Терпкое вино.

Rammstein — wilder wein «Дикое вино — перед этой темнотой. Дикое вино — исцеленный светом. Я жду тебя — в конце ночи»

— Мой глупый мальчик, — широкая снисходительная улыбка одаривает Джона. От острых, будто бы акульих зубов ему хочется зажмуриться и отвернуться. Ну не бывает людей с такими хищными, нечеловеческими чертами. Черные глаза, в которых отражено обжигающее пламя камина, не мигая, смотрят на мужчину, лежащего посреди комнаты на ковре. Сейчас Джон все сильнее ощущает себя жертвой, загнанным зверем, глупым существом, попавшимся в слишком сложную ловушку. Он запутался в этих бесконечных коридорах загадок, заблудился среди лжи, страшных и колких фраз, холодных прикосновений. Джону хочется закричать, закрыть лицо руками, убежать туда, где он будет в безопасности. Но разве может быть на земле такое место, если сам Мориарти открыл на тебя охоту, лично спустил на тебя свору своих самых опасных собак, лучших ищеек, способных найти что угодно и где угодно, вне зависимости от обстоятельств и времени. Не-человек наклоняется и аккуратно присаживается на ковер, совсем рядом к Джону, у которого начало учащаться дыхание и все сильнее биться сердце. — Я ведь сказал, что тебе не убежать, — он продолжает улыбаться. В этом полумраке губы Джеймса кажутся черными, неестественно контрастирующими с белоснежными зубами. Он будто бы лукаво прищуривается, и на секунду Джону кажется, что он даже нагибается к нему, оказывается все ближе и ближе… Доктор отворачивает голову в сторону, не в силах произнести ни звука. Горячее дыхание обжигает щеку не хуже, чем огонь, который все сильнее и ярче начинает плясать по поленьям. Ледяная ладонь ложится на место, где находится сердце испуганного и ослабевшего Джона. Она будто бы все сильнее начинает давить, стремясь расцарапать грудь и сжать в пальцах пульсирующий орган. От этого доктор надрывно выдыхает и вздрагивает, когда давление вдруг ослабевает. — Мой глупый мальчик, — снова повторяет Джеймс и не смеет удержаться от того, чтобы провести кончиком носа по чужому виску, вдыхая запах тела Джона. — Я съем твое сердце, мой мальчик. Ладонь заботливо поглаживает вздрагивающую грудь, слегка царапает ногтями бледную кожу, так, чтобы остались тонкие красные следы. — Уверен, оно слаще, чем чье-либо. Джон находит в себе силы закрыть глаза, однако все сильнее ощущает себя «нагим» под чужим пристальным взором. Пушистый мягкий ковер будто бы держит его, все сильнее засасывает, как зыбучий песок, обхватывает запястья, чтобы усилить неспособность сбежать. Только не теперь. Единственный шанс упущен. Джон тяжело дышит. Тело его не слушается. Да что тело, даже собственные мысли извиваются змеями и спутываются в большой клубок, который невозможно распутать. С трудом оставаясь в сознании, он чувствует, как уже две холодные ладони гладят его по остро выпирающим ребрам, животу, баюкая зарождающуюся панику. — Ты слышишь меня, мой мальчик? — Глухая боль раздается в плече, на которое настойчиво давит что-то острое. — Ты слышишь меня? Ты. Меня. Слышишь? Джеймс проводит языком по небольшой ранке, из которой тонким ручейком начала сочиться кровь. Красное так красиво смотрится на бледном и обессиленном теле. Мориарти это понимает. Ему это нравится. Кровь на вкус соленая, имеющая металлические оттенки. Настоявшееся вино, — иначе Джим не может его назвать. Такое темное, густое, пьянящее. — К вину нужно блюдо, мое маленькое солнышко, — зубы больно сжимают мочку уха, вызывая из груди Джона глухой и надломленный стон. Лезвие ножа, испачканное густым красным цветом, кажется слишком красивым от окрашивающих его языков пламени в камине. Нож замирает у самой груди Джона, когда тот с трудом разлепляет глаза, начиная отходить от тех наркотиков, которыми его накачали. Испуганный взгляд направлен на острые акульи зубы. Хищные. Опасные. — Мой сладкий мальчик.