дождливый

Ханбин рождается в ту пору, когда твое появление на свет это всего лишь воля бога, приласканного твоими родителями, когда лишь что-то в незыблемой выси небес, над нею, в теплых облачных замках решает, что тебе пора порадовать двоих влюбленных собою. Мир в такие времена кажется невероятно простым, как детская картинка с кривым домиком – стоит только помолиться какому-нибудь из богов, принести несколько традиционных жертв и пойти в ложе со своей женой, чтобы боги прислали вам свою благодать. Но, как и бывает в детских рисунках, кривые линии вместо положенного домика складываются вдруг в смешной сад, и случаются исключения из правил, просто потому, что у богов свои забавы, простым молящимся не доступные. Потому что все вокруг знали, что Ханбина его родители у богов не просили. Это было странно и в их маленьком городке, где каждый друг друга знал, стало самой обсуждаемой темой до самого рождения мальчика, потому что свадьба только-только отзвучала, а врачи уже оповестили семью о их потомке, и это было ужасно стыдно, потому что пара его родителей была примером показательных и благочестивых отношений, а из-за него поползли слухи о том, что родители его просили богов, чтобы свадьба состоялась. Как бы там не случилось, Ханбин был на слуху у всего городка еще до своего рождения, этими не очень лестными, но яркими слухами, которые расходились о тайне его настоящего происхождения. Позже, когда Ким вырастет и все об этом узнает, он впервые испытает удушающее желание посмотреть своему неизвестному богу-покровителю в лицо, чтобы узнать, какого же черта он творит. Впрочем, разговоры о беременности после его рождения утихли. Но вместо них пришли первые разговоры о самом Биае, о его странностях, которые потом преследовали его на протяжении всей его жизни. Ханбин родился в холодный и дождливый день в конце октября, когда ни один уважающий себя бог не подарил бы миру радость в виде нового маленького человека. Он родился без криков с распахнутыми большими темными глазами, которые в первые минуты так внимательно смотрели на няньку, принявшую его из рук врачей, что она потом еще несколько первых лет его жизни клялась, что увидела в его глазах тот мир, который находится над небом в мягких облаках, откуда его душу принес неизвестный никому бог. Он рос тихим и необщительным ребенком, поэтому родители даже думали, что он глух, потому что он редко когда отзывался на собственное имя, когда его звали люди, мало отвечал на вопросы и тратил все свое время на сосредоточенное изучение окружающей его природы, и мира, чем на окружающих его людей. Маму он звал так же, как и отец – по имени, и папу тоже звал по имени, никогда не задумываясь о том, что у близких людей бывают другие наименования. Ханбин тратил много времени на то, чтобы изучать камни в саду, и с каким-то волшебным интересом вдыхал запах каждого цветка, учась их отличать друг от друга не только по цветам и видам листочков. Дети, вместе с которыми он сначала ходил в ясли, а потом и в начальную школу звали его странным, пугаясь, когда он внезапно появлялся за их спиной или звал их по имени, хотя раньше они никогда не разговаривали или даже не были знакомы. Казалось, Ханбин знает всех и каждого вокруг себя, а его темные глаза глядят слишком уж пронзительно для пятилетнего ребенка. Ханбину мир был неинтересным. Чем больше он погружался в его изучение, тем больше и больше понимал, что уже где-то и когда-то все это уже видел, будто одно большое дежавю, каждое новое открытие не вызывало в нем эмоций, а только сухое «как я и думал», и это, честно говоря, огорчало его. Казалось, будто бы вокруг него все было уже блеклым и неинтересным, чужие отношения казались для него предсказуемыми, и он не находил в своем детском теле сил, чтобы улыбаться каждому новому дню. Чем старше он становился, тем бледнее и задумчиве становилось его лицо, тем меньше радостных и светлых эмоций на нем проскальзывало. Он без труда учился, потому что ему это уже рассказывали. Все будто повторялось в каком-то странном сне, и некоторое время его развлекали только вещи, которые оказывались для него непонятными, техника привлекала его внимание, была источником его интереса и предметом его опытов, потому что такого у него не было, но и это вскоре стало скучным, потому что мир был пресыщен техникой. А не бывает ничего скучнее, чем пресыщенность. Наверное поэтому никто и не удивился, когда однажды, будучи пятнадцатилетним юношей, Ханбин изъявил желание стать не как другие ребята его возраста полицейским, политиком или инженером, а хмуро и уверенно заявив, что он будет ювелиром. Никто не воспротивился его желанию, к тому же родители были так рады появлению второго ребенка (которого они тоже ни у кого не просили), потому попытались найти учителя, который, впрочем, не пригодился – Ханбин был всецело поглощен изучением приборов и станков, что уже через полгода одиночных самостоятельных занятий, как раз к появлению на свет его сестры сделал из какой-то смеси металлов несколько рыбок, которых повесили у нее над кроваткой. Ханбель была чем-то похожа на брата, хотя и родилась она, как и все – со слезами на глазах и криком, огласившим ее рождение на свет. Но все же ей, как и брату, была присуща эта молчаливость и задумчивость детского взгляда, будто она помнила что-то такое, чего не мог достигнуть человек. Когда у Биая (все же вырезать на мелких вещичках и украшениях две буквы было куда проще, чем целое имя) что-то не выходило и инструменты валились из рук, он приходил в комнату к сестре и разговаривал с нею – маленькая Ханбель будто бы даже слушала бормотания своего брата и всегда смотрела на него большими и светлыми, не в пример брату, глазами, будто пытаясь донести до него какой-то секрет, который он забыл. Ханбин и сам чувствовал, что забыл что-то, но все же, найти ответы на свои вопросы не мог. Заказ на ритуальные украшения для шаманов храма поступили ему внезапно, но Ханбин с привычным ему спокойствием выслушал это предложение и согласился без особых раздумий, потому что заняться ему было откровенно нечем – снабжать город серьгами да кольцами было очень скучно, особенно при том, что все просили у него одно и то же, и никакого простора для творчества он не ощущал. Золотые пластины из которых надлежало сделать пектораль были слегка тяжелыми, и трудно поддавались обработке, учитывая то, что вырезать на них лисов было трудно и кропотно. Пока он работал рядом с ним обязательно сидел кто-то из храма. Эти парни не особенно напоминали монахов, но носили традиционную одежду для хранителей храма. Тот, кто обычно сидел с ним, называл себя июнем и много рассказывал о их божестве – по его рассказам бог Чживон был едва ли не милейшим существом на свете, хотя Ханбин, кажется, помнил еще, что в школе его учили богам-лисам не верить. Но Чжунэ уверенно настаивал на своем – пускай Чживон и был своеобразным таким божком, но хотя бы не требовал для себя сложных поклонений и вообще был падок до человеческих развлечений. Парень пересказывал со слов своих старших товарищей о том, как однажды в один дождливый октябрьский день Чживон в очередной раз спустился к ним в храм и попросил налить ему выпить. Ханбин только вскидывал брови, вырезая очередного лиса по нижнему краю украшения, потому что никогда не слыхивал о том, чтобы боги просили о выпивке. Чжунэ смеялся, но настаивал на том, что его бог просто обожает вишневую наливку, а Ханбин глотал только слюнки – вишневую наливку любил и он. Как-то раз, когда Биай заканчивал с последним, самым узким, пятым рядом пекторали, вместо привычного Чжунэ к нему пришел другой хранитель, представился Чжинхваном и долго наблюдал за его работой, не сводя взгляда с его пальцев, а потом тихо что-то пробормотал себе под нос, и так ничего и не сказав, даже не поздоровавшись, вышел вон. Ку потом еще долго и сам не мог понять, что это такое было, но явно подозревал что-то, и все повторял, что уж раз к нему пришел Чжинхван, то все должно быть очень серьезно. Ханбин просто выполнял свою работу, и чувствовал, что все меньше и меньше ему становится скучно или грустно. Чжунэ, его вечный смотритель, был веселым парнем помладше него и знал, кажется, миллион смешнейших историй, от которых действительно было смешно, а не приходилось в рамках приличия выгибать губы. Работа была сложная, но от того не менее интересная, потому что ему с любезностью объясняли каждый завиток узора, что ему приходилось долго и мучительно вырезать и выплавлять из драгоценного металла. В его мастерской было на удивление прохладно, хотя горн горел несколько месяцев только с короткими перерывами и то от того, что тух непроизвольно. Ханбину рассказывали о Чживоне, много рассказывали, и чем больше он слушал, тем больше приходил к заключению, что уже опять это слышал. Какая-то давно известная информация была повязана с чем-то абсолютно новым, и Ханбину казалось порой, что ему рассказывают о его старом друге, который за время его отсутствия успел пережить еще пару веселых историй. Глаза Ханбель горели торжеством, или так только казалось, но когда Ханбина звали на ужин в храм, он никогда не отказывался. - Странно, обычно Чживон всегда приходит в конце месяца, - задумчиво чесал после одного из вечерних традиционных праздников Юнхен, откладывая в сторону приставку, - Не ты ли его спугнул, Ханбин? - Совершенно невозможно, - Чжинхван пожимал со своей стороны плечами и снова с мстительной улыбкой запускал пальцы в волосы наглого Чжунэ, который решил, что можно устраиваться на коленях главного хранителя храма безо всяких последствий. Ханбин тихо смеялся – ребята напоминали всего лишь подростков, которые развлекались играми в жрецов, но всего полчаса назад он помнил, как сияли их лица внутренней силой и каким-то благоговейным страхом перед тем, кому они зачитывали молитвы на забытом языке. Ханбин потягивался и ложился на давно приготовленную для него койку – его мастерская медленно, но верно окончательно переехала в храм, и домой он возвращался только изредка, потому что Ханбель приходилось возвращать родителям прямо в руки, маленькую проказницу. Тогда Чживон приснился ему впервые, когда он спал на неудобной плоской кровати, полной грудью вдыхая запах дорогих благоухающих свечей. Он и был похож на лиса, его глаз-щелочки хитро блестели, а хвост ходил из стороны в сторону, пока бог разглядывал его со всех сторон. - Не узнаешь меня, Ханбин-и? – его голос забирался куда-то во внутренности, становился там желе и мешал связно думать, но Ханбин во сне не чувствовал этой игры с его чувствами. - Как же мне тебя не узнать, Бобби. Лис на секунду замирает, смотрит как-то неверяще и одновременно тоскливо, и Биай на секунду даже чувствует укол вины, но все равно сохраняет спокойствие на лице, даже когда бог подходит к нему и кладет его ладонь себе на голову. - Я думал, ты не вспомнишь меня, Биай. Сбежал, чтобы забыть, и сейчас не захочешь вспоминать. - Я не для того сбежал, Бобби, - Ханбин улыбается и все же проводит ладонью по волосам, взъерошивая черно-белые волосы молодого на вид парня, и прикрывает глаза, -Знаешь ведь, что не для этого. - Но мне все равно не сказал. Не сказал, хотя мог, Биай. Я искал тебя, долго искал тебя, Ханбель отправилась за тобой на поиски. - Она как и всегда нашла меня, - смеется в ответ парень, порывисто обнимая лиса, - Придется тебе все же женится на человеке, Бобби. Так безопаснее, а потом никто не сможет нам помешать. - Нам бы и так никто не помешал, - бог рычит, и щурит глаза, полные злобы на кого-то невидимого, и обнимает чужие плечи. - Я видел твой храм, тот, который был первым – его охраняет пять простых парней, даже не монахов. А обо мне люди и вовсе не помнят, думаешь, это не злость на тебя старших богов? Она и есть. - Ты будешь помнить обо мне, когда проснешься? – Осторожно спрашивает лис, некоторое время помолчав, его хвосты(к одинокому черному присоединяется еще восемь черно-белых хвостиков), обнимают Биая со спины, согревая. - Я никогда и не забывал, помнишь? - Ханбин улыбается и мягко целует в уголок губ, чтобы проснуться на твердой постели в храме от перепуганного голоса Чжунэ. - Хен, проснись, ты в порядке? Еще некоторое время уходит на то, чтобы успокоить бедного Ку, который уже перепугался от того, что хен разговаривал во сне. Работа пошла с двойным усердием, и Ханбин жалел только, что забыл попросить Чживона спуститься к ним, вниз, потому что ребята скучали по своему доброму богу. Все они, дети не от мира сего, молитвы за которых принял только маленький, давно забытый всеми бог благоденствия. Его мелкий лис, которого он, будучи богом дождя, когда-то растил при себе, маленького, забитого и забытого почти после того, как его создали. Помогал вставать на ножки, помогал в том, чтобы вернуть себе былую славу, а потом, умерев по случайности, рос на руках Бобби, пока тот, силами своими и молящихся Ханбину, помогал уже ему вырасти заново. Все было хорошо, когда Чживон со свойственной ему уверенностью, которую он мог себе позволить, не пошел просить у высших богов руки Биая. Это была традиция, нерушимая и вековая, что вскоре стала и вовсе законом. Ему отказали. Через двести лет отказали и Ханбину, пошедшему делать тоже самое, и строго объявили о том, что он, простой бог природы, не должен находится рядом с таким богом, как Чживон. Но они ведь были высшими существами на то, чтобы нарушать законы, и платили за это уменьшающимся количеством верующих, своей силой, своей волей и своей болью, которую испытывали, прикасаясь друг к другу. Ханбин не хотел убивать Чживона каждый раз, когда целовал его, потому что могло случиться так, что тот бы просто не вернулся. Идея стать человеком пришла к нему внезапно, но показалась единственным верным решением, и он, молча и тайно, чтобы не потревожить Чживона, чтобы тот не заставил его передумать, в один дождливый октябрьский день просто спустился с небес, родившись с открытыми глазами взрослого. Теперь, когда он занимался тем, что вырезал пектораль для Чжинхвана, которого нужно было сделать верховным(и единственным) жрецом Чживона, он улыбался, смотря на пасмурное небо, потому что все же смог обмануть самих богов. Потому что теперь, когда он был на земле, никто не был властен над тем, что он делает. Потому что теперь, избрав его в свои возлюбленные, Чживону никто не сможет это запретить, потому что Ханбин – человек, которого божественная любовь делает бессмертным. Он улыбается Чжунэ, который неуверенно примеряет пектораль на своей шее, чтобы старший мог посмотреть, и в его больших темных глазах снова отражается мир, который находится там, над самим небом, в мягких замках облаков. Мир, в который он вернется обновленным и счастливым, мир, в котором он снова вернет Чживону его славу и будет теперь рядом, не боясь причинить боли. Он скоро уже будет там, людская жизнь коротка. нужно только немного потерпеть.