Моё сердце сейчас — это открытая рана, Умирать ещё рано, Умирать ещё рано, Моя жизнь — это ложь, но, значит, так было надо. Это ложь, Ложь, Ни капли обмана!
В шесть лет зубы начинают меняться, и приходится какое-то время без них ходить. В пятнадцать то же происходит и с мозгом. Чувствуя странную злость при виде оживленно общающейся неподалеку пары, Жан-Жак мысленно прибавляет к этому возрасту еще четыре года — до своих лет. Мозга у него точно нет, как еще иначе объяснить, что он, вместо обещанного свидания с Изабеллой, сидит тут, на очередном надоевшем банкете, и надирается в одно горло? Хотя оправдание есть: типа проиграл и все такое. Да что там проиграл. Налажал так, как все пролетевшие финал Гран-При фигуристы не лажали в сумме. Да хоть в произведении! Так пафосно стремился к вершине — а в итоге в какой-то момент потерял направление (топографический кретинизм бывает даже у королей) и пробил дно. Вон, Отабеку проиграл — что уж говорить о Юре. О Юре ему говорить не хотелось, с Юрой говорить тем более — а надо бы. По всем правилам этикета, которых Жан-Жак так старательно придерживается на публике, к этой феечке надо бы подойти, поздравить с золотом, пожелать удачи, счастья, бобра, детишек… А, это уже не то. В общем, нажелать всякого. Нажелать, налажать — Жан-Жак сравнивает в голове эти слова (как похоже!), и его пробивает на глупый смех. Кажется, на него косятся. И плевать — спиртное выполнило свою святую миссию, и ему сейчас лучше, чем за все время после проигрыша. А кому-то так хорошо и без стимуляторов веселья, судя по смеху. Жан-Жак поворачивается, чуть не столкнув локтем бокал со столика, но зато теперь ему лучше видно этих двоих. Лучше видно, как Плисецкий улыбается, настойчиво демонстрируя Беку что-то в своем телефоне. На это Леруа тихо ухмыляется: спасибо за стимул, вот теперь ему по-настоящему хочется подойти с поздравлениями, чтобы стереть эту улыбочку (чтобы Отабек не смотрел на нее так). О, он уже давно в курсе, что Юра на него реагирует, как кот на брандспойт, а проклятиями сыплет даже с большим напором. Наверное, не стоило его при первой встрече называть девчонкой и хлопать по заду… Но ведь со спины и правда не разберешь пола! Да и с лица. Осознание к Жан-Жаку в тот день пришло, лишь когда он сам по лицу схлопотал. Леруа невольно потирает щеку: такое ощущение, что она до сих пор горит. У кошечки остренькие коготки. Интересно, а Отабек их уже на себе опробовал? И радоваться бы, если да — вроде сам же к этому друга подталкивает. Но от этой мысли в горле горчит особенно невыносимо, и Жан-Жак залпом осушает очередной бокал с шампанским. Гадость. Да еще и градус низкий. Хотя он решил брать не градусом, а количеством, и алкоголь внутри него уже давно превысил ватерлинию, плескаясь в голове вместо мозга. А раз так, пора на абордаж — заодно рассудит, кто попка, а кто дурак. Покачиваясь, Жан-Жак встает; мысленный счет шагов становится особенно важным — чтобы не упасть. Через пять шагов Юра затихает, еще через четыре — его приближение замечает и Отабек. Они больше не говорят: затихли, как будто секретничали до этого. От этой мысли внутри жжет: то ли шампанское — желудок, то ли ревнивая злость — сердце. А может, это коктейль из ощущений. А может, его за грехи постиг ад на земле, и горит — он сам. Жан-Жак достаточно набожен, чтобы это понимать. Но разве любовь может быть грехом? Стоя перед своим искусителем, как всегда собранным и молчаливым, он задается этим вопросом, на пьяную голову кажущимся невозможно важным, и молчит. Наверное, слишком долго. — Чего молчишь? Язык проглотил или поздравлениями подавился? — настороженно спрашивает Юра и переступает с ноги на ногу, словно пытаясь занять более удобную позицию. Думает, что Жан-Жак его будет бить? Серьезно? Он не настолько нажрался. Да и Отабек не позволит. Он же рыцарь. Но поддразнить — святое дело. И его роль. Жан-Жак резким движением руки отряхивает свой пиджак — Юра и правда дергается, но не отходит. — Поздравляю с победой! Тебе идет золото, принцесса, — легкомысленно произносит Леруа, в улыбке смысла ни на грамм не тяжелее, но следит за реакцией он пристально. О, какая это реакция! Чужая злость греет душу, такая смешная. Кажется, он улыбается слишком самодовольно: Юра, наконец переварив его слова, опасно сверкает глазами, но его тут же заслоняет собой Отабек. Как бы невзначай. Жан-Жак хмыкает: если кто и не замечает смысла действий Алтына, то только тот, кого друг подпустил к себе ближе всех. Настолько близко Бек даже его не пускал — может, потому Леруа и расшифровывает сейчас его немой приказ «Стоп. Хватит. Красный». Дескать, со стороны же виднее. Боже, что за тупая фраза… — Ты напился, — припечатывает Отабек, Жан-Жак закатывает глаза к потолку. «Тоже мне, откровение. Скажи что-нибудь новенькое». — Давай потом поговорим. — А почему не сейчас? — с вызовом спрашивает он, чувствуя на языке пузырящуюся злость. Видимо, потому тот так и чешется что-нибудь ляпнуть. — Стесняешься того, что я могу сказать? Или стесняешься меня? Жан-Жака несет, он сам это чувствует, но сейчас, чем ударить по тормозам, предпочитает открыть все окна и с удобством откинуться на сиденье. И да, он знает, что «пьян» — не оправдание, если начистят морду — это будет заслуженно. И нет, ему не стыдно. И не будет. Он уже открывает рот, чтобы съязвить еще что-нибудь: колкости — лучшая закуска, а ему после такого количества выпитого явно надо закусить, — но его перебивают: — Нагнись. Кажется, они с Отабеком удивляются синхронно, понимая, что это сказал Юра. Жан-Жак приходит в себя первым: — О, хочешь поцелуя, моя принцесса? — его улыбка сейчас опасна для диабетиков, столько в ней сахара. От сладкой фальши у него даже скулы сводит. — Очень хочу! — мрачно цедит Юра, и Леруа небезосновательно сомневается, что после этого поцелуя у него останутся все зубы. Да и целоваться не хочется, но роль есть роль, и он наклоняется… Резким выпадом Юра хватает его за ухо. Крепко, еще и ногтями впивается — Жан-Жак больше не завидует Отабеку, если тот таки испробовал эти коготки на себе. Он громко возмущается, пытается вырваться, но Юра притягивает его еще ближе и добавляет тихо: — Если не хочешь, чтобы я схватился за что-нибудь другое, шевели булками быстрее, Казанова комнатный. Смысла последних слов, сказанных по-русски, Жан-Жак не понимает, но сомневается, что это комплимент. Тихий смех Отабека, идущего рядом, только укрепляет подозрения. К счастью, идти не так далеко: Леруа с удивлением узнает коридор с гримерками фигуристов. Его гримерку они прошли, Отабека — тоже. А значит, остается только один вариант. Едва только его заводят внутрь и отпускают (Жан-Жак не удивился бы, если б Плисецкий его ухо себе как трофей оторвал, но оно каким-то чудом осталось на месте), Леруа хмыкает: — Приглашаешь к себе в замок, принцесса? Мог бы попросить, я с радостью прискакал бы с копьем наготове, — в конце он подмигивает и так недвусмысленно касается паха, что просто не оставляет сомнений, про какое копье он говорил. Самому противно. Судя по взгляду, Юра совсем не прочь это копье сломать, но решает до конца придерживаться дипломатической миссии: — Просто, блядь, мне это уже надоело! Надоело чувствовать себя костью, за которую грызутся, выясните уже эти ебаные отношения! Я вашей свахой быть не нанимался! Плисецкий кричит. Он зол, раздражен и говорит такие слова, что Жан-Жак невольно снова усмехается: значит, он все правильно играет. Кажется, такая его реакция Отабеку не нравится: друг качает головой и разворачивается к двери. — Не нанимался — и не надо. Пойдем, Юра. Цыкнув, Плисецкий шустро обгоняет его и становится в дверях. Зыркает своими зелеными глазищами из-под растрепанной челки, как хищник из кустов, даром что хвост в раздражении не мечется за спиной. Жан-Жак невольно представляет Юру с хвостом — тем, что на анальную пробку крепится, — и захлебывается смехом. — Нет уж, — отрезает Плисецкий, настороженно на него косясь. А потом тычет Беку пальцем в грудь на каждое слово: — Возьми. И. Вытруси. Всю дурь. Из этого. Дебила озабоченного! Смех находит второй волной, еще более идиотский. Жан-Жак это осознает и сдерживает ее. Лишь спрашивает: — А ничего, что я здесь?! Но на него не смотрят. — Вот тут можете попиздиться вдоволь, — продолжает Юра тихо и серьезно, — но чтоб не радовали журналюг своим скандалом. Или хотите, как те голубки, прославиться? Так я могу попросить, чтобы принесли пилон! Под конец фразы он снова распаляется от своих слов и теперь буравит Бека, видимо, как самого адекватного, взглядом. — Ты такой милый, когда злишься, — доверительно сообщает ему Жан-Жак, не считая нужным это скрывать. Шампанское внутри согласно с оценкой и требует вдобавок потрепать милого котика за щечки. Последним, кажется, он тоже делится вслух. — Жоп-Жоп, тебе никто не говорил, что тебя на поводке держать надо и в наморднике, чтоб на людей не бросался? — спрашивает Юра вибрирующим от злости голосом. Ну вот как можно сдержаться, когда так откровенно подставляются? — О, хочешь увидеть меня на поводке и в ошейнике? Так вот какие у тебя фантазии, Юра-чан! Судя по блеску в глазах, если фантазии Юры и включают сочетание «Жан-Жак Леруа плюс поводок», то по их сюжету он там Жан-Жака этим поводком душит. Леруа пожимает плечами — как говорится, каждый дрочит, как он хочет. У него самого странные желания. — Разбираетесь со своей гейской драмой сами и не ебите мне больше мозг! — с явным удовольствием продемонстрировав два фака в пародии на его фирменный жест, Юра выходит за дверь. Ее хлопок взрывает в голове Жан-Жака небольшой салют примерно с атомную бомбу; он морщится. Пить вредно. А бесить при этом Плисецкого — вреднее вдвойне. Но как же приятно! После его ухода в гримерке висит плотная тишина, но когда Жан-Жак раскрывает слезящиеся глаза, Отабек стоит напротив. И смотрит, смотрит своим бесящим непонятным взглядом. И почему остался — мог же сейчас уйти, если так хочет! На деле Жан-Жак вообще не понимает причин поступков Отабека. Не понимает, почему тот позволил поймать себя на крючок чести — имел глупость пообещать ему все, что угодно, лишь бы только он отстал от Юры. Не понимает, почему друг в таком случае не признается в этом гребаном волшебстве любви своей драгоценной феечке, раз такие чувства сильные — не ради же справедливости во всем мире он собой пользоваться позволяет? Не понимает, почему сам, желая наконец избавиться от своих чувств и спокойно жениться на Изабелле, из раза в раз провоцирует друга своими приставаниями к Юре. И провоцировать удается слишком легко и приятно, чтобы прекратить. Жан-Жак опирается ягодицами на широкую полку с косметикой и с легкой усмешкой смотрит на Отабека. Вот интересная штука: оба знают, что сейчас будет, но Отабек каждый раз предпочитает делать непонимающий вид. А может, это Жан-Жак не понимает и его. Да он вообще уже запутался! — Не знаешь, в ангелочках Юрия еще остались места? — рассеянно спрашивает он, вырисовывая свои инициалы в рассыпанных кем-то по полке фиолетовых тенях. — Я б вступил. — Откуда мне знать? — Отабек пожимает плечами. — Но ты же там президент фан-клуба, разве нет? Молчание. Невозможно привыкнуть к тому, что друг не отвечает на его подколки, как ожидается, что он вообще не выдает никакой реакции, даже злости — и Жан-Жак чувствует усталость. — Прости, что-то я сегодня и правда напился, — он ерошит себе волосы, хочет умыться — или утопиться, — но тут нет умывальника, как в его гримерке. По этому поводу мелькает небольшое самодовольство, но быстро утихает. — Рад, что ты это понимаешь, — судя по ровному тону, Отабек просто в крайней степени радости. Ага, как же. — Но огорчен тем, что не сожалеешь. — Не-а, — довольно подтверждает это Жан-Жак, растягивая, катая это слово на языке, словно дорогое французское вино. Ха, он и правда пьян! — И обещать, что такое не повторится, тоже не буду. Отабек еле слышно фыркает: — Я и не ждал. — Странно. Уж ждать-то ты умеешь! Друг дергает уголком губ — обиженно, — и Жан-Жак тут же раскаивается. Был бы рядом пепел, голову точно посыпал бы. А если без шуток — ему и правда стыдно: эта тайна — больное место, Бек только ему рассказал про свою пятилетнюю влюбленность в Юрия, когда беспокоился, не заметны ли его чувства со стороны. Доверил часть своей души — а он по ней топчется. Как же хочется себе врезать. И стереть свою дурацкую улыбку, настолько привычную, что ему иногда кажется — он с ней спит. Но уверенность — пусть и самоуверенность — все, за что он может еще цепляться после проигрыша. Так что Жан-Жак позволяет этой улыбке стать шире и с жирным намеком произносит: — Ну что, будем «пиздиться»? — он цитирует Юру и изображает пальцами кавычки, чтобы не осталось сомнений в истинном смысле. Отабек в ответ тяжело вздыхает и снимает пиджак, аккуратно складывая на полку рядом с Жан-Жаком. Потом рубашку. — Ну почему все каждый раз заканчивается именно этим? — спрашивает он, выпутываясь из штанин брюк. Леруа, уже раздевшийся (он не настолько помешан на аккуратности), позволяет себе немного полюбоваться на его крепкое тело, на то, как мышцы ходят под смуглой кожей (которая, кстати, чистая, без следов коготков), и пожимает плечами: — Потому что я хочу. Не, я, конечно, могу обратиться за разрядкой к нашему общему знакомому… — На этих словах Отабек толкает его раскрытой ладонью в грудь. Не сильно, но набравшемуся Жан-Жаку много и не надо, так что он падает назад… На стул. Жан-Жак невольно пытается угомонить заколотившееся сердце, но ему нравится этот испуг, нравится адреналин. Он на него подсел, уже зависим. Как подсел на Отабека. Поза уже становится понятна — но сам Бек садиться на его колени и член не торопится. — Мне сегодня еще на тренировку: Юра попросил помочь с показательной программой, — поясняет он, а Жан-Жак пытается понять, как их трах сейчас мешает его катанию потом. Вроде ж разные временные промежутки. Видимо, делая скидку на его состояние, Отабек поясняет: — После тебя я катаюсь еще деревяннее. Только представив это — о, шампанское, оказывается, неплохо спонсирует воображение! — Жан-Жак громко смеется. И не может не напомнить: — А ведь я предлагал тебе помочь с растяжкой. — Ты мне это предлагал со своим членом в моей заднице, — голос Отабека немного громче — возмущается. Леруа провокационно откидывается на спинку стула, рукой лениво проводя по полустоящему члену: — Одно другому не помеха. Главная помеха, что Бек упрямый. Легкомысленного и везучего, как часто поминаемый Юрой сукин сын, Жан-Жака это качество всегда невольно восхищало, но сейчас только раздражает. Впрочем, раздражение тоже усталое. Пора уже заканчивать с этой игрой. Хлопнув шумно себя по ляжкам (кожу даже защипало), он поднимается на ноги. Резко. От этого немного ведет в сторону, но Бек тут же ловит. Одна рука обжигает прикосновением плечи, другая — пояс, и как раз нижнюю Жан-Жак сдвигает еще ниже. Лапать девочек за зад неприлично, лапать мальчиков за то же место еще неприличнее, потому склонять к этому всего такого приличного Отабека ему доставляет особо извращенное удовольствие. И пока Алтын думает, что делать ему с этим счастьем, свалившемся прямо в руку, Жан-Жак склоняется к его уху: — Значит, ты хочешь меня, м-м? Давай сзади. Хочешь полюбоваться на татуировку? Я ее недавно сделал! Эту, внизу спины, над самой задницей, как и все остальные, Отабек уже видел. И никак не отреагировал. Жан-Жака даже посещала мысль в следующий раз набить его инициалы — может, хоть это проберет это бесящее спокойствие? Но Изабелла точно не поймет. Ему самому не особо хочется сзади, но он слишком много выпил, чтобы сдерживать хоть малейшие попытки дразниться. Вот только Отабек не пил. Это качество Леруа всегда заносил в недостатки Алтына. — Нет, — отрезает тот все таким же ровным тоном. Как будто они тут не позу для секса обсуждают — а обои подбирают. Хотя там и то эмоций больше! — Я хочу видеть твое лицо. Видеть лицо? Это звучит настолько романтично-ванильно, настолько неожиданно, что Жан-Жак фыркает: — Два глаза, нос, рот — что ты там не видел? Отабек не хочет спорить: он усаживается на стул, где раньше сидел Жан-Жак, и тянет его себе на колени. Первое же касание голой кожи возбуждает легко, словно девственника: когда Леруа смотрит вдоль своего тела, у него уже стоит и упирается головкой в пресс Отабека. Он даже невольно задумывается: все пьяные такие легкие на подъем, или он особенный? Ага. Как любит повторять Юра — на всю голову особенный. Но Жан-Жак хочет быть особенным для Отабека, особенно после сегодняшнего проигрыша. С такими мыслями он и наклоняет голову. Губы у Алтына совсем не мягкие, как у Изабеллы. Они жесткие, сухие; едва пробившаяся после утреннего бритья щетина колется, но Леруа возбуждается от этого даже сильнее. Он заводит руку Беку за голову, надавливает пальцами на колючий затылок, вдавливает в свои губы, раскрывает его рот языком и ласкает так, как не позволяет себе с невестой — глубоко, до перепачканных в слюне подбородков, громко чмокая. Отабек отвечает, а руки его скользят Жан-Жаку по спине (тот чуть морщится, когда они касаются его татуировки, уже почти зажившей, но кожа там все еще слишком чувствительна), одна рука оттягивает его ягодицу в сторону, раскрывая, а два пальца другой надавливают на анус, проникая на фалангу. Наверняка от силы на фалангу — Отабек слишком осторожен, — но Жан-Жаку кажется, что его уже трахнули. Он отстраняется со смешком: — А смазку я не заслужил? Отабек смотрит замутненно, словно они тут не целовались, а как минимум дрочили друг другу, а потом смаргивает и поворачивает голову на полку с косметикой и прочим. Одна баночка из прочего его, кажется, удовлетворяет — Бек чуть отклоняется и берет ее в руку. — Гель для волос? — насмешливо спрашивает Жан-Жак. — Хочешь, чтобы у меня в жопе слиплось? — Хочу, чтобы не порвалось, — Отабек слишком серьезен. — И это маска с маслами. — Ты такой заботливый, — Леруа криво улыбается, но послушно протягивает руку, чтобы ее взять. — Зато волосы будут уложены. Давай ее сюда. Бек качает головой и коротко отвечает: — Я сам. Ого как. Жан-Жак даже удивляется, но потом послушно приподнимается на разъезжающихся ногах — чтобы Отабеку было удобнее. Сам так сам. Самостоятельность — это хорош… — Ш-ш-с… — Больно? — Бек тут же останавливается, вынимает пальцы, и Жан-Жак раздраженно мотает головой: — Вот так, как ты сделал сейчас — повтори. Что ему нравилось в Отабеке, так это способность делать, что нужно, без лишних слов. Два пальца снова с усилием раскрывают его, скользят внутрь с влажным звуком. Когда они сгибаются, с нажимом задевая простату, Жан-Жак ерзает, будто хочет насадиться еще больше, и закрывает глаза. Хорошо… Отабек продолжает трахать его пальцами, да так, что Леруа уже всерьез подозревает — до главного не дотерпит. И потому поднимается. Пальцы выскальзывают из немного саднящего ануса, а Отабек недоумевающе смотрит на него снизу вверх. Буквально секунду — а потом переводит взгляд вниз, на свой член, вокруг которого смыкается рука Жан-Жака. Не просто смыкается: крепко сжимает, двигается по всей длине почти лениво, но он слишком хорошо знает, что такой томительный темп Беку нравится больше. Сам предпочитал побыстрее, но сейчас не он музыку заказывает, так что… — Презерватив у тебя хоть есть? — спрашивает Леруа, не спеша опускаться на уже крепко стоящий в его руке член. Сам чувствует, как анус холодит от влажной смазки, он уже сжимается, немного растянутый — надо б поспешить. — У меня брюки светлые, пятно вытекшей спермы будет видно — а ты плохо контролируешь себя в процессе. Это не совсем правда, но Отабек не спорит — тянется к аккуратно сложенным на полке рядом штанам и молча вытаскивает из кармана квадратик. За тем, как Бек его разрывает и раскатывает быстро прозрачно-белую резинку по члену, Жан-Жак наблюдает пристально, жалея, что не успел до этого ему отсосать. Уж слишком невыносимо трогательное выражение лица у Отабека, когда губы смыкаются вокруг его члена. Жан-Жаку хочется верить, что такое выражение видел только он. Но обычно он проявляет активность, он же и заботится о наличии в своих карманах резинок. Откуда они у Отабека сегодня? — Откуда презерватив? Надеялся, что сегодня признаешься Юре и что он тебе на радостях сразу даст? Или у вас это после свадебки? Хоть пригласите старого друга? — слова стекают на пьяный язык сладчайшим ядом, и Жан-Жак хочет ими подавиться. Хотя какая к демонам разница, что он говорит! Это Юра, когда он плюется ядом, сам делает шаг в нужную сторону, чтобы на него точно попало — и можно было от души душевно в душу харкнуть в ответ. До Отабека же его жалкие остроты словно не долетают вовсе. Или просто не пробивают стену его железного терпения. Жан-Жак признает, что порой откровенно нарывается, пытаясь ее пробить, и не понимает, почему Отабек его до сих пор не ненавидит. Вот и сейчас: тщательно растянув его и смазав вдобавок свой член этим гелем поверх презерватива (Леруа даже подумал: может, и к лучшему, если они теперь приклеятся друг к другу в откровенной позе, пусть все узнают и станет проще!), он подтянул Жан-Жака к себе за бедра и ткнулся головкой между ягодицами, потерся всей длиной. Большой длиной — у Леруа ноги дрожат от предвкушения, и ему приходится ухватиться за крепкие плечи Бека, чтобы не упасть. Цветочный запах маски становится просто невыносимым, облепляет, как вторая кожа, и Жан-Жак делает мысленно пометку купить такую баночку себе и… Член нажимает головкой на анус, почти проникая — и скользит дальше. Жан-Жак весь обращается в себя, пытаясь предугадать момент, когда тот вдвинется наконец внутрь! И за этим совсем забывает, что они о чем-то разговаривали. Но Отабек помнит: — На каком языке ты говоришь? Звучит, как английский, но я не понимаю, что ты несешь, — для немногословного друга это была целая речь. — Это канадский акцент, — фыркает он и поясняет: — Я слышал, как в том кафе Никифоров обещал жениться на своем ученичке, когда тот выиграет золотую медаль. В итоге золото у Юры, а это значит… Во время очередного проката Отабек снова надавливает на его смазанный анус, останавливается на томительное мгновение — и толкается бедрами вверх, проникая внутрь сразу на головку. Жан-Жак вцепляется в его плечи уже всерьез и начинает потихоньку опускаться, ощущая, как мучительно медленно член растягивает проход, входит внутрь. Каждый сантиметр ощущая. И теперь понимает, почему их забавы сейчас могли помешать Отабеку кататься потом. — Значит, что ты дурак, — у Отабека голос тоже сдавленный, и Жан-Жак мстительно напрягается, стискивая член внутри себя мышцами. От боли чуть сам не стонет в голос, а у Отабека на лбу выступает пот. — Расслабьс-с-с-ся. — Когда я тебе это советовал в первый раз, ты ласково шептал мне на ушко свои казахские маты, — припоминает Жан-Жак, но слушается. Когда Отабек в первый раз выдвигается из него практически полностью — это почти так же больно, как проникновение. И все это так медленно, будто он растягивает пытку — Леруа решил бы именно так, если бы не знал, что это забота такая. Отабек весь — заботливый, потому сейчас и здесь. Но Жан-Жак всегда предпочитает порывать со всем быстро: вот и сейчас он, пользуясь своим положением, сам опускается на член, тут же поднимается, и снова вниз, до упора. Отабек пытается поддержать его за бедра — или удержать, — но не поспевает за темпом и просто мнет ладонями ягодицы. Жестко, оттягивает их в стороны — так, что Жан-Жак чувствует распирающий его изнутри член еще острее, так, что это уже просто невозможно. Он входит уже свободно, влажно хлюпая; боль ушла — Жан-Жаку уже хорошо, его голова кружится. Да в ней вспышки расцветают каждый раз, когда он, почти полностью выпуская член из себя, снова насаживается на него, с размаху проходясь простатой. И становится еще лучше от осознания, что так в кайф не ему одному. Отабек крепко сжимает губы, словно сдерживая стоны, и Жан-Жак, невероятным усилием заставив себя остановиться (ощущение, будто в бортик с разбегу вписался), раскрывает его губы своими, прикусывает нижнюю так, что это должно быть больно. А потом, вдобавок, крепко сжимается внизу, морщась. Но и теперь Отабек молчит. Тогда он неожиданно даже для себя отклоняется от его губ, мазнув по ним, влажным, щекой, и сжимает зубами напряженную шейную мышцу. От этого Отабек уже не сдерживается: громко и протяжно стонет, и только от его голоса Жан-Жака прошибает разрядом от зубов (десны немеют) до кончиков пальцев (поджимаются судорожно). Его члену посередине маршрута тоже достается: он дергается, проезжается по твердому прессу болезненно-чувствительной головкой, и Жан-Жаку не хватает совсем чуть-чуть, уже почти… Простонав Отабеку в шею, он пропускает руку между их вспотевшими телами, коротко сжимает себя и сразу кончает в кулак. Оргазм мучительно острый, ошеломительный, но быстро ускользает — и Жан-Жак невольно пытается его продлить, снова двигаясь на члене, что еще внутри — и еще стоит. Сам же он почти падает, его штормит, будто водки налакался, а не шампанского… Алтын обнимает его поперек спины, с пошлым звуком выскальзывает из растраханного прохода и доводит себя до разрядки сам. Жан-Жак чувствует ягодицами, как быстро-быстро скользит его сжатый кулак по члену, чувствует, как Отабек сотрясается крупной дрожью на пике. И приказывает ему на ухо: — Не молчи. Но Бек все равно сжимает зубы так, что желваки ходят на щеках, жмурится, не желая выдавать себя голосом. Упрямый! А когда Жан-Жак думает укусить его еще раз — для симметрии, — Отабек ловит его пальцами за челюсть, поворачивает к себе и крепко целует губы. Леруа ухмыляется сквозь поцелуй — какая наивная самозащита. Хотя у него самого нападение наивнее некуда. И он сам — наивен — каждый раз, когда думает, что победил. А потом зубы Отабека мстительно смыкаются на его нижней губе.***
Свою новую метку, уже посиневший отпечаток ровных зубов (между прочим, два года ношения брекетов!), Отабек рассматривает в зеркало долго и пристально, прежде чем застегнуть рубашку. И морщится от прикосновения ткани. — Еще немного левее — и укус был бы виден в вороте футболки. Обязательно было это делать? — Немой укор чувствуется даже во взгляде его отражения. Жан-Жак отвлекается от методичного застегивания всех пуговиц (надо бы в своей линии одежды выпустить рубашки на молнии), оценивает свою работу и усмехается: — А ты носи рубашки — они тебе идут. А насчет обязательного… — он делает вид, что задумывается, но самодовольная улыбка его выдает с головой: — Это плата за проезд. О, покатался он знатно. Вкус этой горячей бронзовой кожи, кажется, еще на языке — и он намного приятнее вкуса холодного золота, которое Жан-Жак не раз кусал на камеру. Отабек неожиданно хмыкает: — Запомню, что за это надо платить. Жан-Жак невольно касается припухшей губы и морщится, совсем как Бек недавно. О, друг уже отплатил. И не только там. — Мое сердце сейчас это открытая рана, — тихо поет Леруа себе под нос, накидывая пиджак. — Новую песню сочиняешь? — Отабек так спрашивает, будто ему и правда интересно. Будто он не стоит все еще здесь из своей проклятой вежливости, ожидая, когда уже можно свалить. Жан-Жак злится — и больше всего на себя, что не может это прекратить. — Ага, — подтверждает он. — Трах с тобой так вдохновляет, что мелодия сама придумывается. Скоро альбом выпущу. Назову «Горячие казахские ночи». — Пришли мне подписанный экземпляр, — просит Отабек, и Жан-Жак не понимает, издевается он или серьезен. Поэтому предпочитает сменить тему: — Так когда ты своему Юрий-чану скажешь, что мы из-за него так громко отношения выясняем? — Никогда, — отрезает Отабек даже слишком поспешно, чтобы Жан-Жак поверил, будто он над этим не задумывался. — Не хочу терять друга. — Значит, Юра твой друг, — медленно тянет Леруа. Отабек настороженно косится на него, но кивает. — А я для тебя кто? И не друг, и не враг, а так? — Ты это ты, — произносит Отабек своим ровным тоном, а потом подходит к Жан-Жаку и поправляет ему галстук. Такой он — Отабек, у него все должно быть в порядке. Одежда — в порядке, карьера — порядке, дружба — в порядке, честь — в порядке. Только сам Жан-Жак в его жизни выбивается из порядкового ряда воплощением хаоса и желанием сделать непорядочным самого Отабека. Хватит. Пора остановиться. — Ты так многословен, — его смех хриплый, но у кого после секса он звонкий? Жан-Жаку хочется думать, что ни у кого. И душащий ком в горле — тоже нормальное посторгазменное состояние. — Ждешь, пока он сам додумает? Да эта зацикленная на карьере мелочь не поймет, что ты его хочешь, даже если ткнешь его лицом в свой стоящий член. Отабек вздрагивает, и Жан-Жак на короткий момент искренне мечтает откусить себе язык. Зачем он каждый раз хочет сделать Беку больно? Да, он говорит правду, но можно же делать это… мягче? А можно и не говорить вовсе — как часто поступают друзья. — Прекрати, — его неловкую попытку извиниться Отабек прерывает и выставляет вперед ладонь. Жан-Жак впервые понятливо утихает. — Юра все понимает. Просто дает мне шанс оставаться рядом, делая вид, что все в порядке и моя ориентация дружбе не помеха. Уверен, ему противно. Ах, вот где собака зарыта. Значит, кое-кто стесняется? Правда, не его — а себя? — Настолько противно, что сейчас стоит под дверью? — насмешливо тянет Жан-Жак. Иногда ему кажется, что он знает Плисецкого даже лучше его «друга». И, конечно, он узнал мелькнувшее субтитрами в зеленых глазах упрямство пополам с «пасть порву, моргалы выколю, если что-нибудь с ним сделаешь». Видимо, секс разрешался, раз Юрий еще не ворвался в гримерку. — Так ты поэтому все время ссоришься именно на его гл… — начинает Отабек, и тут до него доходит. — Стоп. Что значит, под дверью? — Юрий-чан! — громко зовет Жан-Жак вместо ответа. Так и правда объяснить быстрее, а то он что-то устал, и голова раскалывается. Молчание. Ну что ж, хочет ребенок поиграть в прятки — они могут и поиграть. А кто не спрятался — он не виноват. — Я знаю, что ты там — не откликнешься, выйду голым! — Жан-Жак просто дразнится, но уверен, что это звучит как угроза. И пусть он уже не голый — через стену только слышно хорошо, а видно плохо (плохо, что не видно). На этот раз долго ждать не приходится: — Оторву все, что высунется за дверь! — бурчит Плисецкий, и голос его явно смущенный. — Да ты, оказывается, маленький вуайерист! — громко смеется Жан-Жак, но краем глаза косится на напряженно застывшего Отабека. Впрочем, через стену, которой друг себя огородил, тоже ничего не видно. — Понравилось услышанное? — Да я просто сторожил, чтоб вы не поубивали друг друга, придурки! — голос Плисецкого, еще ломающийся, сейчас на громкой ноте отчетливо похож на тонкий девчачий. — Мне мокруха не нужна! Жан-Жак только собирается съязвить на тему «мокрости», как слышит тихий голос Отабека: — Так вот зачем ты добивался моих стонов и так гаденько ухмылялся. — На это Леруа может только кивнуть. Ну да, коварные планы раскрыты; аплодисменты герою. — И кто тебя просил? Кто просил? Теперь Жан-Жак остро чувствует раздражение. Да Бек же и просил всем своим видом побитого щенка! Сам не понимая, отчего это так его выбесило, Леруа идет к двери. Хватит уже ставить сети — только сам в них попадается. Сейчас он приведет этого мальчишку и толкнет прямо к Беку в объятия — пусть разбираются сами со своими стояками. А с него хватит. Хватит! Рука соскальзывает с ручки двери — так резко Жан-Жак за нее дергает, — но он не обращает внимания на ушибленные пальцы. Дергает еще раз, толкает дверь широким жестом и радушно произносит: — Юрий-чан, заходи, не стесняйся! Вот только за дверью уже никого нет. Жан-Жак чувствует растерянность, охлаждающую злость, а Отабек отстраняет его в сторону и хочет пройти мимо, напряженный. Кстати, об этом: — Эй, Бек, а на что ты сегодня так злился после проката? Они тогда пересеклись у калитки: Отабек выходил с катка, а Жан-Жаку, наоборот, пора было выступать. И лицо у друга в тот момент было до того агрессивно-горячее, что он даже не был уверен, что Отабек сейчас сделает: врежет ему или же трахнет. До сих пор помнит, как крупно удивился, когда Бек просто прошел мимо. Сейчас друг тоже прошел мимо, но задумался на мгновение, замер в дверях. Когда Жан-Жак думает, что тот уже и не вспомнит — произносит: — На что злился? На твою самодовольную рожу и пофигистичное отношение к катанию. Хотел бросить вызов. О как. А Леруа думал, что это из-за того, что он опять Юру дразнил. Бек не ждет его ответа и выходит, поправляя и так идеально сидящий костюм. — Это не самодовольная рожа, это стиль JJ! — кричит Жан-Жак ему вслед, высунувшись из дверей, но Отабек только усмехается и, не оборачиваясь, скрывается за поворотом. О да, вызов получился что надо. Прикрыв за собой дверь гримерки (интересно, Юра это кресло сразу сожжет, или сначала его усадит сверху?), Жан-Жак тоже уходит, насвистывая крутящуюся в голове песню себе под нос. Насчет того, что они даже не простились, он не переживает — свидятся еще. Может, даже сегодня. И в который раз Леруа обещает себе, что следующий раз будет последним. Что ему пора оборвать эту порочную связь — надо остепениться, жениться… Но он хотел перед этим сделать так, чтобы Отабек был счастлив. Пусть и с Юрой, которому из-за своей глупой чести он не может полностью открыться. Сам не может — так Жан-Жак поможет. В конце концов, это ведь тоже своего рода благотворительность, в которой он любит участвовать. Да. Вот такой он, Робин Гуд. Или же Купидон? Жан-Жак качает головой. Нет, просто лжец. Врет самому себе, прикрываясь честью и долгом, пытается убедить, что ему важно только счастье Отабека — и ради этого все. И улыбка его лживая — как только Изабелла считает ее красивой? Да ему самому пять минут назад, когда припухшую губу в зеркало рассматривал и довольно, сыто улыбался, хотелось, как в каком-то дешевом фильме, разбить его кулаком, рассекая пальцы и лицо в кровь… Но внешность — это все, что у него осталось. Внешность и благотворительность. И он снова попытается впихнуть Отабеку и его Юре эту благотворительность, пусть даже оба возненавидят его в процессе. А значит, будут еще встречи. Жан-Жак догадывается: Отабек в курсе, что он не сможет исполнить свои угрозы невинности Юрий-чана. Ведь если б хотел — взял бы уже давно и во всех позах, он всегда получает, что — и кого — хочет. Жан-Жак не хочет знать, почему в таком случае Отабек каждый раз приходит. И остается.Мы вместе горим и сами дуем на пламя, Я слышу твой крик, когда пальцы ломаю. Моё сердце сейчас молчит, остывая, Держись, Я всё равно не узнаю.