А через день мы умрём.

Пальцы цепляются за плотную ткань рукава и безуспешно тянут на себя. Я вижу её лицо, складку между бровей и хмурый взгляд от того, что её потревожили. Слышен скрип подошвы, и она спрыгивает с невысокого забора на гравий, который спешит рассыпаться в стороны от столь грубого движения. Она качает головой, убирает пряди волос за ухо, а затем быстро засовывает искалеченные руки в карманы пиджака, шагая прочь. Зная, что я пойду за ней, она даже не оборачивается. И я иду. Так послушно, словно изголодавшийся пёс за спасителем. Буквально каждая вторая встреча проходит в тишине. Наше с ней молчание одновременно даёт обоим волю подумать, но давит так, что иной раз коришь себя за слабость перед её звонками. Мысли рвутся от шумного потока машин и гула людей, как только мы выходим прочь из парка. Она идёт впереди сутулым силуэтом, шаркает ногами и пинает попавшиеся под них камни. Руэ словно обтекает толпу и теперь нас разделяет шумная компания, сквозь которую я грубо прорываюсь, почти сталкиваясь плечом с грозного вида парнем. В спину долетает ругань, но мне плевать. Мы спускаемся в метро, и шум улицы превращается в одноголосое эхо, отражающееся от каменных стен. Тут практически нет людей и шаги гулким стуком разрываются в воздухе. Спуститься вниз и стать в конце платформы, ожидая поезд ровно три минуты. Четыре остановки в полупустом вагоне и пересадка на следующую ветку. Пять остановок в забитом по самое не могу поезде и долгожданная свобода. Мы буквально выталкиваемся в прохладу пустой станции и ловим воздух полной грудью, восстанавливая дыхание после духоты людного пространства. Повернуть налево и выйти на улицу, впитывая кожей раскалённое марево дорог. Идти всего ничего — десять минут от силы, но от солнечного пекла плавится пространство и кажется, что дорога занимает немного меньше вечности, пока мы не добираемся до высокого здания, изрешеченного чёрными стёклами окон. Внутри нет охраны и до скрипа зубов душно, но в сравнении с улицей это место кажется чем-то сродни оазису в пустыне. Лифт работает, но довозит нас только до девятнадцатого этажа, потому ещё два лестничных пролёта мы идём пешком, не проронив друг другу ни слова. Пытаюсь прикинуть в уме, но каждый раз мешкаюсь и выхожу к исходной позиции, стоит мне вспомнить, сколько мы знаем друг друга. Это невозможно назвать дружбой с детства или дружбой в целом. Впервые мы встретились в том самом парке, когда она кидала в меня мелкие камни гравия, а я упорно делал вид что не вижу и не чувствую ничего, что меня окружает. Обида на весь мир подпитывалась с каждым новым ударом о руку или рёбра, но от чего-то не собиралась проливаться на неё. Руэ останавливается перед дверью-решёткой с хлипким и не внушающим доверия замком. Глядишь на него и понимаешь, что он уже был взломан несколько десятков раз уж точно — и каждый раз нами, — но до сих пор не сдаётся и держится молодцом, продолжая служить охранником для излюбленного места грустных подростков. Сколько бы раз мы ни пробирались сюда — всегда попадается именно этот старенький замок, и каждый раз меня удивляет, почему его до сих пор не сменили. Следствием ловких движений израненных пальцев замок открывается, давая нам путь наверх. И мы проходим, не закрывая за собой двери, потому что возвращаться к ним мы не станем. Что я знаю о ней, кроме имени? Я думаю над этим после каждой встречи и не решаюсь дать себе ответ. Но нужно ли мне это? Скорее, это нужно ей. Она старше меня на несколько лет, но точного возраста я не знаю, да и сложно определить это по внешнему виду. Всё ли это? Она идёт впереди и толкает локтем хлипкие двери на крышу. Стоит выйти и оглянуться вокруг, как понимаешь — здесь не изменилось ничего от слова совсем. Всё те же бетонные бордюры без ограждения. Падай сколько влезет, ведь с северной стороны здания тебя даже не заметят, и ты будешь лежать где-то в кустах около недели, пока добросовестные хозяева со своими псами не найдут твой хладный труп. Проверено почти на себе годами. Руэ наконец оборачивается и всматривается в мои глаза. От этого взгляда даже не хочется отворачиваться, хотя я знаю, что она хочет именно этого. — Хоук, ты видишь меня? Вопрос застаёт меня врасплох, и я удивлённо выгибаю бровь, кивая. Сколько помню нас — никогда не мог понять, что же творится в этой темноволосой голове. Она невесомо улыбается и вроде как удовлетворённо кивает, а моё сердце делает кульбит, когда она поворачивается лицом к солнцу и разводит руки, ловя потоки ветра. Слышен тихий смех, и она словно по канату шагает к бордюру, присаживаясь на корточки у самого края. Стараясь ступать как можно громче, подхожу к ней и присаживаюсь рядом, развернувшись в противоположную от неё сторону. Немного подумав, беру её руку в свою, а после поворачиваюсь одновременно с ней. И тогда наши лица оказываются настолько близко, что я щеками ловлю её ровное дыхание. Не могу сказать о своём того же — мне кажется, что мои лёгкие сейчас вывернут наружу от волнительной близости и теплоты её рук. А после происходит то, от чего я готов задохнуться, и делаю это вполне удачно. Губы, слегка шершавые и израненные привычкой, накрывают мои всего на мгновение, но этого хватает, чтобы земля ушла из-под всего меня, выбросив куда-то на задворки вселенной. Место её прикосновения горит пламенем и это горячее чувство мне чертовски нравится, потому, не дав ей отстраниться, я сразу же целую её в ответ. Глубже, мягче, дольше. Я не знаю, сколько мы сидели так, оторвавшись друг от друга только когда воздуха стало откровенно не хватать на двоих. Я брал её руки в свои и гладил пальцами мелкие шрамы, прижимал их к себе и закрывал глаза, стараясь запомнить эти мгновения до конца жизни. Руэ встала неожиданно, не отпустив моей руки и тем самым призывая подняться следом. Послеобеденная жара спала и сейчас она стояла спиной ко мне в лучах вечернего солнца. И — я готов поклясться — это был лучший вид в моей жизни. Пока её сероватый, но испещрённый лучами солнца, образ отпечатывался на моей сетчатке, я закрыл глаза. Открыл их уже глядя вниз. Горячая пыль поднималась в воздух сияющими вихрями, а моё лицо горело то ли от ветра, то ли от недавней близости. Руэ снова поворачивает ко мне своё лицо и в этот раз оно словно светится изнутри. А после шепчет что-то, что я не могу разобрать. Я всё равно улыбаюсь и впервые за день говорю ей: — Я не слышу тебя, — получается обрывисто и тихо от заглушившего меня ветра, но она слышит и улыбается ещё шире. — Я говорю, пойдём, — и снова улыбается, прежде чем сделать шаг вниз. Я снова не поспеваю за ней и её мыслями. И за происходящим в целом, потому что её рука настойчиво тащит меня следом за ней туда, вниз. И пока я догонял её, то понял, насколько мне этого не хочется, пусть даже я вижу её такой, как сейчас. Когда я встретился с той самой землёй, время полёта составляло не больше пяти секунд, но мне показалось что прошла целая вечность с того момента, как я прыгнул за ней. Если бы я знал, что это будет так больно — никогда бы не впустил её сюда. Никогда бы не ответил на её чёртовы камешки там, в парке. Никогда не пошёл бы за ней. Тело словно сгусток лавы — боль огненным потоком течет внутри меня; пока ещё могу видеть — различаю бурую кровь, и кажется, что она повсюду. Последнее, что было — её рука в моей руке и темнота, в которой отпечатался её сероватый образ. Я проснулся посреди ночи в своей комнате и уткнулся взглядом в чернеющий потолок. Завтра я снова пойду в парк и буду терпеть, пока Руэ будет кидать в меня камни. А через день мы умрём.