Подневольная

      Владимир стоял и с болью в сердце смотрел, как его неизбывную любовь целует его лучший друг. Она отвечает Репнину, доверчиво позволяя себя обнимать. И траур им нипочём! Господи, да о чём ты сейчас, Корф! Она. Любит. Мишу. Не тебя. И никогда не полюбит. Ну уж нет! Ни за что! Она не может, не имеет права! Она моя, моя! Моей и останется!       Как кстати на столике зажжённая свеча. В её пламени в считанные секунды сгорела сама возможность Анны поступать по собственному разумению… Всего лишь свиток гербовой бумаги, что догорал сейчас в длинных аристократических пальцах. Всполохи безжалостного огня отражаются в потемневших до мрака низкого зимнего балтийского неба глазах. Клочки свежего чёрного пепла от погибшей в пламени свечи свободы крепостной красавицы осыпались под ноги барона, голодный огонь, добравшись до кожи, опалил болью. Внезапно Владимир будто бы прозрел: да что же он творит! Это же его любимая женщина! Человек, чьё счастье должно быть превыше всего – собственной гордыни, болящего мятущегося сердца, невозможности самого существования без света её глаз, теплоты её мимолётной улыбки, пусть и предназначенной не ему. Анна улыбалась всем, кроме него – отцу, Варваре, Никите, заезжавшим соседям Долгоруким, теперь вот Репнину. Кому угодно, только не ему. Но отчего бы ей улыбаться молодому барину, последние годы старательно изображавшему то пренебрежение, то безразличие? Изображавшему что угодно, лишь бы только никому не стала доступна вдруг самая страшная тайна его сердца – он страстно любит неровню. Отцовское имущество, игрушку, забаву. Воспитанную дворянкой дворовую девку. По сути – часть обстановки особняка, такую же, как картина в гостиной или самовар в кухне у Варвары. Анна даже имеет свою цену! Конечно. Каждый крепостной стоит денег. И она тоже. Но он, гордый и благородный барон Корф, любит предмет собственности… Бред, полный бред! Но это так, Господи, помилуй!       Отдай он сейчас Анне вольную – что её ждёт? Взаимная любовь Мишеля, счастливый брак, долгая радостная жизнь с любящим супругом и детьми, спокойная старость в окружении внуков? Как бы не так! Сословные предрассудки непреодолимой стеной стоят меж нею и всем тем, что могло бы составить счастье Анны. Но ни она, ни Мишель, похоже, ни на секунду об этом не задумываются. Да чёрт возьми, совсем ты обезумел, Корф! Ведь высокородный князь Репнин даже не представляет, что предмет его ухаживаний – по закону его, Владимира Корфа, бесправная собственность. Ох, Анна, угораздило же Вас влюбиться именно в дворянина! Хотя какая, собственно, разница? Кто бы ни стал объектом сердечной склонности воспитанницы покойного барона, Анна Платонова никому не ровня. Крепостным – по воспитанию и привитым отцом взглядам на жизнь и манерам, благородным – по происхождению. Бедная моя девочка… Жаль разбивать хрустальный замок, но есть ли иной выход?       Владимир решительно вошёл в гостиную.       – Так-то Вы уважаете траур в доме, гостем которого являетесь, Ваше Сиятельство?       Застигнутый врасплох князь выглядел весьма растерянно. Молодые люди вскочили с дивана, суетливо поправляя не требовавшую особого внимания одежду. Как же хороша была в этот момент Анна – смущённая, раскрасневшаяся, с блестящими глазами. Вздохнув так глубоко, что даже заплясали мелкие золотые мушки перед глазами, Корф едва взглянул на лепечущего друга.       – Вальдемар, не думай обо мне превратно. Я имею к Анне… – Репнин явно был в замешательстве, не понимая до конца статус воспитанницы Ивана Ивановича в нынешний момент.       – Петровне, – бесстрастно подсказал хозяин дома, не отрывая глаз от пунцовой красавицы, которая под пристальным взором вначале смутилась, а при его неожиданной реплике удивлённо вскинула распахнутые до предела глаза.       – …к Анне Петровне самые серьёзные намерения. Поверь, как только окончится траур и приличия позволят…       – Не очень-то ты помнил о приличиях, Мишель, когда во время траура предавался с благовоспитанной барышней… – по-прежнему держа Репнина в поле зрения лишь краем глаза, Владимир смотрел на Анну, что алела всё более, хотя казалось бы, что дальше уже некуда. Краска стыда, мерещилось в неверном свете свечей, залила даже тыльные стороны нервно сцепленных перед собою ладоней. – Должен разочаровать тебя, Мишель. Скомпрометированной тобою девице предложение ты не сможешь сделать даже после окончания траура.       – Отчего же? – в поисках ответа князь повернулся к Анне. – Вы обручены? Ваша рука уже кому-то обещана Иваном Ивановичем?       Мгновенно перейдя от мучительной красноты к смертельной бледности, девушка покачала головой, опустив взор.       – По двум причинам, Мишель, – не стал длить для Анны пытку хозяин. – Во-первых, вас разделяют сословные преграды. Дама твоего сердца, друг мой, к сожалению, не может похвастаться благородным происхождением.       – Разве это непреодолимая преграда, Вальдемар? В свете бывало немало случаев, когда дворяне женились на женщинах из низших сословий. Да, при этом двери многих домов пред ними становились закрыты, но я не поступлюсь велением сердца ради светской мишуры!       – Не кипятись, Мишель. У тебя слишком много обязательств перед семьёй, друг мой. Да и самому тебе жена низкого происхождения вряд ли не нанесёт вреда. Думаю, ты не расстался ещё с надеждою быть восстановленным в прежней должности адъютанта Его Высочества, для безупречной карьеры статус твоей будущей супруги – не пустой звук.       – Я лучше оставлю службу, но не предам свои чувства! – горячился всё более Репнин.       – И ты сможешь поставить родную сестру перед выбором: недостойная её положения при Дворе невестка или карьера фрейлины? – ехидно прищурился Корф, по-прежнему не отрывая взгляда от златовласой макушки низко опустившей голову Анны.       – Но… но это же вовсе необязательно, Вальдемар… – уже понимая, что друг прав, Михаил ещё пытался сохранить призрачную надежду на счастье с возлюбленной.       Наконец и Анна подала голос, собравшись с силами:       – Миша… Михаил Александрович, Ваш друг прав. Мы не можем быть вместе. Моё происхождение слишком низко, чтобы не стать для Вас скандалом.       Подозрительно прищурившись, Репнин перевёл взгляд с девушки обратно на Владимира, припомнив кое-что из его недавних слов:       – Ты упомянул о двух причинах, по которым я не могу сделать предложение Анне… Петровне. Какова же вторая?       Затаив дыхание, Анна ждала слов барона, понимая, что пощады не будет. До момента, когда все её радужные мечты рассыплются в прах, оставались считанные секунды. Нежный музыкальный слух уже улавливал доносившийся из небытия хрустальный звон вдребезги бьющейся сказки о принце на белом коне.       – Дело в том, друг мой, что Анна Петровна не вольна распоряжаться собою, как и любой крепостной в этом доме.       Сколь ни была ожидаема произнесённая вслух её хозяином правда, Анна содрогнулась всем телом, словно от удара хлыстом. Будто её теперь секли на конюшне, как самую обычную провинившуюся дворовую девку. Секли за то, что она самим своим существованием виновна в том, что благородный князь питал к ней нежные чувства, видел в ней свою избранницу, мать своих будущих детей.       – Крепостной? Боже мой, Вальдемар, при чём тут твои крепостные? Я ведь не о них сейчас… – но мимолётная улыбка, с которой Репнин пытался отмахнуться от слов друга, таяла вместе с пониманием, накрывшим столь внезапно. Уставившись на бледную Анну ошарашенным взором, князь искал в лице возлюбленной возражения осенившей его догадке – и не находил. Напротив, полные боли глаза красавицы лишь подтверждали то, во что оказывался покуда до конца поверить разум.       – Вы… ты… крепостная? Но… Но как же так, Вальдемар?! – в отчаянии воскликнул Репнин. – Иван Иванович представил Анну своей воспитанницей!       – Всё верно, Мишель, – Владимир с огромным трудом проглотил боль, которую почувствовал в этот момент, кажется, вместе со своей любимой собственностью. И многое бы дал, чтобы полностью забрать её, эту страшную боль, себе, пережив её, похоронив внутри горящего и без того мукой сердца, лишь бы любимой стало хоть на мгновение легче. – Анна и была воспитанницей отца. Крепостной воспитанницей.       – Но… ты ведь видел, как я отношусь к Анне! Почему не сказал, не предупредил?       – Сколько тебя можно предупреждать, Миш? – устало махнул рукой Корф. – Ты меня не слышал, ослеплённый чувствами. Что я мог поделать? Отец взял с меня слово сохранить тайну происхождения Анны. И я не нарушил бы его, если бы ты не был столь настойчив, друг мой, в попытках скомпрометировать девушку, на которой не сможешь жениться.       – Но… ты мог бы дать Анне вольную, – уже не столь почтительно упоминал предмет своей недавней страсти Репнин.       – Мог, – кивнул барон, – более того… Хотя это теперь не столь важно.       – Но что же важно?! – воскликнула в полном смятении Анна.       – Важно то, что Ваше подневольное положение может удержать Вас от многих глупостей, которые Вы тотчас пустились бы совершать, дай я Вам на то право.       – Вы считаете меня глупой? – вскинула бунтарка подбородок.       – Вовсе нет. Вы просто не знаете жизни, Анна. Она мало похожа на те сладкие сказки, какими так неосмотрительно кормил Вас мой отец. Карьера в театре, к которой столь рьяно готовил Вас Ваш благодетель, делается отнюдь не в белых перчатках, поверьте. Путь к позиции примы – грязь и интриги. И покровительство… – он многозначительно, долго задержал суровый взгляд на вновь побледневшей Анне. – Вы, безусловно, считали, наслушавшись бредней моего отца, что знаменитая актриса может считаться благородной дамой, равной по уважению в свете любой дворянке? Не отвечайте, Анна, Ваш взор всё говорит за Вас. Должен разочаровать – ежели у дебютантки нет покровителя или хотя бы столь пожилого и уважаемого опекуна, каковым мог бы быть мой покойный отец, ей не стать сколь-нибудь успешной. Сергей Степанович скорее расстанется со строптивой актрисой, каким бы она ни была наделена таланом, чем пойдёт наперекор богатому и влиятельному любителю хорошеньких свежих лиц с подмостков. Подумайте сами, может ли пользоваться уважением в обществе содержанка богатого театрала?       – О боже… – не веря своим ушам, качала головой Анна, приложив ладони к пылающим щекам.       – Увы. Мне жаль разбивать ещё одну Вашу мечту, но это всего лишь иллюзия свободы, поверьте. Поскольку я, в отличие от отца, не подвержен витанию в эмпиреях, заявляю сразу – актрисой Вы не будете!       – Но каково же будущее Анны? – Репнин выглядел совершенно сбитым с толку. – Состариться здесь, в этом поместье? Не будучи равной дворянину по происхождению, а простолюдину по воспитанию, в чём будет состоять жизнь её? Сделаешь её компаньонкой своей жены? Или…       Слишком фривольный блеск репнинских глаз и столь знакомый изгиб рта в усмешке над очередным амурным увлечением друга с лёгкостью подсказал направление мыслей князя.       – Мишель! – рыкнул Корф.       Мгновенно поняв, интуитивно почувствовав, что же не дал произнести другу барон, Анна похолодела.       – Действительно, что же будет со мною далее… – чуть не прибавив унылое «барин», всё же сдержалась, – Владимир Иванович?       Господи помилуй, как же тяжело! Ты должен, должен отпустить её из золотой клетки! Пускай в твоей руке останется призрачная цепь, связывающая любимую с тобой, но она должна, имеет право насладиться хотя бы иллюзией свободы. Тем первым чувством, которому нет и не будет замены! Не ты ей дал его – себя и вини. Позже, много позже, потом эта крепкая цепь станет для неё нитью Ариадны, что в силах будет спасти от гибели в лабиринте жизненных разочарований, разбитых иллюзий и угасших чувств. Теперь же – держи крепче свою цепь, не поддайся соблазну любимых глаз, что подёрнутся скоро душераздирающей тоской, сумей до конца сыграть свою роль жестокого хозяина. Всё для того, чтобы потом, после – она смогла жить. Нет, для начала просто – выжить.       – А это, – Корф с усилием сглотнул тугой, колючий ком, – Вы решите сами, сударыня. Ежели Вам столь дорого Ваше чувство к Мишелю, что Вы отважитесь ступить на шаткую стезю внебрачной связи с мужчиной, обременённым огромным количеством условностей этого жестокого мира, то я отпущу Вас.       – Что?! – общий возглас друга и возлюбленной слился в один вскрик души, почти оглушил, ослепив немыслимой болью где-то под лопаткой. Захотелось крепко прижать ладонь к пылающей груди, чтоб хоть сколько-нибудь унять яростное жжение.       – Хотите ехать с Репниным – поезжайте. Я не стану Вам препятствовать. Но Вы останетесь моей крепостной.       – Корф, ты в своём уме?! – взревел князь.       – Более чем, Мишель, более чем. Поверь, отсутствие вольной лишь гарантирует Анне будущее.       – Что за бред ты несёшь, Вальдемар!       – Отнюдь. Я знаю Анну гораздо лучше тебя. Ты думаешь, уйдя свободной, она добровольно вернётся сюда после окончания вашего романа? Да Анна скорее позволит отрубить себе правую руку, нежели придёт просить помощи и защиты к тому, с кем её ничто не связывает. Не так ли, сударыня?       Жёсткий, пронизывающий взгляд было выдержать не то что нелегко – невозможно. Девушка опустила глаза.       – Видишь сам, друг мой – я прав. Гордости ей не занимать, – отвлёкшийся на минуту суровый взгляд вновь вернулся к своей растерянной собственности. – Не будучи связанной с этим домом ни родственными связями, ни узами брака, ни оковами крепостничества, Вы сочтёте себя не в праве рассчитывать на помощь и защиту бывшего хозяина, лишившись покровительства Вашего нынешнего избранника, мадемуазель. Не отвечайте, мне это столь же очевидно, как и то, что я бы даже не узнал о том, что ваш роман с Репниным окончился, ежели бы не оставил за собою законных прав на Вас. И где же мне было бы Вас искать после? В работном доме? В компаньонки и гувернантки Вам с подобной репутацией дорога заказана. Куда же по-твоему, должна будет пойти твоя дама сердца, Мишель, когда чувства ваши угаснут? Не на ночных же улицах искать ей после пропитание!       – Как ты можешь, Вальдемар! Я благородный человек и никогда бы…       – Оставь, Мишель, это всё лишь слова, – мимолётно скривившись, отмахнулся хозяин. – Ты обременён слишком большим числом обязанностей перед семьёй и светом, чтобы бесконечно тащить на себе ещё и заботы о бывшей любовнице.       Анна почувствовала себя так, будто только что ей дали пощёчину. Любовница… Вот её участь. Предел, потолок. Осколки сверкающего замка под ногами жалко хрустнули.       – Итак, это решено. Анна может покинуть этот дом лишь на то время, что продлится ваша связь. И ни днём более. Вы слышите меня, сударыня? Тотчас же после расставания с Мишелем Вы обязаны будете возвратиться. В противном случае Вас будут разыскивать как беглую.       Анна вздрогнула вновь.       – Корф, это переходит уже всякие границы!       – Далее, – ничуть не обращая внимания на возгласы князя, Владимир по-прежнему почти не сводил глаз с бледной своей невольницы, которую колотила внутренняя дрожь, незаметная глазу, но передающаяся её неистовому хозяину, казалось, прямо через колышущийся в горячем мареве свечей сумеречный воздух. – Всех детей, прижитых от этой связи, Вы обязаны тотчас отсылать в поместье. Должный уход и воспитание им будут обеспечены. Варвара позаботится о Ваших детях, Анна, будьте уверены. И никаких глупостей с признанием байстрюков детьми князя Репнина! – повысил он голос. – На этом я настаиваю особо. И ещё одно: во избежание недоразумений не советую тебе, Мишель, пытаться выехать с Анной за границу. Всякие тайные венчания в варшавских костёлах и парижских соборах хороши для слезливых дамских романов. Реальность же такова, что ты мгновенно станешь причастным к побегу крепостной, ежели Анна только посмеет приблизиться к границам империи. Надеюсь, последствия тебе разъяснять не нужно, Репнин?       Взор холодного, безжалостного Хозяина смял родившееся было на устах гостя возражение.       – Обойдусь.       – Вот и прекрасно.       – Тебе не кажется, что ты описал возможную жизнь Анны, уж слишком сгустив краски?       – Нет, Мишель. Я смотрю на жизнь, в отличие от тебя, без пелены безрассудной влюблённости.       – Но в моей жизни может что-то поменяться, возможно, я смогу когда-нибудь… – Репнин не смог прямо взглянуть в лицо девушке, которой ему действительно нечего предложить нынче, кроме расписанного Корфом столь ярко постыдного сожительства.       – Вольную Анна получит только в одном случае: на пороге церкви перед венчанием, – отчеканил Владимир, теряя остатки самообладания под несчастным взором подневольной своей любви. – Я всё сказал!       Резко развернувшись, барон покинул гостиную. Скоро его громкие, решительные, чёткие шаги замерли в глубине дома. Тяжело хлопнула дверь.       Репнин будто бы очнулся от этого резкого звука, обернувшись к Анне.       – Я…       Протестующий жест резко поднятой руки остановил поток горячих сожалений, едва не сорвавшийся с уст князя.       – К чему пустые слова и напрасные уверения?       Взглянув в полные боли глаза недавней возлюбленной, Репнин тотчас понял – она права. Полностью. Они не простят друг другу ни загубленной возможности восстановиться в должности адъютанта, ни светских сплетен, ни проблем сестры-фрейлины. И она это знала. Посему несостоявшимся любовникам осталось лишь молча поклониться друг другу, повинуясь неискоренимо въевшимся в подкорку светским приличиям, и разойтись в разные стороны – крепостная воспитанница барона Корфа проследовала с неизменно прямой спиною и с достоинством поднятой головой вверх по лестнице, сопровождаемая прощальным взором ещё столь недавно непередаваемо ласковых глаз медового оттенка; проследивший взглядом за исчезнувшей в темноте лестничного проёма бывшей возлюбленной благородный князь – к Долгоруким, на правах будущего родственника искать ночлега.       Все участники мучительной беседы остались грядущей ночью без сна.       Разумеется, скрывшись в кабинете, слегка прочистив себе мозг отцовским бренди и успокоившись, Владимир осознал, что бывшее плодом беспросветного отчаяния предложение его ставило обоих участников несостоявшегося романа в безвыходное положение. Анна ни за что не сделала бы и шагу за пределы поместья, не обретя полной свободы. Вечно мучимая призраком своего двойственного положения, скрываемого происхождения даже в кругу хорошо знающих и любящих её людей, она не ведала бы и мига покоя среди чужих. Воспитанные отцом понятия о чести и без того не позволили бы ей вступить в греховную связь с мужчиной, но положение крепостного «подарка» другу хозяина – эта мысль просто невыносима для девушки, воспитанной как благородная барышня. Ну и что с того, что отец прожужжал ей все хорошенькие ушки своей мечтой о её театральной карьере! Анна ведь даже не догадывалась, в какую грязь собирался окунуть её «любящий дядюшка». Кстати, какого чёрта, отец?!       Чувствуя, что загадок эти размышления подбрасывают больше, чем он в силах найти ответов, Владимир в сердцах опрокинул в себя добрых полстакана любимого алкоголя почившего батюшки, унесшего все свои тайны с собой в могилу, и отправился в постель. Ни изрядная доза спиртного, ни умиротворяющая обстановка собственной комнаты так и не смогли принести успокоения и освободить кипящий мозг от мучивших до рассвета мыслей.       Едва ли многим легче прошла ночь Анны. Поднимаясь по лестнице под прицелом пристального взгляда князя, что плотным комом разочарования буквально ощутимо давил в позвоночник, хотелось поскорее закрыться в своей комнате и оплакать разбившиеся мечты и утраченные иллюзии. Но слёз отчего-то не было. Зябко обхватив себя руками, прекрасная невольница застыла у затянутого мглой окна, устремив в непроглядность ночи усталый взор. Ну вот и всё. Пали оковы тайны. Легче или тяжелее стало? Бог весть. Что почувствует она, вновь утром столкнувшись с Мишей? С князем Репниным, поправила она себя. В тишине пустого двора за окном почудился цокот стремительно удаляющегося коня. Ну вот, Его Сиятельство избавил себя от неприятной необходимости натыкаться на недостойный его чувств и даже мимолётных взглядов предмет. И на Владимира наверняка князь рассердился, из-за неё повздорили друзья. Барон их ссоры ей не простит. Теперь и в этом станет её винить, будто мало в глазах хозяина на совести отцовской игрушки перед ним прегрешений!       Решил отпустить… сбыть с глаз долой. По сути – подарить другу живую куклу. Вот только не для детских забав. Забава, развлечение… В глазах Владимира она никогда не была живым человеком – только отцовским развлечением, красивым, изящным, но лишённым чувств. Тем более странными показались слова хозяина: «А это Вы решите сами, сударыня». Он предоставлял ей право выбирать? Неслыханно… Анна грустно усмехнулась – выбор между бесчестьем крепостной любовницы князя и участью вечной приживалки в семье барона, медленно угасающей без радости, без счастья… без жизни.       И всё-таки странные вещи говорил нынче в гостиной суровый хозяин: зачем нужны барону в поместье незаконные княжеские отпрыски? Сокрыть от будущей княгини Репниной грешки лучшего друга? И кем были бы здесь её дети? Такими же подневольными, как их мать, находящимися в полной власти барина? Боже мой, к чему, зачем эти мысли? Не будет никаких детей! Ни счастья, ни любви – ни греховной, ни тем более освящённой узами брака. Замужество… А ведь барин вправе и замуж её выдать, не спрашивая на то её согласия. Не забрал Репнин – отдадут кому-то из корфовских крепостных, на всё воля хозяина! Нет, не думать, запретить себе думать, иначе можно просто сойти с ума!       Тряхнув головой, Анна отошла от окна, на ощупь добралась до постели, но ложиться не стала. Знала точно – сон не придёт. Так и сидела до первых проблесков рассвета, глядя в темноту перед собой и мысленно перебирая каждое сказанное в гостиной Владимиром слово. Что-то мучило, не давало покоя. Нечто неуловимое выбивалось из всего, что говорил молодой барин раньше, словно неверно взятая нота дребезжала в воздухе.       «…предавался с благовоспитанной барышней…» «…не вольна распоряжаться собою…» «…настойчив в попытках скомпрометировать девушку…» «…Ваше подневольное положение может удержать Вас от многих глупостей…» «…путь к позиции примы - грязь и интриги. И покровительство…» «…я отпущу Вас…» «…скорее позволит отрубить себе правую руку, нежели придёт…» «…где же мне было бы Вас искать…» «…после расставания с Мишелем Вы обязаны будете возвратиться…» «…будут разыскивать как беглую…» «…Варвара позаботится о Ваших детях, Анна…» «…никаких глупостей с признанием байстрюков детьми князя Репнина! На этом я настаиваю особо…» «…ежели Анна только посмеет приблизиться к границам империи…» «…без пелены безрассудной влюблённости…» «…вольную Анна получит только в одном случае: на пороге церкви…»       Десятки раз вспоминая нелёгкий разговор, Анна всё никак не могла уловить ту ноту, что звучала в устах Владимира диссонансом, резала слух. Едва дождавшись зарождения тяжёлого зимнего утра, измученная девушка решилась выйти, чтобы подкрепить силы хотя бы чашкой молока. А если Варвара уже на ногах, то хоть на миг прижаться к широкой мягкой груди, привычно ища в её объятиях спасения от всех тревог и душевной боли.       Хмурый и невыспавшийся князь Репнин явился в баронскую усадьбу спозаранку. Хозяин едва лишь велел подавать завтрак, намереваясь перекусить, чтобы сбежать от мучительных мыслей в лес до того, как вниз спустится Анна. Поохотится, проедется – может быть, придёт в голову что-нибудь поумнее вчерашнего предложения для влюблённых голубков. Смотреть в глаза любимой женщине, столь оскорблённой накануне его невозможными словами, было бы просто невыносимо. Никогда не отступавший, всегда смело глядевший в лицо врагу и любой опасности, Владимир Корф нынче отчаянно трусил. Люто ненавидел себя за это, но не мог заставить себя подождать, покуда выйдет к завтраку Анна.       Оказывается, Репнин с вечера уезжал, ночевал не в поместье, а сегодня ни свет ни заря постучал в ещё закрытые двери особняка и опрометью кинулся через весь дом к оранжерее, как доложил зевающий спросонья Григорий. И только мысли хозяина добрались до персоны странно ведущего себя друга, как он самолично возник на пороге столовой. Вид Их Сиятельство имели самый решительный, что позволило барону судить о цели столь раннего визита. Ярко-красная роза в руках князя ничуть не умаляла грозности в его облике.       – Здравствуй, Мишель. Ежели ты надумал дуэль затеять, так мой тебе ответ сразу – нет. Можешь меня хоть трусом счесть – воля твоя. Но драться нынче я ни с кем не намерен. А чтобы в стрельбе поупражняться, так на то в моих охотничьих угодьях дичи разной вдоволь. Но ты, разумеется, компанию мне на охоте не составишь?       – Какая к чёрту охота, Владимир! Нужно решить судьбу Анны.       – И что же ты надумал за ночь, Миш? – со вздохом спросил Корф.       – Не желаешь дать вольную – продай её мне. Назови любую цену!       Всё равнодушие махом сошло с Владимира, словно последний снег с пригорка под полуденным солнцем.       – Чтоб ты мог привязать её к себе навсегда?! Не бывать этому!       – А ты?! Ты не привязал её?!       – Анна всегда принадлежала этому дому. Вне зависимости от моего желания. Такова была воля отца.       – Но ты ведь готов был вчера отпустить её!       – Только если она сама готова была бы уехать отсюда, чёрт возьми!       – И ты отпускал!       – Да! Потому что она достойна получить объект своей первой любви, ежели желает того!       Словно громом поражённый, Репнин прирос к месту, уставившись на друга во все глаза.       – Да ты… ты ведь сам… Ты сам любишь Анну!       – Да, чёрт тебя дери! Чтоб ты провалился со своей проницательностью!       Насмешнице-судьбе было угодно, чтобы спускающаяся вниз Анна услышала поразительную догадку князя и отчаянное признание своего непонятого, противоречивого хозяина. Ошеломлённая до крайности, девушка невольно застыла на лестнице, не в силах пошевелиться, даже если бы от этого сию секунду зависела сама её жизнь.       – Любишь – и готов был вручить любимую женщину мне? – продолжался тем временем разговор двух соперников.       – Что же поделать, если она любит именно тебя, Миш, – промолвил барон устало, опустошённо. – Видит Бог, я пытался… Всеми силами я пытался вытравить из души это чувство к недостойному предмету. Но становилось только хуже. Анна с каждым годом расцветала, становилась всё прекраснее. Недаром говорят – всё недоступное кажется в разы желаннее. Любовь к крепостной мучила всё сильнее и сильнее именно своей невозможностью. Я пытался забыться, отвлечься. Но всё меркло перед светом её глаз – и дальние страны, и война, и светские кутежи, и мимолётные интрижки… Я буквально болен ею, Мишель! Оскорблял её, унижал, приказывал – что угодно, чтобы доказать самому себе, что Анна обычная дворовая и ничем не отличается от прочих отцовских слуг… Но чем больше обид я наносил Анне, тем больнее становилось самому – ведь я мучил ту, что поселилась в моём сердце, заняв его целиком… А можно ли вырвать из груди собственное сердце и остаться в живых, Миш?       – И… она не знает о твоих чувствах?       – Ты первый раскрыл мою тайну, дружище, – тяжкий вздох и отрицательный жест головой был ответом князю, – поздравляю. Ты оказался в высшей степени догадлив.       – Однако, преуспел ты в своём актёрстве, Вальдемар. Любимая женщина едва ли не до дрожи боится тебя.       – Увези её отсюда, Мишель, – барон поднял на друга усталые, больные глаза. – Ты прав был давеча. Что её здесь ждёт? Вольную я, разумеется, выпишу. Давай я прошение на Высочайшее имя подам, что ли – попробуем признать её побочной дочерью моего отца. На баронессе-то не зазорно будет жениться, а, Ваше Сиятельство? Станете мне братцем, Михаил Александрович, – горько, почти обречённо усмехнулся Владимир, от возвратившейся за грудину боли слегка сощурившись. – В матушки ей тётку мою родную определим, в конце концов Сычиха мне должна – пусть отработает. Ей всё равно, с какой репутацией в лесу отшельничать. Ты как, не против будешь, если твоей тёщей станет свихнувшаяся дворянка, в порыве раскаяния за душегубство заделавшаяся местной ведьмой?       Неожиданный удивлённый возглас с лестницы заставил вздрогнуть обоих собеседников:       – Сычиха Ваша тётушка, Владимир?!       Видимо, от невольно услышанных признаний в голове у Анны совершенно помутилось. Возможно, виною тому была бессонная ночь или мучивший голод – ведь до ужина вчера дело так и не дошло. Но отчего-то не известие о неожиданном чувстве к ней надменного хозяина, а открытие родственных связей его с Сычихой заставило сорваться с губ неожиданную фразу.       – И давно Вы там подслушиваете? – мгновенно вновь укрылся за привычной маской пренебрежительного отчуждения барон. – И где Ваше хвалёное воспитание, в которое мой отец вложил такую уйму денег?       С достоинством королевы спускаясь по ступеням, Анна с трудом справлялась с головокружением – слишком большой ворох новостей обрушился на неё за последние минуты, она едва находила силы смотреть в глаза… кому? Хозяину? Снобу? Несчастному? Любящему? Ненавидящему её за своё недостойное чувство и утраченный покой? Готовому на любые жертвы ради неё? Господи, ну почему лестница такая короткая!       На ватных ногах, трепеща всем телом, Анна приблизилась к Владимиру, даже не заметив адресованного ей вежливого поклона князя. Силясь хоть сколько-нибудь привести в порядок мечущийся в горячей голове ураган мыслей, она безотрывно изучала взглядом выражение лица бледного мужчины. А он с замершим сердцем ждал первых её слов. Как приговора.       – Почему Вы сказали, что всех моих детей должна воспитывать Варвара? Зачем они Вам здесь? Неужели… Вам надобны новые дворовые?       От неожиданности Владимир едва не уронил челюсть. «Вот дура!» – чуть было не вырвалось у него. Чтобы не опуститься до оскорблений, постарался как можно более бесстрастно уточнить:       – Вас сию минуту только это интересует?       – Но… нет, – покачала Анна растерянно головой. «Господи, что я несу!»       – Хотите Вы меня ещё о чём-то спросить, Анна?       – Я… – расспросить барона хотелось столь о многом, что девушка не знала, на что решиться. А более – как понять то, о чём она не решилась бы спрашивать ни за что. – Я не знаю. Что нам теперь делать?       – Я не знаю, – словно эхо, выговорил Владимир в ответ.       Анна опустила глаза, чуть склонив голову набок, её измученный хозяин сосредоточенно изучал носки своих охотничьих сапог. В полнейшей тишине вдруг остро почувствовавший себя третьим лишним Репнин медленно положил розу на пустующий покуда стол, покрытый белоснежной скатертью, поклонился обоим, вновь не увидевшим его церемонного жеста, и безмолвно удалился. Молчащие барин и крепостная (или не определившиеся в своих отношениях Мужчина и Женщина?) не пошевелились, никак не отреагировав на его уход. Часы на камине отбили ранний час утра. Владимир вздохнул.       – Теперь Вы знаете обо всём.       Анна кивнула.       – Ненавидите меня ещё более?       Отрицательный жест головой.       – Я помогу Вам. Сейчас возненавидите. Вчера, когда я увидел ваш с Мишелем поцелуй, я нёс отдать Вам вольную.       Вся встрепенувшись от жара зародившейся где-то под сердцем надежды, Анна ахнула и подняла на барона полные ожидания глаза.       – Но ревность сыграла со мною злую шутку, Анна. Я сжёг Вашу вольную. Прямо там, на пороге гостиной.       – Как?! Как Вы могли! – она понимала, разумеется, и как, и почему… но сейчас говорить о поступках поразившего невероятным открытием хозяина было проще, чем о ставшем известным его чувстве к ней. – Это… это… это ведь… Это жестоко, Владимир.       – А целоваться с Мишей практически у меня на глазах было не жестоко?!       – Мои поцелуи ничто по сравнению с Вашими похождениями, что заканчиваются в крепости! – вспыхнула очаровательная спорщица. – Вы чуть не свели в могилу отца! – «…и я ничего не знала о Ваших чувствах», – прибавила она мысленно.       – В результате его свёл в могилу кто-то другой. Хоть в этом нет моей вины, – вздохнул осиротевший сын.       – Как Вы можете!       – Но это факт. Впрочем, вернёмся к Вам, Анна.       Не зная, что сказать и чем занять руки, девушка шагнула к столу, потянувшись к невольно притягивающему взор кровавому пятну яркого бутона на сияющей непереносимой белизной скатерти.       – Хорош Репнин! Очаровывать барышню с помощью флоры из моей же оранжереи, – в насмешливом тоне музыкальное ухо явственно уловило ревнивые нотки.       – Вам жаль для друга одной розы? – спросила Анна лишь для того, чтобы что-нибудь сказать в ответ.       – Для него жаль. Для Вас – нисколько, – не смог удержать трепетной нежности в голосе барон.       Укрыв смущение в лепестках благоухающего цветка, девушка на миг взяла паузу, будто бы надобную ей для того, чтобы насладиться тонким ароматом. Что же, раз у её хозяина недостаёт решимости, первый шаг сделает она. Всё одно терять ей уже нечего.       – Владимир, ответьте честно – Вы любите меня? И поэтому не отпускаете?       В секундном замешательстве мужчина отвёл глаза.       – Идите, Анна, вам надо отдохнуть. Вам явно плохо спалось этой ночью, Вы бледны.       – Скажите же мне открыто – вы любите меня?       – Тогда уйду я!       Уже успевший сделать несколько шагов к выходу Корф был настигнут суровым голоском:       – Бежите? Боевой офицер! Что с Вами нынче? Вчера Вы находили силы откровенно описать все унизительные перспективы моего будущего, всего несколько минут назад были столь откровенны с князем. Отчего же не можете сказать мне правду в лицо?       Откровенных намёков на подозрение в трусости Владимир стерпеть, конечно же, не смог:       – Хотите правду? Что же, Вы её получите. Да, я люблю Вас, люблю давно и мучительно, – его голос рокотал, постепенно набирая силу. Если первые слова были произнесены угрожающим шёпотом, то теперь барон говорил в полную силу, готовый сорваться в крик. – Я люблю тебя, и это так больно, что я почти тебя ненавижу! Ты моё наказание, моё проклятие! Я готов отпустить тебя на все четыре стороны, лишь бы ты была счастлива! И наплевать, что без тебя жизнь моя потеряет всякий смысл. Может быть, если я избавлюсь от тебя, то смогу избавиться и от постоянной саднящей боли в сердце, которая рано или поздно всё равно меня добьёт!       Причина отчаянных признаний влюблённого застыла, едва дыша и не спуская с него расширившихся глаз. Немного успокоившись, Владимир грустно ухмыльнулся одним уголком рта и слегка развёл руками, словно бы говоря – вот к чему привели твои требования откровенности, теперь делай с нею, что захочешь. Что сможешь. Что в силах будешь сделать.       Едва найдя сил совладать с дрожащими губами, Анна спросила:       – Владимир, неужели Вы настолько любите меня, что приняли бы обратно после связи с Михаилом?       Красноречивый взгляд был яснее любых слов.       – Но для чего? Чтобы я мучилась возле Вас сознанием своей вины и невольного предательства? А Вы? Что бы стали делать Вы, когда я вернулась? Вы ведь сами признались – видеть меня Вам мучительно. Для чего я нужна Вам здесь, Владимир?       – Для чего угодно, Анна. Я готов был стать Вам утешением, защитой, опорой, жилеткой, в которую Вы могли бы выплакать всё своё отчаяние от безжалостной к Вам судьбы. Даже, чёрт побери, братом, чего вы с Вашим обожаемым дядюшкой на пару так страстно всегда желали! Лишь бы ты была рядом…       В полном недоумении Анна прошептала, не отводя изумлённого взора от жаждущих глаз хозяина.       – Но для чего, Владимир?       – Неужели ты не понимаешь?       Понять, догадаться, прочесть во взгляде, в выражении лица, в мимолётности ласковой улыбки ответ на все свои сомнения было так сладко… и так страшно! Анна покачала головою, но вовсе не для того, чтобы отрицательно ответить на вопрос барона, но чтобы рассеять собственные подозрения, сколь ни радо было им глупое девичье сердце. И как ответ на её мысли – неимоверно нежное:       – Глупенькая моя, глупенькая…       О нет, нельзя же так сладко и маняще улыбаться, забирая в плен бархатного ласкового взгляда… Это так жестоко по отношению к беззащитной девушке…       – Анна, ответьте мне: если бы я с самого начала… ну, как бы это сказать… я бы играл с Вами в открытую? Могло ли быть всё иначе?       – Возможно, – чуть кивнула ему смущённая красавица, на мгновение потупив взор.       – Так давайте забудем всё. Давайте начнём всё сначала, – мужской взгляд горел такой надеждой, что у Анны вновь защемило сердце.       Приняв молчание растерянной девушки за согласие, Корф кинулся излагать свои планы, будто в омут головой, без оглядки на прошлое:       – Имейте в виду, Анна – вольную Вы получите только перед венчанием, своих решений я не меняю. Поскольку Вы отказались от романа с Репниным, я могу предположить, что чувства Ваши к нему не были столь сильны, и теперь сердце Ваше свободно? Ехать Вам отсюда некуда – Ваше воспитание не позволит Вам терпеть театральные нравы, а ни к чему иному Вас не готовили, посему Вам придётся остаться в поместье на прежнем положении под моей опекой. Но должен покаяться сразу – опекуном я буду из рук вон плохим, ибо клянусь сделать всё, чтобы Вы… – Анна замерла, распахнув небесного оттенка омуты, ожидая самого романтического предложения руки и сердца, лихорадочно подбирая самые осторожные слова, чтобы объяснить свои сомнения и страхи на его счёт; Владимир же, в котором наверняка погиб великий актёр (шутка ли, столько лет играть презрение к любимой девушке!) выдержал театральную паузу: – как можно скорее получили вольную… из рук жениха!       В возмущении резко выдохнув (а ведь даже не заметила, как затаила дыхание, слушая откровенные признания), раздосадованная красавица даже топнула ножкой.       – Вы!.. Да Вы… Настоящее чудовище! Вы готовы были отдать меня в содержанки другу, лишь бы не сознаться никому в постыдном чувстве к крепостной девке, Вы отнимали бы каждого моего едва родившегося ребёнка, чтобы крепче привязать меня к этому дому, Вы заранее безжалостно запретили отцу признавать своих будущих детей! И после всего этого ещё смеете… – полыхая гневом праведным, белокурая фурия наотмашь хлестнула всё шире и шире улыбающегося при каждом её слове бессердечного хозяина прощальным подарком Репнина. Не обратив внимания на то, что усеянный шипами розовый стебель до крови рассёк щёку Владимира, девушка кинулась прочь.       Даже жгучая боль не погасила довольной улыбки сытого кота на лице барона. Ох, как же его обрадовала сердитость женщины, уже полностью готовой услышать признание – и даже ожидавшей его! Рассеянно проведя по лицу ладонью и с удивлением увидев на пальцах алые разводы, Корф хмыкнул и небрежным, даже слегка надменным тоном бросил вслед возмущённой возлюбленной:       – Ещё не хватало бы мне после усыновлять князей Репниных!       Не веря собственным ушам, будто громом поражённая Анна замерла на месте. Боясь прочесть в глазах Владимира что-нибудь, что могло бы хоть на йоту поколебать доверие к откровенности признания в намерениях гордого барона Корфа, скованная страхом девушка поворачивалась медленно. Очень медленно. Оказавшись лицом к нему, всё никак не могла собраться с решимостью, чтобы поднять дрожащие ресницы. Внезапно обретённая надежда тоже бывает непосильным грузом… Конец.