Краски жизни

У меня здесь бессрочное лето. Над этим обрывом застыла вечность в мгновениях. Посмотри вверх. Там небо, розовое и яркое. Абсолютно чистое. Такое прекрасное. Я смотрю на него в последний раз. Мысли в моей голове пролетают быстрее, чем скорость света, оставляя бессвязные отрывки слов и странный привкус во рту. Посмотри вниз. Видишь? Там вся твоя жизнь по кусочкам разбитая, плывет в цветастых огнях. Я набираю сообщение. Я хочу знать, что ты мне скажешь. Это не повлияет на моё решение, нет, но может я смогу умереть, точно зная, зачем другие живут? Я смотрю на машины внизу. Они выглядят такими далекими, чужими здесь, как воспоминания. Видишь красную машину? Это ты. Это ты, когда злишься, любишь, восхищаешься. Это красные стекла твоих очков. Ты смотрела в них на солнце, а я смотрел на тебя. Большинство эмоций, да ты и сама знаешь, красные. Они горят, и вспыхивают в каждом из нас. Мы смотрим фильмы, и на ассоциативном уровне воспринимаем красный — как цвет яркости. Будто все, что красное горит неоновым светом. Любовь красная, буквально темно алая, струится, по нашим венам, разнося по организму гормоны любви. Ярость — пунцовая. Она заставляет нас совершать одни из самых важных и самых худших поступков. Она как вино — будоражит кровь. И мы бежим, деремся, разбиваемся сами в кровь, но в эти моменты до того счастливые, от ощущения выхода огненного комка внутри, что готовы кричать от радости, а потом и от боли. Боль, кстати, тоже красная, бордовая, заполняющая все тело разом, а потом мигающая в каждом отдельном уголке. Такая знакомая каждому из нас с детства, научившая нас ходить, бежать, прыгать. Все первобытные инстинкты от нее. Она взрастила нас, как самая строгая, но любящая мать. Восхищение, оно тиоциановое. Такое яркое и теплое. Еще без примеси зависти оно прекрасное и сладкое. От него дух захватывает, и неважно, смотришь ты на картину, человека или строение. Восхищение — каждый раз, апельсиново-сладкое, с легким привкусом горчинки от осознания мимолетности себя и вечности прекрасного. Я после смерти тоже буду красным, красная кровь, красный асфальт, красные венки. Но мне не страшно, если люди умирают, значит, есть, что-то страшнее, чем расколотый череп и слезы в родных глазах. Я умираю не от высоты, а от боли и нежности. Я умираю от тебя. Вот синяя машина. Как небо над нами, когда мы только познакомились. Знаешь, а ведь твои волосы сейчас тоже синие. Я помню тебя совсем другую. Маленькую и веселую. Сейчас ты и сама не знаешь, что такое веселье. Ты изменилась. Ты больше не моя верная подруга. Ты груба и эгоистична. Но не мне тебя судить. Мы все проходим через что-то/кого-то, кто нас меняет. Как жаль, что поменяв меня раз и навсегда, ты — так и осталась далёкой и мертвой внутри. Все наши воспоминания, о детстве и юности, растворяться в вечности, вместе со мной. И вот теперь скажи мне: будешь плакать, кричать, злиться, когда я уйду? Я знаю, что нет. Ты терпеть не можешь суицид, считаешь это слишком простым решение. Мы с тобой не верим в Бога, но ты считаешь, что каждый нужен и важен, а не решаемые проблемы — лишь миг, что пройдет. Я тоже так, когда-то думал. Еще в те времена, когда мы вместе говорили о важном, о космосе, и еще о куче других вещей, говорить о которых могут лишь свободные умами, но замкнутые в теле подростки. Я навсегда запомню, твои синие глаза сверкающие радостью, я навсегда запомню синие волосы, разлетающиеся на ветру, я запомню синюю машину — проезжающую внизу. Фиолетовая машина — да ты и сама знаешь, это моя апатия во всей своей красе, та самая, от которой ходишь по углам и хотел бы выйти на улицу, пройтись, прогуляться, но чувствуешь себя не то беспомощным совершенно, не то ненужным никому. Мои фиолетовые кроссовки, и наши прогулки, и лиловое небо, в отражении проезжающих машин. И мыслей вроде бы много, но... но внутри ничего. И улыбаешься, как-то натянуто, да так, что все друзья спрашивают: «Эй, парень, что случилось?». Но ничего не случилось. И не случится. Ведь даже если ты выиграешь миллион, какая разница, если потратить его не куда? Какая разница если внутри сгнил и рассыпался? И так каждый день, и ты здесь совсем не причем. У меня любовь к тебе расцветает синяками под кожей, алым, как маки в свете заката, синим, как небо осенью, фиолетовым, как похуизм к себе. Черные машины — это я. В этом клишированном цвете столько счастья. Да, на Востоке черный — цвет счастья. Я помню это счастье. То как ездили семьями на море. Как сидели с компаниями в заброшках. Как лежали на земле, тоже черной. И разница между небом и землей стиралась. И можно было дышать так, будто больше ничего, и никогда не будет, так, будто мы останемся здесь навсегда. Черные наушники, разделенные на двоих, и мы просто слушали радио, не думая о вечном или напутном, мы просто были в тот момент там. Оно все черное. Не потому, что выцвело или выгорело, оно просто черное, ведь на черном небе звезды ярче. Я помню звезды над нашими головами, скорость и страсть жизни. Это ведь было так недавно? Счастье, оно так мимолетно, и так желанно. В этом цвете столько сожаления. О всех тех не сказанных словах, о не прожитых моментах и жизнях, о всех тех вселенных, что умрут, как только моя голова столкнется с асфальтом. О встречи с тобой, не с той, что в детстве, а той, что появилась, когда ты снова переехала в родительскую квартиру. О том, как увидел тебя, не тебя. Ту, совсем другую, что такая взрослая, ту которую не знаю, но кажется по привычке люблю. Я думал, что пройдет или загорится снова красным. Но ты теперь черная, любимая, но другой любовью, от которой ломаешься, сыпешься, но без нее еще хуже. Убей меня и больше не мучай. Отпусти и дай пожить нормальной жизнью. Я захлебываюсь от чувств к тебе, будто бы тону во льду и шанс спасти есть только у тебя, но ты не видишь этого. Я захлебываюсь, в этих сантиментах так, будто мог бы дышать ими. Но я лишь делаю хуже. И тебе и себе. И все моё существование делает этот мир хуже, ведь я в нем ни на что не годен, ибо без тебя апатичен и болен. И будь я певцом спел бы худшую песню о своей любви, и будь я художником, нарисовал бы черный круг и сказал бы, что это наша любовь. Я бы сказал, что это я, ты и сущность мира. Но я без таланта и грёзы - это все, что навсегда останется в моей же голове. И может оно и к лучшему. Все что я говорю, кажется для тебя прогнившим и ненужным. И ты, без сомнений, была бы лучшим Базаровым, но умру в конце я, а не ты. Желтая машина — это благодарность. Лимонный, что не режет глаза, но укутывает тебя в нежный туман, который тебе дарят близкие. Благодарность, это о маме. Я помню ее длинные волосы, длинное янтарное платье и длинную череду счастливых дней с ней. Я любил ее. Она проводила со мной мало времени, но отдавала много сил на то, что бы я стал «человеком». Я почти не помню ее в молодости, только желтое платье врезалось в памяти с тех времен, и я никогда не упрекну ее. Я лишь хочу извиниться перед ней за все, что было мною сделано, и не сделано. За разбитые коленки, и не вынесенный мусор. За плохие оценки и глупые ссоры. Жаль, что я так и не стал «человеком». Я останусь здесь. Останусь изваянием собственных чувств и мыслей. Эта вышка - моя бесконечность. А внизу лишь пустота без времени. И я прыгаю в ее объятия, она будет моим последним пристанищем.