Пинта свободы

Самое страшное - получить двойку? Может быть, потерять мамины деньги на продукты или папины инструменты? Предложите что-нибудь ещё. Что может быть страшнее? Может, гроза ночью или другое стихийное бедствие? О нет... самое страшное, это война. Тебе двадцать с лишним лет, а ты идёшь на фронт. Ты видишь, как один за другим, твои однополчане, друзья, братья умирают пулеметной очередью. Я стал невольным наблюдателем, как мужчина добровольно пошёл в море, чтобы утонуть. Не все могут выдержать гнёт войны, правила выживания и несправедливость. Если один должен остаться в живых, то кто-то другой обязательно умрет. Где-то здесь начинается моя с Алексом история. Его я спас, когда истребители вновь начали атаку на наш корабль, на тот, что даже от пирса не успел отойти. Вместе с немым парнем мы вытащили его на доски, поддерживающие пирс. Алекс не казался мне тогда никем. Мы даже словами не обмолвились. Он помогал нам, мы помогали ему. Понять, что за человек передо мной, я не мог. Не сказать, что с немым британцем мы были закадычными друзьями и знали друг о друге все. Это было так же категорически наоборот. Война такое место, что ты даже не знаешь имён своих союзников, а уж что говорить об остальном. Ты смотришь на форму, слышишь родную речь и понимаешь - нужно помогать. Спросите, как я узнал его имя? Услышал от его однополчан в момент, когда нужно было убрать груз с уже пробитого корабля. Вот тогда-то я и узнал Алекса по-настоящему. Как мне казалось. Он целеустремлённый, но своенравный и грубый. Если Алекс решает, что выживет любой ценой, то сделает для этого все. Я пытался вразумить его, но он довёл немого до испуга, так что тот заговорил. Да, Алекс оказался прав, что парень не наш, но он был и не врагом. Возможно, из-за этого Алекс и винит себя в том, что наш союзник погиб. Казалось бы, мы знаем друг друга всего один день, но прошла уже будто вечность, если не больше. Мы столько всего прошли вместе, что этому можно книгу посвятить. Я смотрел Алексу в глаза, когда нас подобрали на гражданское судно, в них читалась горечь и самоистязание, которые я пытался из него вытеснить пониманием и сочувствием. Мы толком не знали того парня, но это не мешало нам обоим помянуть его, как он того заслуживает. Ни для кого не секрет, на войне умирают десятками тысяч и миллионов, и страдать по каждому было бы ужасно утомительно и бессмысленно, именно для этого у людей есть знакомые, близкие, родственники. Мы знали его, мы были обязаны спустя время вспомнить о нем хоть что-то хорошее. Даже выдумать. Мои чувства к Алексу были смешанными. Я не знал, как вести себя с ним после всех инцидентов, что произошли между нами. Нужно родину спасать, а мне не давал покоя какой-то морпех. И он винил себя даже в том, что он не смог толком защитить Дюнкерк, что дал людям погибнуть, хотя недавно посылал одного из них на верную смерть. Ему было стыдно? Определённо. Я не злорадствую, я констатирую факт. Пока Алекс не понял, что ему благодарны даже за это, он не смог даже поднять голову и посмотреть на меня. Глаза скажут правду за самого тебя. Так и произошло. Алекс был мне благодарен. За всю поддержку, что я оказывал ему, за то, что не давал в обиду человека, которого знал лишь пару часов, а уже мог назвать другом. Кажется, Алекс даже начал меня уважать. Из окна вагона он тут же взял две бутылки лимонада и с улыбкой протянул меня одну. Затем взял яблок и так же поделился со мной. Кажется, я нашёл то, что нужно. И даже, если война разделит нас и оставит между нами тысячи километров, я буду бороться до последнего, чтобы увидеть снова это зеленые глаза, полные благодарности и счастья.