Вечности

Они оба такие — на излом перегнутые, сломанные и рванные, шитые-перешитые старыми нитками и снами-кошмарами. Оба давно привыкли гнуться под окружающий мир — чтоб не сделали больно, не сломали вновь. Оба умудрились скатиться с вершины, совершенно несуразно прячут следы падения теперь. Иисус не расстается с аккуратными кожаными перчатками, скрывающими страшные шрамы на ладонях. Иуда — с теплым клетчатым платком, закрывает некрасивую полосу на шее. Самим себе и друг другу напоминание. Теперь они в бегах оба. Вот компашка: мессия и предатель, распятый и висельник. Их обоих похоронили, да рано слишком. Продали Смерти за бесценок и тридцать серебренников на двоих. Иуда иронизирует, конечно, они ушли сами, добровольно, но… Но. Иисус не хочет подвергать друзей опасности, они и так рядом с ним все беды мира словили. Мессия и Искариота бы оставил, но знает, что тот за ним все равно увяжется. А так хоть под присмотром. Иуду никто и вспоминать не будет. Клеймо предателя — алым отпечатком веревки, что до сих пор душит, не дает по ночам спать. *** Искариот возвращается в убежище заполночь, аккуратно прижимая к животу кусок хлеба. — Украл? — устало вопрошает Иисус, привалившись к косяку. — Да, — отвечает почти гордо, да и не будет Мессия ругаться — сам грешен. Иисус сломлен, дышит через раз, рванно, болезненно. По ночам задыхается кошмарами и собственным сумасшествием — распятие не прошло даром для гибкой человеческой психики. Его морозит. Иуда понимающе обхватывает Учителя за плечи, прижимает к себе. Молча, слова — излишни, ток через кожу — прикосновениями. Иисусу б только коснуться… Это только кажется — Иуда берет, а не отдает. Совсем наоборот — он отчаянно пытается быть нужным, необходимым, чтоб его не оставили в придорожной канаве ненужным мусором. Губы у Иуды мягкие по-девичьи, и горчат ароматными индийскими пряностями. Привычно, по-домашнему, до разлитой в груди шквальной нежности и отчаянья — ты мне нужен, ты мной желаем. И так — друг другу. Так и живут — на двоих. Делить весь мир и не делиться друг другом с целой вселенной. И со Смертью не поделились: Иуда, что снял с креста; Иисус, что вытащил из петли. Искариот греет ладони Учителя в своих руках. Передает впитанное солнечное тепло. Иисус этой способности, если и имел, давно лишился вместе с надеждой на нормальную жизнь. *** Вино в воду, воду в вино! Миссия для Мессии, сделать мир добрее, лучше. А как тут сделаешь, если сам грешен? Воду в вино, вино в воду. Голоса Отца нет слишком долго, чтоб забыть, слишком памятно, чтоб помнить. Пещера вокруг сужается, Иисус точно знает, чтоб спастись, надо превратить вино в воду… Или наоборот? Вино в воду, воду в вино… Слишком узко, он не сможет! Перед глазами — кувшин, то ли вода, то ли вино. Он так и не понял… «Самого главного не понял!» — Не понял, не понял! — шепчут мороки под лежанкой. — Не достоин, не достоин! — шипят ламии в голове. — Просим ниц, просим ниц! — изгаляются (не)живые враги. — Проснись, проснись! — зовет родной, любимый голос Своего человека. Иисус покоряется, хватает за протянутую руку. И просыпается. Иуда сидит рядом, нахохленный, как мокрый воробей, недовольный и, может, немного испуганный. — Ты кричал, — сообщает коротко. Будто бы и наплевать ему. Вместо ответа Иисус тянет за руку (схватил он её уже в реальности) к себе. Иуда ныряет под бок, тепло жмется спиной: — Мне тоже снятся кошмары. *** Рим уже далеко, но ни один из них не останавливается. Сотый-тысячный-миллионный день побега. Считать дни Иисус давно прекратил. Впереди — бесконечность и, как говорит Иуда, дикие племена, что боятся огня. Они не знают, чего ищут. Смерть свою давно нашли, ворчит Искариот, больше искать нечего. Спаситель смеется и ерошит темные короткие волосы: — Перестань, Иуда! Перестань, иначе я ночью оболью тебя холодной водой! Тот ластится котом, лезет под руку. Не обольет, конечно. Воды совсем мало осталось. По утрам Иуда сплетает ему волосы в хвост. Долго-долго перебирает тонкими пальцами пряди, прижимает так и эдак, под конец не выдерживает и зарывается носом в волосы: — За одно это тебя можно любить… — За что это? — откликается Иисус. Искариот не отвечает, завязывает хвост тонкой лентой и отпускает: — Пойдем. Последний город перед дикими степями, надо зайти. Не один из них не говорит о возвращении домой. Иисус не надеется, Иуда не считает безопасным. «Пока все не утихнет» — расплывчатое обещание, может, и никогда. Наглому, озлобленному Иуде, ворчуну и язве всегда было, что терять. Сейчас просто ценнее всего Дар Божий. Награда ли за предательство — волю Господню, или проклятие на всю жизнь, Иуде плевать. Намучается-нарадуется еще с ним. — Воскрешение! Как тебе словечко? — Иисус перебирает листочки, записывает что-то, говорит, книгу пишет. «О Боге, о религии нашей!» Искариот мысленно перекатывается на языке: Звонко-мягкое «Во…», потом будто на камень напороться «…скр…» и шелестом моря «…ешение». — Интересное. Что значит? — Жизнь после смерти. Силой Божией возвращается душа в тело и живет там снова. Иуда поворачивается к спутнику: — Придумываешь, как нам вернуться? Мессия пожимает плечами: — Почему нет? Я и тебя воскрешу, если хочешь. Будешь ангелом-хранителем, оберегавшим меня в загробной жизни. И за это тебе вернули жизнь. Иуда внезапно пересохшими губами озвучивает неожиданную мысль: — А мы смогли бы… жить вечно…? Иисус задумывается на секунду и кивает.