Manche Menschen andern sich nie

      Петер был довольно импульсивным, но разборчивым парнем. Он дежурно совершал ночные набеги на виллы богачей вместе с Яном, выражая свой гневный протест. «Вы слишком богаты» или же «Золотое время кончилось». Он привык присматриваться к людям, однако не делал поспешных выводов. Он много пил, пьянел, но не позволял себя дурачить.       Ровно до этого момента.       Ян и Юли были для него чем-то особенным — они оба были частью самого Петера. Он доверял им безоговорочно, не проверяя и не сомневаясь. Обоих он любил, с обоими был честен, и думал, вероятно, что в ответ получает то же самое.       Но Харденберг раскрыл ему глаза. И что-то надломилось.       — Свободная любовь. Хотя кому я объясняю.       Петера как током ударило. Он долго после не смотрел на Яна и Юли, дабы не подтвердить собственных догадок, но как только взгляд его пал на их блаженные лица, пути назад уже не было. Парень пытался как-то оправдать искры в глазах своей девушки и лучшего друга удачным исходом игры в покер или углом падения лунного света, но всё было безуспешно.       — А насчёт свободной любви… — замявшись, спрашивал он у Харденберга, когда Ян и Юли уехали в деревню, — Ты нас троих имел в виду?       Петер навсегда запомнил то удивление, с каким посмотрел на него заложник после того вопроса. Так, будто это было так же очевидно, как и вращение Земли вокруг Солнца. Как же злился он, что пистолет в его руках был бутафорией, игрушкой, а не чем-то более существенным. Пара грамм свинца, возможно, расставили бы всё на свои места.       А ещё эти овечьи рожи, когда Петер поймал Яна и Юли с поличным. Он, как чертов дурак, лез в дерьмо, чтобы вытащить их мерзкие задницы, а получил вот это — острый клинок прямо под рёбра. Так, чтобы было больнее, но не заметно с первого взгляда.       — Мы просто влюбились, — жалобно вопил Ян, стоя возле машины в ожидании ярости Петера. Тот в свою очередь пытался собраться с мыслями, чтобы не убить друга.       — Так просто ничего не бывает. Я думал, мы друзья.       Ян всё не унимался. Голос его дрожал, а ноги бесконечно подкашивались под тяжестью нависшей атмосферы.       — Мы и есть друзья!       Петер не верил своим ушам. Как только Яну хватало дерзости давить на их дружбу, которой, по-видимому, не существовало вовсе?       — Я доверял тебе. Я любил тебя, в конце концов, — периодически Петер срывался на крик, потому что боялся разреветься. Он был уверен, что тело его создано из прочного металла, но сейчас внутри всё заржавело. Каждый вдох давался невыносимо трудно, а сверлящий взгляд Яна обжигал кожу.       — Я тоже любил тебя, Петер! И продолжаю любить! — немного замявшись, Ян подошёл к другу и взял его за плечи. Тот резко одёрнул руки. — Я знаю, что поступил ужасно, и не рассчитываю на твоё прощение…       — Серьёзно?! — Петер практически рычал. — Тебе жаль? Да ты даже, мать твою, не понимаешь, что произошло. Ян, ты был самым дорогим для меня человеком — я делил всё с тобой: горе, счастье, ненависть к капиталистам, революцию, дом. Чёртову жизнь делил с тобой, потому что любил. Я всегда говорил всем: «О, Ян — прекрасный малый, у него есть принципы, а это дорогого стоит». Нихуя они не стоят. — Он направился навстречу к Яну и ударил его по лицу, не жалея сил. Тот отшатнулся, схватившись за пылающую щеку, но взгляда не отвёл. Петер потёр переносицу и безумно улыбнулся, сплюнув слюну. — И знаешь, что обиднее всего? Не то, что ты переспал с Юли, а то, что считаешь меня идиотом. То, что думал, будто я вас не поддержу, если вы мне обо всём расскажете. А это уже конец. Это уже значит, что ты ни черта меня не знаешь.       Ян попытался возразить, но Петер навис над ним тощим стервятником и пробубнил:       — Ключи.       Лязг металла прозвучал в воздухе. Петер запрыгнул в старый Фольксваген и в ответ бросил Яну пистолет. Харденберга надо было как-то усмирять, а возвращаться обратно парень не намеревался.       Стакан за стаканом пропускал он в баре. Пел старые песни с другими пьяницами громче, чем голоса из радиоприёмника. Делал всё, чтобы забыться и забыть. За окном возвышались чёртовы Альпы, непреклонные под натиском стихии, и Петер завидовал им. Он уже не понимал, что ему наливают в липкую рюмку, а новые товарищи продолжали подгонять бармена. Время будто остановилось.       Ближе к утру, в состоянии, близком к алкогольной коме, Петер достиг деревянного домика на одном из изумрудных альпийских лугов. Туман опускался с гор и предвещал наступление нового дня. Дверь была не заперта. На столе стояла какая-то еда, оставшаяся от скромного ужина беглецов. Петер прошёл в маленькую спальню. Ян и Юли спали на разных углах кровати, оставив для него место. Он недовольно фыркнул, но тут же упал на кровать, моментально лишившись чувств и захрапев. Ян испуганно вскочил с нагретого места, услышав шлепок сквозь хрупкий сон. Прямо перед ним нарисовалось измождённое лицо друга. Ян искренне улыбнулся и лёг рядом, вглядываясь в давно знакомые черты. Петер выглядел безмятежным и спокойным, как тогда, пятнадцать лет назад, когда засыпал на траве под прямыми лучами солнца в полдень после их продолжительных игр. В детстве всё было проще. Проще веселиться, запуская воздушного змея; проще протестовать против маминых правил; проще грустить, сидя в домике на дереве. Проще любить. Только его одного, Петера. Ян убрал непослушную слезу с раскрасневшейся щеки и потёр вспухшие веки. Через секунду его пальцы утонули в тёмных локонах Петера.       Ночь скоро закончилась. Пелена алкогольных паров исчезла, вернулась боль.       Никто не проронил ни слова до самого полудня. А после решили вернуть Харденберга домой, в его роскошную жизнь, в его эгоистичный, но обеспеченный мир. Их затея не выгорела, однако что-то эти импровизированные «каникулы» поменяли в их жизнях.       Пока они с Петером собирали вещи, Ян пытался заговорить с другом. Он то и дело поднимал на него глаза и таращился из-под ресниц, но не набирался смелости сказать хотя бы «хэй». Вдруг Петер бросил вещи и, закинув руки за голову, посмотрел в окно. Солнечный свет настойчиво прорывался сквозь открытые ставни. Однако настоящий страх настиг Яна, когда Петер отвлёкся от любования неповторимым пейзажем, и двинулся в его сторону, потирая костлявые кулаки. Ян зажался и попятился назад, к стене. Петер замахнулся, но удара не последовало. Он схватил друга за плечи и прижал к себе, тяжело вздыхая. Ян крепко обнял Петера в ответ и уткнулся носом в его тёплую шею, непрерывно покрывая её поцелуями.       — Чёрт, я так тебя ненавижу, — проскулил Петер, поднимая глаза в потолок и задыхаясь от накативших слёз. — Но что мне делать без тебя — не представляю.       Ян прижался к губам Петера, обхватив его голову ладонями. Их языки сплелись, и Петер застонал. То ли от наслаждения, то ли от нестерпимой боли. Как только уста разъединились, Ян прошептал:       — Я ужасен. И как я могу требовать от других чего-то, если я сам скотина?       Петер мотнул головой и взял в руки лицо Яна, глядя ему прямо в заплаканные глаза.       — Если ты так говоришь, значит, они победили. Важно лишь то, что мы верим в наше дело. И мы с тобой — это больше, чем любая их мораль.       На лице Яна отразилась благодарная улыбка, и он поцеловал ладони Петера. Тот в свою очередь тоже улыбался. Но в душе его всё ещё роились сомнения.       «Горбатого могила исправит».       Протесты — это романтика молодых. Может, и их золотое время подошло к концу?