденс, сладко выгнувшись, когда Персиваль гладит его по плоскому животу, задрав шелковую рубаху до груди. - И просто не помещаешься в его карман. - И это очень хорошо, - фыркает аврор, поворачиваясь к Ньюту. - Ты с ним согласен? - Из вас обоих получились бы ужасные ученые, - качает головой Ньютон, наклоняясь ближе к Персивалю и запуская ладонь в волосы довольно зажмурившегося Криденса. - Слава Парацельсу, ни один из вас не интересуется наукой… - Научное сообщество может спать спокойно, - наиграно вздыхает Криденс. - Во всяком случае до тех пор, пока мне, например, не придет в голову написать научную статью на тему преимущества нормальной живописи над движущейся. - “Нормальной живописи”, - фыркает Персиваль, расслабленно поглаживая улыбающегося Криденса по животу. - Это и есть плоды отсутствия классического воспитания, чтоб ты знал. Ньют демонстративно приподнимает светлую, почти до белизны выгоревшую бровь, словно намекая, что вот именно сейчас он не собирается снова обсуждать этот вопрос. Грейвс, вообще-то тоже не собирается, но как тут было промолчать? У мальчишки словно запоздалый переходный возраст с желанием эпатировать публику - но так, чтобы его любили несмотря ни на что. Яркими шмотками, длинными волосами, безумными высказываниями по поводу живописи. Впрочем, ничего по-настоящему эпатажного Криденс не вытворял - парнем он был благоразумным, да и Ньют всегда за ним присматривал, умело направляя Криденса в нужное русло. - Поздно меня классически воспитывать, - лучезарно улыбаясь сообщает Криденс, садясь на диван почти ровно. - Я очаровательный дикарь в мире волшебников. С этим трудно не согласиться - потому что Криденс действительно очаровательный, во всяком случае дома, потому что с незнакомыми людьми он по-прежнему немного замыкается и винить его в этом сложно. Свои слова об “очаровательном дикаре” Криденс тут же подтверждает делом - изящным длинным движением соскальзывает на пол, и устраивается между ног аврора, проведя ладонями по внутренней стороне бедер и прильнув так близко, что их тела разделяет только несколько слоев ткани. Персиваль, откинувшись на спинку дивана и расслабившись, искоса глядит на наблюдающего за Криденсом Ньюта. Порозовевшие щеки и припухшие от постоянных покусываний губы выдают его недюжинное возбуждение не хуже тяжелого, сбившегося дыхания. Персиваль простым заклинанием расстегивает все пуговицы на его рубашке и, стянув её с худощавых плеч, тянет Ньюта к себе, сладко жмурясь от того, как Криденс ртом прижимается к его паху прямо сквозь ткань, обдавая возбужденную плоть влажным, многообещающим теплом. Одновременно с этим тонкие, проворные пальцы пытаются справиться с ремнем и брюками - не очень успешно, видимо, потому что через несколько мгновений Персиваль чувствует ласковое, осторожное прикосновение обскури, а потом тугая пряжка поддается и ему приходится приподнять бедра, чтобы Криденс стащил с него брюки. Ньют даже разрывает поцелуй, отстраняясь, чтобы не пропустить, как Криденс медленно обхватывает губами крупную розовую головку, как облизывает её прежде чем глубже взять в рот, как сосет, втягивая щеки и абсолютно развратно постанывая. - Идеальный, - шепчет Ньют, переводя взгляд с блаженно прикрывшего глаза аврора на Криденса, старательно пропускающего головку в тугое, сокращающееся горло. - Вы оба идеальные, - эхом поправляет Персиваль, чуть подкинув бедра, чтобы погрузиться глубже в обволакивающе-жаркую глотку. - Уж поверь мне. - Верю, - Ньют тепло дышит в губы, прогибаясь под ласкающей поясницу ладонью, покрывает кожу короткими поцелуями, слегка прикусывая мочку уха и так же нежно прихватывая зубами шею. Криденс тихо стонет, расслабляя горло и соскальзывая розовыми губами к основанию члена, замирает так на несколько секунд, лаская чувствительную плоть вибрацией своих постанываний, и медленно поднимает голову, взглянув на Персиваля мокрыми от выступивших слез, совершенно счастливыми глазами. Аврор наклоняется, чтобы поцеловать его. Приободрить, похвалить - и поблагодарить тоже. Зарывается обеими руками во влажные, но удивительно шелковистые волосы, не давая мальчику отстраниться, и Криденс потеряно стонет, цепляясь пальцами за плечи, пока обскури, кажется, вовсе без его участия, стаскивает с него всю одежду, оставляя полностью обнаженным и пропадая, словно и не было его здесь. Только Ньют наметанным глазом успевает заметить, как провокационно-чувственно скользнули серые ленты вдоль тела возбужденного юноши, заставляя его еще ближе податься к целующему его мужчине, еще жарче ответить на поцелуй. - Продолжишь? - беззвучно спрашивает Персиваль у раскрасневшегося Криденса, будто он бы смог ему отказать. Воздух становится густым, горячим, отчетливо наполненным запахом возбуждения, когда Криденс с негромким стоном берет в рот одновременно с тем, как Персиваль тянет к себе Ньюта для очередного поцелуя, попутно раздевая его при помощи заклинания, чтобы руки были свободны, чтобы можно было зарыться одной ладонью во влажные черные волосы, другой - в спутанные рыжие, и обоих своих любовников притянуть ближе, сливаясь воедино с ними двумя. Криденс на очередном глубоком движении протяжно вздыхает, выгнувшись всем телом, выпускает изо рта член, виновато лизнув головку, и обращает на аврора просящий, полный возбуждения взгляд, словно щенок на разъезжающихся лапах проседая на пол. Тогда Персиваля удивляет Ньют - грациозно соскальзывает вниз, садясь рядом с Криденсом, многообещающе целует его, погладив по зарозовевшей щеке, и тянет парня за собой - наклониться, вдвоем приласкать истекающий прозрачной смазкой член. Сомкнуть губы на головке, имитируя страстный поцелуй, вдвоем скользнуть языками вдоль увитого набухшими венками ствола, по-очереди обласкать потяжелевшую мошонку, заставляя Персиваля негромко, но вполне отчетливо стонать. И никто особо не удивляется когда через мгновение все трое оказываются в спальне, на широкой, удобной для троих постели - никто даже не смог бы точно сказать, чье это было заклинание. Скорее уж четкое, яркое желание, чем настоящее заклинание. Криденс прогибается словно кошка, подставляя для поцелуев спину, иссеченную тонкими шрамами, которых он только недавно перестал стесняться, и узкие, аккуратные бедра, загоревшие несколько больше, чем это было бы прилично. И это безумно возбуждает. Ньют солнца избегает и смотрится рядом с Криденсом выточенной из слоновой кости фигуркой - изящный, светлокожий, жадно наблюдающий за тем, что происходит между обскуром и аврором. Его Персиваль гладит по груди, задевая пальцами маленькие чувствительные соски, и снова возвращается к Криденсу, зная, что они с Ньютом успеют насладиться друг другом чуть позже, когда нетерпеливый мальчишка, целующий пальцы Ньюта и покачивающий задницей перед Персивалем, будет приходить в себя после долгожданного оргазма. Криденс податливый и мягкий - готовился, - поэтому входить в него, почти не встречая сопротивления, только тугое, жаркое давление со всех сторон - изысканное удовольствие. Удовольствие, которое Персиваль растягивает, на сколько может, двигаясь медленными, изматывающими терпение толчками под аккомпанемент постанываний Криденса и тяжелого, сбившегося дыхания Ньюта. Одного взгляда на него достаточно, чтобы понять, в каком он восторге от происходящего. Ньют любит наблюдать - за всеми и за всем, и картина, открывающаяся ему сейчас, явно лучшая за очень долгое время. Ему нравится погружать пальцы в рот Криденса, облизывающего их словно это головка члена раздвигает его губы, нравится гладить Перси по крепкому бедру, чувствуя движение мышц под гладкой кожей от каждого неторопливого, но выверенного движения. Нравится наблюдать, приподнявшись, как толстый член медленно растягивает обычно аккуратную розовую дырочку, сейчас туго обхватывающую возбужденную плоть. Нравится касаться кончиками пальцев места их соединения, целуя Персиваля и чувствуя, как дрожит Криденс, отзываясь тонким, протяжным стоном. Персиваль обнимает Ньюта за пояс, притягивая еще ближе, целуя обветренные пустынным воздухом губы, нетерпеливо кусая подставленную шею, одновременно сжимая ладонью маленькую, упругую ягодицу - почти до синяков, так, как Криденс любит. - Ложись, - Персиваль мягко подталкивает Ньюта на постель, и тот с готовностью раскидывается на широком ложе, влюбленно и совершенно счастливо глядя на обоих. Несколько четких выверенных движений нужно, чтобы уложить подрагивающего от возбуждения обскура на выгнувшегося навстречу Ньюта, тут же крепко обхватившего бедра Криденса коленями. Персиваль гладит мальчика по затылку, когда тот замирает, уткнувшись лицом в шею Ньюта - как же он этого хотел, как желал этого всю их последнюю поездку, но так и не решился сказать. А Ньют привычно не заметил - он никогда не замечает таких вещей, зато если с ним быть достаточно прямолинейным, он ответит такой же прямолинейностью и искренностью. Здесь же главное дать понять, что желание взаимно. Не сейчас, так чуть позже Криденс может получить все, чего он хочет - так в его нынешней жизни обычно и происходит. Сейчас ему и не нужно исполнения всех желаний сразу, сейчас ему слишком хорошо от двигающегося внутри члена, неизменно, на каждом движении заставляющего Криденса вскрикивать от рассыпающихся под закрытыми веками радужных искр удовольствия. Хорошо от ладони Ньюта, привычно и правильно обнявшей оба их члена. Этим они занимались часто, так часто, как позволяла занятость Ньюта, потому что Криденс всегда голоден до ласки. Они ложились рядом или стояли так близко друг к другу, что почти сливались воедино, и Ньют идеально правильными, равномерными движениями их обоих доводил до пика. А на самой вершине, дрожа и притираясь друг к другу вспотевшими телами, они целовались, стонали имена друг друга и еще одно - человека, которого им обоим так отчаянно не хватало все это время, который точно знал, что, на самом деле, им обоим нужно. Персиваль неторопливо ведет ладонями вдоль тела любовника, на мгновение сжимает бедра, и наклоняется к подставленному беззащитному загривку, толкаясь жестче и сильнее, чувствуя, как Криденс в ответ благодарно стонет куда-то Ньюту в ключицы, сжимаясь внутри и дрожа всем тонким, чувствительным телом. Он что-то бормочет - неразборчиво, быстро, прося не останавливаться, не оставлять его, всегда быть рядом, любить его - и тонет в ласке, в искренних и вселяющих уверенность обещаниях, в сильных, глубоких движениях, вышвыривающих его все дальше и дальше за грань обыденности. Его оргазм стихает вместе с долгим, протяжным стоном, сменяясь сладкой истомой и едва слышными постанываниями - откликами на любое прикосновение, любой поцелуй ему достающийся. Его сейчас можно только аккуратно уложить на постель, дать насладиться долгими послеоргазменными ощущениями - зыбкими, едва уловимыми и совершенно прекрасными. Ньют, порочно облизнув ярко-алые губы, тянет Персиваля к себе.