Breath

Это произошло слишком быстро. Даже силы Чужого были беспомощны под гнетом проклятия, что за несколько секунд окутало лорда-защитника, окольцевало его и лишило воли. Он просто оказался не в том месте и не в то время, между тем, разозлив очень неприятную мадам, которая, к слову, являлась никем иным, как ведьмой, со своими фокусами и козырями в рукавах. И в какой-то момент, судьба лорда-защитника, человека, что отдал бы свою жизнь за Империю, что уж говорить о юной императрице, тот, кто спас эту самую Империю от вируса предательства, оказалась в руках одной-единственной ведьмы. «Ты не вправе вершить свою судьбу, ― сказала тогда ведьма, едва уловимо поднимая кончики губ, ― зато я могу её разрушить». И с того самого момента эта самая жизнь, которую Аттано считал своей, начала рушиться, распадаться на маленькие кусочки, тлеть на глазах, и самое смешное в этой ситуации было то, что он ничего не мог поделать ― совершенно ничего. Легкие неприятно резало от каждого нового вздоха, заставляя лорда-защитника морщиться от непривычной боли. Эта боль была несравнима с теми ранами, что получал Корво в бою, когда позволял себе ошибку и из-за неё чужой клинок обагрялся его кровью, её даже нельзя сравнить с теми пытками, коими Аттано подвергался, будучи в заключении. Эта боль была другой ― такой же физически осязаемой, но другой. Лёгкие жгло так, точно они готовы в тот же момент разорваться от напора боли и тяжести, которые Корво чувствует ежесекундно. И он ясно осознавал то, что это, отнюдь, не чума, что так или иначе, когда-нибудь должна была настигнуть лорда-защитника. Он часто видел больных, видел боль, что им приходилось ощущать, и очень надеялся, что в конечном итоге, кровь из его глаз не начнет реками течь, знаменуя конец его жалкой жизни. И то, что он чувствовал, хоть и было похоже на то, что ему описывали, но он понимал, что это ни черта не чума, потому что она была бы милосерднее той боли, что пронизывает его легкие. Эмили как-то раз спросила, всё ли с ним хорошо, потому что вид его выходил за рамки «всё в порядке», после чего заставила своего лорда-защитника незамедлительно покинуть пост и отдохнуть, потому что возле себя она хочет видеть Корво, что улыбается ей и смешит в нужные моменты, а не того, что лишь натягивает на своё лицо вымученную улыбку, что и так искажено болью. Тогда она даже пригрозила ему, что если выйдет из своих покоев без её ведома, так толком и не отдохнув, она с ним разговаривать не будет ближайший месяц, если не год. И кем бы Аттано был, если бы не послушал дорогую для сердца Эмили? После того разговора прошёл месяц и, как и приказала Эмили, Корво так и не вышел из своей комнаты. Не потому, что не хотел, а потому что не мог. С каждым днём состояние его ухудшалось: он терял сознание, боялся дышать, потому что слишком острой болью вдох отдавался в лёгких, иногда даже начинал задыхаться. Он начал кашлять так, точно всю жизнь курил, испортив свои лёгкие напрочь: громко, хрипло и с одышкой. День за днём он выплёвывал вместе с очередным приступом свои лёгкие, замечая на ладони не только кровь, но и багровые лепестки розы. И он только мог усмехаться, спрашивая Чужого, на кой чёрт ему всё это, ведь в жизни он всё делал правильно, был тем самым праведником, что ни разу не обагрил свой клинок в чужой крови, был тем, кто пощадил убийцу Императрицы, женщины, что он так долго любил. Но из-за одной ошибки он сейчас теряет всё, что только может ― жизнь. Она мучительно медленно вытекает из него. И Корво был бы рад прервать её сию же минуту, но рука его не поднимается это сделать, потому что бросить Эмили опять ― он не может. Аттано всегда любил наблюдать за тем, как солнце спускалось к горизонту, потому что небо в эти моменты необычайно красивое. Вот только из окна это выглядит совершено иначе. Стол, что находился прямо у окна, был завален разными документами государственной важности, которые лорд-защитник был обязан просмотреть, подписать, а то, что не понравится ― сжечь. Именно на это Корво тратил последние свои дни, потому что понимал, что долго он не протянет. Последние дни ― и за работой. Он бы с удовольствием сбежал из Башни, плюнул на обязанности, взял бы Эмили с собой и показал ей самое красивое место в Дануолле, прежде чем умереть. Но он понимал, что ничего из этого не будет, потому что времени у него мало, так же, как и сил, что выходят вместе с духом из ослабшего тела. Он готов был умереть, потому что понимал, ― его жизнь разрушена. Но он, как простой смертный, сделавший за свою жизнь непозволительно мало вещей, проклинает свою судьбу за такую несправедливость, всеми силами хватаясь за надежду, что ускользала с каждым мгновением все дальше и дальше. Внезапный стук в окно заставил Аттано оторваться от своих терзающих мыслей и бумаг, над которыми он сидел уже добрых три часа. Подняв голову, мужчина удивлённо поднял брови, созерцая за своим окном незваного гостя. Он бы так и продолжил смотреть на него, гадая насчёт причин его визита, но очередной нетерпеливый удар в стекло заставил его подняться и, всё же, открыть окно, впуская к себе не очень-то приятного гостя. ― Плохой у тебя вид, Аттано. Сразу видно ― работаешь не покладая рук, ― хриплый, такой знакомый голос был слишком громким для этой комнаты, разрушая ту тишину, которая хранилась здесь уже около месяца. ― От тебя давно вестей не было. Убийца, будто в своем доме, расхаживал по комнате лорда-защитника, совершенно не обращая внимания на хозяина сего помещения. Корво давно не встречался с ним, потому что это он считал излишним. Лишь один раз после того судьбоносного дня для Клинка Дануолла он зашёл в Затопленный квартал, чтобы обсудить выгодную для них двоих сделку ― и все, больше его ноги там не было. Он до сих пор хранит злость и обиду на этого человека, но так же он понимает, что убийца ― лишь оружие, которым умело воспользовались, настоящее зло ― заказчик, с которым уже давно Аттано разобрался. ― Что ты здесь забыл? ― у Корво был сиплый, тихий голос не только из-за долгого молчания, но и из-за раздраженного частым кашлем горла. ― Визит вежливости? ― вопросом на вопрос ответил Дауд, наконец, поворачиваясь лицом к лорду-защитнику, что всё так же стоял возле окна и не спускал с убийцы взгляда. ― До меня дошли некоторые слухи, Аттано… Лорд-защитник не стал задавать вопросов об этих самых слухах, предугадывая наперед, что скажет Клинок. Он сам понимал, что ведёт себя, отнюдь, не как всегда, каждодневно просиживая свои часы в своих покоях. Он не выходит во двор, да даже с Эмили встречается редко, не желая впускать её в свою комнату, потому что вид его её вряд ли обрадует. Первый посетитель за этот месяц, с которым Корво, и в самом деле, говорит, сейчас стоит здесь и пронзительно смотрит на него, немного нахмурив брови. И он уж точно не ожидал, что последним человеком, с которым он говорит, будет Дауд. ― Ты болен? ― прямо спросил мужчина, отходя от книжного шкафа с интересными на вид книгами, только чтобы подойти ближе к лорду-защитнику и заглянуть тому в глаза, в красные, измученные глаза. ― Чуму подцепил, что ли? Аттано не дышал, смотря так уж в упор на убийцу, что совсем забыл о приличии и о том, что существует такая вещь, как личное пространство. Дауд почти не изменился, добавилось лишь несколько морщинок в уголках глаз, да начали пробиваться седые волосы. Взгляд его был все так же пронзителен, как и всегда. Его взгляд заставлял чувствовать себя неловко, будто бы Дауд и в самом деле, одними лишь глазами может прочитать тебя, раскрыть все тайны и недоговорки, о которых Корво бы с удовольствием бы никому никогда не говорил. Но взгляд Дауда заставляет сдаться и Аттано, право же, совершенно не понимает, почему позволяет этому ублюдку манипулировать собою. ― Я умираю. И это не чума, к сожалению, ― совсем не весело усмехнулся мужчина, отпуская голову вниз, пряча лицо за грязными отросшими прядями ― уж на кого-кого, а вот на священника Дауд не был похож. ― Смешная ирония судьбы, не находишь? Дауд не внушал доверия. Дауд был тем человеком, к которому Корво никогда бы не повернулся спиной. Но он был единственным человеком, кто понимал Аттано. Понимал его крест и ношу, что отягчающим грузом легли на его плечи. Не только потому, что они оба отмечены Чужим. И сейчас лорду-протектору казалось, что он тот самый человек, которого он хотел бы видеть перед собой в этот момент. Не Эмили, даже не Джессамину, Бездна его подери, а Дауда ― того, кто забрал у него все. Чужие грубые пальцы ― почему он без перчаток? ― коснулись подбородка, заставляя Корво поднять голову, посмотреть в глаза. Взгляд чужих глаз казался таким мягким, понимающим и сожалеющим. В омуте зелёных глаз теплилась надежда и, если Аттано правильно увидел, ― беспокойство? Мысли о чужих глазах испарились так же быстро, как и появились. Горло неприятно засвербело ― кашель застал Корво врасплох, заставив того оттолкнуть чужую руку и согнуться пополам, всеми силами пытаясь не выкашлять все свои лёгкие. Стоило кашлю прекратиться, Аттано в надежде глянул на руку, надеясь не обнаружить там ничего, но вся ладонь была испачкана кровью, а в ней так красиво растворялись маленькие лепестки розы. Он уже давно понял, что пути назад нет и это ― его последний рубеж. Корво поднял глаза на Дауда, замечая удивление в чужом взгляде. Он явно этого не ожидал. Мужчина натянуто улыбнулся, давая понять убийце, что он всё ещё здесь ― не умер. Но вместо того, чтобы успокоиться ― серьёзно, его надо ещё и успокаивать? ― Дауд начал хмуриться еще сильнее. ― Что с тобой, Корво? Слышать своё имя из чужих уст так приятно, тем более, Дауд никогда не называл его по имени. Это, скорее всего, уже бред. Аттано чувствует себя ужасно и ему кажется, что совсем скоро он уже, наконец, сдохнет, потому что сил терпеть это у него нет. И в здравом рассудке он бы никогда не думал о том, что Дауд очень красиво произносит его имя, а глаза у него приятного болотного оттенка, очень подходящего для Затопленного квартала. ― Проклятие, ― коротко ответил Корво, не зная, нужно ли объяснять Дауду причину его появления, так что, он решил, что нет смысла ― уже нет. ― Как долго? ― Чуть больше месяца. ― Чужой тебя подери, ты совсем с ума сошел?! ― Дауд, будучи и так близко к лорду-защитнику, подошел еще ближе, грубо хватая того за воротник камзола. ― И за месяц тебе не пришло в голову попросить помощи? Совсем? Сидел у себя в комнатушке, тихо умирал, жалел себя и думал, почему же жизнь так несправедлива, да? Потому что ты придурок. Такое заявление немного удивило Аттано. Он непонимающе смотрел в глаза напротив, пытаясь найти в них ответа, но в них, как и всегда, одни лишь вопросы. ― Потому что никто бы мне не помог, ― Корво положил свои руки поверх чужих и несильно сжал, намекая на то, что лучше бы Клинок убрал свои руки, но тот лишь сильнее вцепился в чужой камзол. ― Ты выплёвываешь свои лёгкие вместе с проклятыми розами, походишь больше на ходячий труп, нежели на человека и считаешь, что это не повод зайти к кому-нибудь и спросить: «Не поможешь ли»? Ты ещё больший идиот, чем я думал, ― Дауд был зол, но всё же отпустил Аттано, немного отходя от него. ― Я знаю, что с тобой: в твоих лёгких растут розы, а шипы пронзают их насквозь. Они растут независимо от того, что ты делаешь, но делают это стремительно быстро, на удивление. Скоро ты не сможешь дышать, так как лёгкие твои будут разрываться от каждого нового вдоха, а лоза начнёт перекрывать тебе горло. ― Спасибо за подробности, я бы как-нибудь и без них обошёлся, ― процедил сквозь зубы Корво, касаясь своей груди, будто бы пытаясь там что-нибудь нащупать, но всё безрезультатно. ― Если бы я был не в бреду, то подумал бы, что ты беспокоишься обо мне. ― И я знаю, как снять проклятие. Аттано слишком резко поднял голову вверх, всматриваясь в мужчину напротив, пытаясь понять, шутит ли он или нет. Дауд был серьёзен: плечи его были напряжены, глаза холодны и сосредоточены, брови в своем обычаи слишком сильно хмурились, накидывая Клинку еще несколько лет. И все же, по нему не было видно, что он внезапно решил пошутить. ― Тебе-то какая выгода от этого? ― Проклятье, Корво, почему ты не хочешь поверить в то, что я умею быть хорошим? ― вот теперь Аттано ясно видел в зеленых глазах нечто сродни обиды и злости. ― Все потому, что я убийца, да? Мною, конечно же, всегда ведут алчные мотивы, польза от которых будет только мне. Мне плевать на все и вся ― пусть все провалиться в Бездну! Да я же самый… Корво не дал Дауду договорить, сократив то расстояние, что их разделяло, до минимума за считанные секунды. Он не медлили, потому что он, в принципе, не до конца понимал, что творил, решив заключить в объятия убийцу, разозлённого и обиженного на весь мир, того, кого так же никто не понимает, как и лорда-защитника. Он просто обнял мужчину перед собой, прижал его к себе и не хотел отпускать. Ему почему-то показалось, что это нужно сделать. Это нужно и ему, и Дауду. Убийца на секунду замешкался, но не отстранился, немного подумав: а надо ли? Но всё же обнял Аттано в ответ и закрыл глаза. ― Пожалуйста, помоги мне, ― прошептал Корво над ухом Дауда. Ответа не последовало, но мужчина почувствовал, как качнулась чужая голова на его плече. Аттано хотел поверить в то, что Дауд не тот, кем кажется. Хотел забыть все, что было в прошлом, чтобы вновь и вновь не возвращаться к убийству императрицы. Хотел никогда не выпускать Дауда из своих объятий, но нужно было. Лишившись чужих рук, Клинок неловко почесал шею, пытаясь понять, куда девать взгляд. Это было, и в самом деле, неловко. Но добрая улыбка Корво позволила вновь собрать свои мысли в порядок, приходя к логичному выводу, ― он должен спасти Аттано, потому что времени у него не так уж и много осталось. ― Я скоро вернусь, ― немного погодя, оповестил лорда-защитника Дауд, подходя к окну, через которое и пришёл. ― Только попробуй умереть, пока меня не будет. И не закрывай окно. Мужчина лишь кивнул, провожая незваного, но как оказалось, приятного гостя. Осталось лишь дожить до того момента, как окно опять распахнётся и впустит в себя не только ночную прохладу, но и последнюю надежду на то, что всё может хорошо кончиться. Время текло непозволительно медленно. Красное солнце всё никак не хотело растворяться в темноте надвигающегося ночного неба. Маленькие звёзды уже начинали сверкать над головами людей, но луна всё никак не являлась взгляду. Последние лучи солнца доживали свои последние минуты, как и лорд-защитник, больше не имеющий право вершить свою судьбу, как и лучи, как и звёзды, что зажигаются и гаснут тогда, когда приходит время. Корво безвольно лежал на широкой кровати, то и дело, хватаясь за горло и смахивая с глаз подступающие из-за частого кашля слёзы. Он всеми клеточками тела чувствовал боль, пронизывающий его лёгкие насквозь, чувствовал приближающийся конец. Проклятые розы, что так любила Джессамина, радовалась, когда Аттано дарил ей по одной розе за день, теперь убивали его. И он не мог понять: где он так ошибся в своей жизни? Почему, вместо того, чтобы стоять сейчас за спиной Эмили, помогать и наставлять её на правильный путь, он лежит здесь ― в своей комнате ― мучается от боли и желает как можно скорее умереть, потому что эта не та боль, что можно терпеть. Эта та боль, из-за которой хочется лезть на крышу и бросаться камнем вниз ― в Бездну. Потому что ничего после нет ― ничего, кроме беспросветной Бездны со своими летающими китами и бессовестными божками. Он не слышит, как скрипит окно, но чувствует ворвавшийся в комнату ветер, что пробирал до костей. Он думает о Карнаке, о том, что хотел бы отвезти туда Эмили и показать, что закаты там совершенно другие, как и воздух, пропитанный сырой рыбой и морской водой. Он думает о Дауде, о том, что глаза у него, и в самом деле, красивые, о том, что кожа на руках его огрубела до такой степени, что они, наверное, уже утратили былую чувствительность, о том, что краснеющий убийца ― самое милое, что когда-либо видел Корво в своей жизни. Аттано уже не чувствует связь с реальностью, потому что видит перед собой свой родной дом в маленьком портовом городке, ощущает приятную на ощупь траву под ногами и терпкий, сладкий запах, доносящийся из открытого окна. Он не хочет открывать глаза, потому что реальность слишком трудна и полна боли. Он больше не хочет открывать глаза. Первая мысль Дауда ― он не успел. Он до крови прикусывает губу, ощущая на языке привычный металлический привкус, подходя к кровати, где лежал лорд-защитник. Тревога его сразу отпускает, стоит ему заметить еле-еле вздымающуюся грудную клетку, ― всё ещё жив. Дауд опускается рядом с ним, нащупывая на его шее слабый пульс. Корво слаб, с каждым мгновением из него вытекают последние силы, а розы в его лёгких начали его убивать. Не мучить, а убивать, заставляя захлёбываться кровью, задыхаться. Дауд не может больше медлить, но от вида такого Аттано в груди его так же неприятно всё сжимается, он не может сосредоточиться, потому что позволяет эмоциям брать вверх. Он не обещал, что спасет. Но он очень не хотел в следующий раз встречаться с лордом-защитником на кладбище, смотреть на выгравированные буквы на его надгробии, а не в глаза. Он не с первого раза поджигает самокрутку, что содержит нужные травы. Совсем немного колдовства и надежда ― вот, что должно спасти Корво, только бы не было поздно. Зажав зубами тлеющую папиросу, мужчина коснулся рукой, на которой ярким светом горел знак Чужого, груди лорда-защитника и остановил время. Все вокруг: люди, птицы, ветер ― всё остановилось. Кроме Дауда и Корво, что с каждым мгновением угасал на глазах. ― Только посмей умереть здесь, сукин ты сын, ― прошипел убийца, касаясь подбородка Аттано, только чтобы открыть чужой рот. ― Ты умрёшь только от моей руки, Аттано. Набрав как можно больше едкого дыма в лёгкие, Дауд склонился над безвольным мужчиной и, прикрыв глаза, прильнул к чужим губам, выдыхая дым в поверженные проклятием лёгкие. Но стоило дыму кончиться, а лёгким Клинка опустеть, как тот закашлялся, совершенно не получая удовольствие от дыма, что сжигал его лёгкие секунда за секундой. ― Чтобы ты знал ― это чертовщина до одури противна, ― Дауд недоверчиво покосился на закрутку, которая уменьшалась в размерах слишком быстро, а потом глянул на Аттано, всё так же лежащего в бессознательном состоянии. ― Подонок. Немного успокоившись, мужчина вновь вдохнул слишком много дыма, хмурясь из-за неприятной горечи в легких. И снова он коснулся холодеющих губ Корво, выдыхая, но не чувствуя отдачи. Он всё так же не отвечал, не хотел помогать Дауду спасти его. И это необычайно злило убийцу. Сжав папиросу в одной руке, совершенно не обращая внимания на тлеющий конец, Дауд выбросил ненужный мусор, а сам, забравшись на кровать на колени, переступил одной ногой бедра Аттано, возвышаясь над ним. Он не хотел тратить ни минуты, из-за чего пуговицы рубахи Корво в одночасье полетели в разные стороны, открывая взгляду убийцы грудь лорда-защитника. И только сейчас Дауд заметил, что она перестала подниматься, что раньше означало, что Корво, вроде как, до сих пор жив. Это напугало его, но он не решил прекращать. Достав из-за пояса кинжал, он, совсем не думая, резко провёл лезвием по ладони, на которой теперь не только ожог, но и яркая красная полоса. Кровь мелкими каплями начала падать на грудь Аттано. Дауд коснулся окровавленной ладонью груди мужчины, оставляя на ней яркий отпечаток, после чего, двинул рукой вниз, заканчивая недолгую полосу крови у окончания ребер. Маленькие струйки покатились вниз по рельефному телу, пачкая рубашку, что и так была в плохом виде, а несколько капель остановилось в ямочке у горла. Корво казался мертвым. Тем, кому самое место на кладбище. Тем, кому нет места в мире живых. Тем, кто больше не откроет глаза. Дауд коснулся губами своей испачканной в крови руки и, в последний раз глянув на Аттано, вновь склонился к нему и поцеловал. Так, как целует девушка своего возлюбленного. Так, как целует человек, которому не все равно. Чужие губы приобрели бордовый оттенок, окрасившись чужой кровью. Дауд ни разу не подумал, что ритуал этот до смешного глуп, потому что он боялся, что даже не сможет попробовать. Он верит, что сможет помочь. Точнее, верил. Потому, что отстранившись от холодных губ Корво, он не заметил никаких изменений: ни нового вдоха, ни теплеющего тела, ни открытых глаз. Всё то же самое, всё тот же мертвый Аттано. ― Твою же ж мать, Корво… ― прошептал мужчина, выпрямляясь и понимая, что он толком-то, ничего и не сделал ― лишь поцеловал труп. Время снова стало прежним, возвращая всё то, что томилось в ожидании, обратно. Ничего не помогло Дауду. Ни время, которое слишком быстротечно, ни даже ритуал, который теперь казался ужасно нелепым. Это не вернуло Аттано обратно, заставило его мучиться. Дауд лишь надеется, что теперь он в лучшем месте, где нет ни боли, ни ответственности. Потому что он знает, что в Бездне всего этого нет. Одна лишь безмятежность и красивые виды. Дауд не будет плакать. Он не настолько сентиментальный, чтобы пускать слёзы над телом человека, который когда-то пытался его убить. Он бы с большим удовольствием врезал этому ублюдку, да так, чтобы след на всю жизнь остался. Вот только теперь жизни у Корво, так-то, нет. Он мёртв. Также мёртв, как и Джессамина, убитая руками Дауда, казалось бы, так давно. Вот только Аттано умер не из-за того, что клинок убийцы продел его грудь. Он умер из-за того, что убийца не успел его спасти. ― Мне нравится… ― послышался тихий голос снизу, заставляя Дауда тут же отпустить взгляд на безжизненно-белое лицо под ним, ― видеть тебя на мне. Дауд непонимающе всматривался в чужое лицо, не понимая: галлюцинации у него, что ли? Глаза Корво были закрыты, а губы чуть приоткрыты. Ничего не изменилось, вот только Клинок Дануолла начал сходить с ума, наверное, из-за той дури, что пришлось впустить в свои легкие. И он бы так и продолжил думать, если бы не чужая рука, что схватила его за ворот камзола, заставляя вновь нависнуть над лордом-защитником. Дауд не успел ничего сказать, да даже подумать, прежде чем его губы снова коснулись холодных губ мужчины. Он успел заметить лишь то, как блеснули глаза Аттано из-под опущенных ресниц. А потом почувствовал, с какой жадностью его целуют, как чужой горячий язык исследует его рот, как чужие зубы то и дело пытаются укусить его за нижнюю губу. Дауд уперся руками о кровать по обе стороны от головы Корво, совершенно не задумываясь о том, что белоснежное белье запачкается кровью. Его волновало, отнюдь, совершенно не это. Он чувствовал, как чужая рука зарывается в его волосы, ощутимо сжимает их и тянет назад, а другая исследовала его бедро, оглаживая и сжимая, никак не прекращая. Дауд ни черта не понимал, но он не хотел останавливаться, не хотел, чтобы всё то, что он сейчас чувствует ― прошло. Он уже не хочет разбираться с тем: дурман ли это в его голове или же реальность, он просто хочет чувствовать. Вот только Корво опередил его желания, заставляя мужчину отстраниться. Он смотрел Дауду прямо в глаза, наслаждался и не хотел отпускать. ― Я видел Карнаку. Видел дом, где я родился. Видел солнце и ощущал знакомый запах рыбы, доносившийся с порта. Там была Эмили. Она играла с моим псом и смеялась. А ещё там был ты. Мы вместе смотрели на заходящее за горизонт солнце. Ты сжимал мою руку в своей и на что-то жаловался, а я не мог оторвать взгляда от твоих глаз, ― Аттано улыбался, рассказывая всё это, и ни на секунду не переставал смотреть в глаза напротив, будто бы за всё то время, что он провёл не здесь, он не успел насладиться ими. ― Но в реальности они намного красивее, чем в моей голове. Дауд плохо осознавал то, что сейчас происходит. Он слышал знакомый тихий голос, слишком редкий для такого ответственного человека при дворе. Он ощущал тёплое дыхание на своей щеке, каждой клеточкой тела чувствовал, как подымается грудная клетка мужчины, наслаждался каждым новым вздохом человека, который уже не должен был открывать глаза более. Но он сейчас здесь ― в своей комнате ― лежит с испачканной чужой кровью грудью, дышит и говорит приятные вещи, из-за которых Дауд ощущает неописуемый трепет и разрастающееся тепло в груди. Это всё так неправильно, но это то, что нужно им обоим. Дауд касается лбом чужого лба и закрывает глаза, выдыхая в чужие губы. ― Спасибо, что спас меня, Дауд, ― ещё тише обычного произнес Корво, обнимая мужчину, только чтобы прижать к себе как можно ближе, чтобы почувствовать тепло чужого тела и понять, что он жив. ― Я ненавижу тебя, Корво. ― Я знаю. ― Я тебя убью. ― Я умру только от твоей руки. Аттано никогда бы не подумал о том, что сможет чувствовать к убийце императрицы что-то окромя ненависти. Он бы никогда не подумал, что обнимать убийцу ― лучшее, что он когда-либо делал. Он бы никогда не подумал, что сможет забыть свои чувства к Джессамине. И тем более, он никогда бы не подумал о том, что влюбится в зеленого оттенка глаза, в добродушную улыбку на лице убийцы. Это его проклятие ― любить того, кто разрушил его жизнь. Но Корво не против, потому что дышать без Дауда становится в разы сложнее. Это не розы в лёгких, что медленно и мучительно убивают его день за днём, нет. Это едкая, неописуемая словами привязанность, любовь. И Корво не хочет спасаться.