Длиннобород

      Когда раздался вежливый, но настойчивый стук в дверь, Торин очнулся от своих раздумий по поводу сделки с людьми насчет отрогов Синих гор и хрипло кинул:       — Войдите!       Дис не вошла, а, по своему обыкновению, влетела, стремительно и деловито.       — Я должна поговорить с тобой о Кили, — едва сев в предложенное кресло, отчеканила она.       Торин ничего не сказал, лишь кивнул, откинувшись на спинку своего кресла и настроившись на долгую беседу. Если Дис собиралась говорить о ком-то из сыновей, значит, готовилась к этому давно и основательно, так что надеяться на скорую свободу ему не приходилось.       — Ты же уже знаешь о том случае, произошедшем на пиру в честь прибытия каравана из Железных холмов?       Торин утвердительно кивнул. Хотя он изо всех сил делал вид, что знать не знает о случившемся, чтобы не добить остатки Килиной гордости, конечно же, он узнал одним из первых. И они с Двалином немало повеселились в тот день, взрываясь громким хохотом каждый раз, когда думали, что уже отсмеялись, да так, что казалось, мебель попадает. Но об этом он сестре говорить не стал бы и под страхом пыток.       Дело было вот в чем. В этом году караван из Железных Холмов прибыл чуть позже обычного, застряв в пути из-за весенних паводков, и гномы Синих гор были вдвойне счастливы видеть своих родичей, прибывших издалека, так как уже успели перебрать все возможные опасности, могущие повстречаться им по дороге, и большинство из них ходили хмурые и раздраженные настолько, что стали подумывать о том, чтобы отправится навстречу. Но вот путники, наконец, прибыли, уставшие и продрогшие, но радостно скалившие все свои крепкие зубы из пышных бород, приведя с собой подводы с железом, с чем же еще, так необходимым в Синих горах.       Прибывших пропарили в купальнях, одежды их постирали и заменили новыми. В зале собраний расставили столы, и они быстро стали покрываться разнообразными кушаньями, запахи которых заполнили подгорные тоннели и жилища. У стен расположились бочонки, а огромный очаг украсился тушей быка, зажариваемого целиком. Гостей усадили на самые почетные места, терпеливо дождались, пока они немного насытятся и с жадностью выслушали все новости, что они принесли, стуком кружек и ревом встречая радостные, и молчанием — те, что печалили их сердца.       Молчать пришлось немало. Но под конец один из старейших гномов встал, вежливо поклонившись Торину, сыну Траина, и выступил с речью, цветистой и витиеватой, посвященной стремлению кузена Даина уберечь род Дьюрина от вымирания, и имеющей целью подарить Синим горам (и самому Торину) такое счастье, как жена из числа многочисленных рыжих родственниц Даина (портрет, высеченный из розового мрамора, прилагается). Такие предложения приходили уже которое десятилетие, каждый раз, как прибывали гости от Даина, и успели стать традицией. Речи становились все велеречивей и замысловатей, а на то, как именно откажет Торин в этом году, делались ставки.        На протяжении всей речи Торин сидел очень спокойно, являя вид внимательный и благоразумный, с искренней заинтересованностью рассмотрел портрет и вернул его, восхищаясь работой мастера, сотворившим такое чудо (собравшиеся, включая гостей, хохотнули: отцом невесты был один из родичей Даина, прославившийся своим мастерством в плане наводнения всех мест, где бы он ни оказался, морковно-рыжими потомками).       Торин встал и разразился ответной речью, являющей собою тонкий сплав благодарности, сожаления, долгого рассуждения о долге перед оставшимся под его началом гномьим народом, пожелания всяческих удач, и завершающейся огорченным отказом, ибо (гномы замерли в предвкушении) как он, правитель, может думать о потомках, когда уже выросли два поколения, не видевшие Эребор, наш общий дом, отнятый мерзкой тварью. И что не желает он, наследный принц семи гномьих родов (Торин наотрез отказывался называться королем, пока не будет точных сведений о гибели его отца), дабы его дети появились на свет в изгнании, а посему доколе не вернет он отчий дом, то не станет и думать о том, чтобы приводить жену во временное пристанище. Проще было бы сказать, что женится после дождика в четверг или когда рак на горе свистнет, но, надо сказать, он вошел во вкус этой игры и загодя начинал обдумывать свою отказную речь.       А потом был пир, до конца которого Торин не досидел, отправившись обсуждать с посланником важные дела.       Гномы разошлись, наперебой провозглашая здравицы, едва успевая наполнять кубки и выпивать их. Стало шумно и весело, и малый, и старый плясали, где могли. Не стали исключением и два юных племянника Торина — Фили и Кили. Наплясавшись так, что чуть не стерли металлические накладки на сапогах, братцы повалились на лавку, смеясь и пытаясь отдышаться. Пить хотелось неимоверно, но все бочонки и кувшины вокруг были (какая неожиданность) пусты. Тогда Кили со словами «сиди, старичок, я принесу», отправился на поиски выпивки. Он как раз возвращался, неся в каждой руке по два кувшина, когда почувствовал, как кто-то сильный и бородатый прижимается к его спине, нахально тиская и смеясь.       — А я как раз искал, что бы выпить, как тут ты, красавица! Ууух какая! Ты чего в мужском платье щеголяешь?       Кили бы развернуться, да вдарить в нос нахала, но руки оказались прижаты к бокам весьма неудачно, сам нахал был словно из камня, а выпустить кувшины было как-то жалко. Он попытался лягнуть обидчика ногой, но лишь вызвал новые шутки, на них стали оборачиваться, и тут бы кому-нибудь осадить гостя, но желающих сделать это не нашлось, а вот желающих поглядеть, во что это выльется, собралась целая толпа. Кили попытался вывернуться, зрители захохотали, не оставив сей маневр без комментариев, да таких, что он покраснел до ушей. Забеспокоившийся Фили еще пытался пробиться сквозь плотное кольцо развеселившихся гномов, когда Кили гаркнул, перекрикивая шум, молодецким покриком, да так, что незадачливый ухажер выпустил его, не успев сообразить, что он делает.       Кили резко обернулся, не глядя сунул кувшины кому попало (О, спасибо, милая! Пиво как раз кстати!), и стал надвигаться на обидчика, озверев настолько, что уже не обращал внимания на разницу в массе, силе (и бородатости). Он так почернел лицом, что гость невольно попятился, в изумлении даже не попытавшись поднять руки, чтобы защититься, когда Кили, оскалившись, кинулся на него (а может, все еще считая его гномкой, которую недостойно бить, что вероятнее всего). В общем, Кили через какое-то время оттащил брат, но, хотя младший и бил в полную силу, особого ущерба каменной башке обидчика он не нанес, и тот встал, отер кровь из разбитого носа, вправил его на место и искренне извинился, что обидел столь прекрасную леди.       Кили попытался броситься снова, но Фили был сильнее. Гномы ржали, а бедолага-жених недоуменно оглядывался, не понимая причины веселья.       — ДА МУЖИК Я! (бранные слова, которые Дис бы не одобрила), — возопил Кили, вогнав пирующих в то состояние веселья, когда гномы сгибались пополам от хохота, хлопая друг друга по спине и задыхаясь от смеха до слез. Незадачливый ловелас побагровел до корней бороды и стал извиняться, искренне, неумело и так смущаясь, что смеху прибавилось.       Кили рвал и метал, и Фили пришлось сказать, что извинения приняты вместо него, и оттащить брата от греха подальше.       История стала гвоздем пира и пошла гулять по Синим горам, а оттуда и к Железным холмам, обрастая новыми подробностями. Кили сперва и не подумывал испытывать что-то кроме гнева и негодования, но когда он вышел на следующий день по своим делам, то, куда бы ни направился, везде его встречал смех, открытый ли, сдавленный ли из вежливости, хихиканье и улыбки. Ему подмигивали, ему предлагали ленты и гребни, юные гномки, враз осмелев, обнимали его и звали к себе в подружки, гномы в возрасте брака крутили усы и восхищенно цокали вослед. В общем, все старались изо всех сил, чтобы юный племянник правителя не чувствовал себя обделенным вниманием.       Надо сказать, что хотя все поголовно и любили озорника Кили не меньше, чем его ответственного братца, у каждого гнома был свой способ помочь юноше справиться с полученной травмой и каждый искренне считал, что помогает ему самым лучшим методом.       Конечно, не все были так бестактны. В конце концов, у семьи Торина всегда были верные друзья. Двалин, например, выражал свое сочувствие фразами вроде «да не обращай внимания, как борода отрастет, все уже забудут эту историю». Он решил, что нет способа пережить такое горе лучше, чем обратить все в шутку, не учтя, что их-то как раз Кили хлебнул больше, чем мог бы выдержать.       Балин заводил душеспасительные разговоры, отечески приобнимая юношу за плечи, похлопывая по спине, заглядывая в глаза и улыбаясь своей доброй всепонимающей улыбкой.       Стоит ли говорить, что Кили стал дичиться и почти перестал выходить из своих покоев.       Стоит ли говорить, что Дис была обеспокоена, и теперь, высказавшись, сидела, ожидая ответа брата.       — И что ты об этом думаешь?       — Я думаю, что раны, доставшиеся гордости, заживают дольше и хуже, чем те, что достаются телу, но, в конце концов, затянутся и они.       — И как долго будут затягиваться его раны, если каждый встречный все время норовит напомнить ему о том случае, не давая им зажить?       Торин продолжал молчать, задумчиво поглаживая бороду.       — Хорошо, сестра, я постараюсь придумать, чем тут можно помочь, но скажу сразу, если я пойду к нему и скажу, что знаю о случившемся, будет только хуже.       — Само собой. Тут нужно нечто совсем другое! Кили же и так переживал столько лет после того, как умылся в Лысом озере, чтоб ему пересохнуть, а тут такое, — она помолчала, разглаживая складки платья. — А ты давно видел Фили? Знаешь, что он с собой сделал?       — Несколько дней назад, наверное. И что же?       — Он почти состриг бороду, оставил только усы. Он так гордился своей бородой, а теперь у него видно шею, — Дис со вздохом встала и, кинув взгляд на брата, быстро вышла, оставив его сидеть с крайне пораженным выражением лица.       Остаток ночи Торин провел в раздумьях. Ему хватало и своих забот, причем требующих безотлагательного решения. Особенно ему не давал покоя недавний разговор с Таркуном, но думать ни о чем другом он был уже не в состоянии. Он не вышел к завтраку, проспав пару часов на скамье там же в своей рабочей комнате, а когда встал, решение было принято. Скрепя сердце и стараясь не думать о том, что он творит, Торин вынул из-за пояса острый кинжал, подарок брата, который всегда был при нем.       … Несколько часов спустя, когда, по заведенному обычаю, гномы собрались в зале для общего обеда и с нетерпением ждали, когда же его принесут, с одного конца зала вдруг пронесся удивленный гул. Торин шел, стремительно печатая шаг и глядя прямо перед собой. Дойдя до своего места на возвышении, он жестом попросил тишины и громко объявил:       — Жители Синих гор, те, кто знал еще древние залы Эребора и те, кто родился после, кто примкнул к нам в нашем изгнании. Недавно случилось мне повстречать волшебника, знавшего отца моего, Траина, сына Трора, Короля-под-горой. Он встретил его в заточении сто лет тому назад и дал отцу обещание передать мне этот ключ и карту. — Он поднял над головой упомянутое, являя собравшимся. — Это ключ от нашего града в Одинокой горе и карта, что укажет путь к тайной двери. Я не знаю, что могло заставить волшебника искать меня на протяжении целых ста лет, ведь мое нахождение уже давно было известно всем, кто имеет глаза или уши, и никто не знает, что случилось потом с моим отцом, но я решил попытаться вернуть Гору. Мы хорошо обжили эти места, но я не могу вполне радоваться им, когда мой дом, дом моих предков, стоит безгномный, изуродованный и, возможно, пустой. Я дал обет (он снова поднял руку, демонстрируя гномам подтверждение своих слов) и теперь не отступлю от него, покуда жив. Да не растет моя борода покуда не верну наше королевство или не убежусь, что дракон все еще жив и владеет им.       И, под потрясенные возгласы гномов, он поднял выше отрезанную черную бороду, густую, заплетенную в косы и перехваченную зажимами с обоих концов.       — Таково слово и дело мое, потомка Дьюрина Бессмертного, и не завершу я его ни иным словом, ни другим делом. Ныне объявляю вам, что еще до следующей луны я покидаю вас, оставляя свои обязанности сестре, и, хоть не могу брать с собой большой отряд, но кто желает идти со мной, пусть встанет.       Раздался стук отодвигаемых и падающих скамей, когда гномы, как один, повскакивали со своих мест. Кили порывался что-то выкрикнуть от избытка чувств, но Фили придержал его и вышел вперед.       — Мы, сыны твоей сестры, присоединяем свои слова к твоим словам, и свои дела к твоим делам, и клянемся не растить бороды, покуда не свершиться обещанное, (Фили всегда радовал Балина умением говорить как должно возможному правителю), и последуем за тобою, (Торин моргнул, видимо внезапно осознав, что кое-чего не учел, и что сестра, пожалуй, будет не так рада, как задумывалось), куда бы ты ни направился, разделяя с тобой опасности пути, (Торин слегка закусил ус, стараясь смотреть куда угодно, лишь бы не на Дис), и в бою доказывая свою доблесть.       С этим Фили поклонился и Кили следом за ним.       Торин слегка склонил голову в ответ. По его лбу сбежала струйка пота, а взгляд выражал настолько напряженную работу мысли, что Дис стало бы его жалко, не будь она в такой ярости.       — Желающих следовать за мною слишком много, придется тянуть соломинки, однако один из вас обязательно должен быть лекарем. Можете приступать. Вытянувшие длинные соломинки выступают… (Торин бросил таки взгляд на сестру) на рассвете, — закончил он под удивленный говор и быстро вышел.       «Ай да братец, гоблинскую дочку тебе в жены, ай да удружил, ай помог! Да я в следующий раз прямиком к Смаугу отправлюсь помощи просить. Так хоть время сэкономлю», — гневно ворчала Дис, раздраженно складывая одеяла и одежду в поход для сыновей и брата.        А наутро тринадцать гномов, изрядная часть которых горестно поглаживала свежеобкорнаные подбородки, покинула горы навстречу приключениям.