***
Юрина спина мелькает в комнатах: собирает вещи в большой рюкзак, размером с настоящий миниатюрный чемодан. Виктору это всё ужасно не нравится. Он не хочет отпускать белобрысую егозу от себя, потому как чувствует, что одному ему не справиться с навязчивыми мыслями о том, что в спорте для него всё окончено, что через какие-то несколько недель он станет попросту безработным фигуристом в отставке. Со славой раньше, с позором сейчас. Ему чертовски не хватает тех вечеров, когда Юра, как котёнок, ластился и шептал, что всё будет хорошо, даже если Виктор и правда не останется на поприще ледового спорта, ведь у него будет нежный и чуткий Юра, который его не оставит одного в любых сложных обстоятельствах в жизни. — Ты сам всё заварил, Вить, — как-то произносит Юра в их очередной беспочвенной мелочной ссоре. — Я заварил себе депрессию? Вот как… интересно… — невесело и усмешливо протягивает Виктор, решая, что им стоит побыть по разные стороны баррикад, в том числе квартирных. Но многоразовый опыт показывал, что из таких затей ничего не выходит: нельзя любить и быть где-то в другом районе города, не в их случае. Сначала Юра не верит, что это всё серьёзно, Виктор ведь не бросит Юри, своего вскормленного японского щенка? Но Виктор бросает, более того, он переезжает обратно в Москву, а потом и в Питер, оставляя уже Кацуки перед выбором, что тому дороже: карьера или кацудон, приготовленный дома. Правда, кольцо Виктор не выбрасывает, попросту не может, а прячет его в своих вещах, подальше от Юриных глаз, так как знает: он ревнует, ревнует много и постоянно, хоть и не признается. Так что лучше действительно не нервировать. Юри всё-таки бросается вдогонку за тренером в столицу, они договариваются об официальном контракте, вроде как всё устаканивается. С Юрой они тоже заключают договор о том, что Плисецкий не станет оскорблять ученика Виктора просто по причине его существования. Месячный отпуск обоих подходит к логическому концу, осталась несчастная неделя перед сборами. У Виктора нервы натянуты, как струны, он мало ест и переживает из-за любой мелочи, а Юра просто сбегает сейчас. У Юры же немного иное мнение на этот счёт. Он устал от постоянного непонимания психологии поступков Виктора, устал объяснять ему, какая бесконечная звёздная вселенная у него в глазах и как сильно он в ней тонет изо дня в день. Виктор прикрывается своими коронными «малыш», «солнышко» и «котёнок», но солнце нынче горячее и оставляющее ожоги. — Будь осторожен, ладно? Не простудись, и питайтесь с дедом нормально, купите побольше свежих продуктов, — пальцы будто бы специально застёгивают Юрину куртку максимально медленно и аккуратно, разглаживая каждую складочку на ткани. Юра накрывает его ладони своими, смотря в глаза напротив. — Не переживай, живы будем. Я позвоню по приезде сразу же. На гору для связи залезу, но позвоню. Не грусти, моська, — целует Виктора заботливо и до ноток романтики в воздухе, будто несколько часов назад они не материли друг друга, на чём свет стоит. Виктор хватается за его хрупкие плечи, как за спасательный круг утопающий. Утопающий в собственном внутреннем конфликте и горе. Податливые губы Никифорова буквально немо умоляют, чтобы Юра остался и позволил просто любить себя. Потому что иного выхода, правда, нет. Человеку нужен человек. Виктору очень нужен Юра. Приходит в себя Виктор только через минуты три, когда за Юрой негромко закрывается входная дверь. Он даже не понимает, почему больно: и раньше ссорились, похлеще будет, и раньше не виделись неделями из-за плотного графика, и раньше каким-то образом жили не под одной крышей. Тогда какого чёрта так больно именно сейчас? Виктор задыхается в веренице собственных мыслей, больше похожих сейчас на вязкую керосиновую смесь прогорклого отчаяния и подступающей паники. Футболка Юры пахнет его любимым гелем для душа — его, Виктора, — с кокосом. Всё вокруг пропитано Юрой, потому что они провели три недели бок о бок, три самые безумно влюбленные недели. Сначала Виктор напивается до состояния, когда даже мозг плохо соображает, хотя давно себе такого не позволял. Потом он идёт в ближайший магазин за сигаретами. Первая затяжка приносит в керосиновую смесь ещё и бессмыслицу, но вот вторая сигарета дарит относительно ровный и стройный склад мыслей. Юра не звонит ни в этот вечер, ни на следующий день. Звонит только на третий день, когда Виктор, наконец-то практически трезвый, принимает душ и не слышит вызова телефона. Юра обижается и решает до сборов не звонить. Виктор видит пропущенный и искренне считает, что это Юра что-то упустил, а не он сам.***
На сборах перед олимпиадой они не пересекаются. Виктор сбрасывает собственную кандидатуру со счетов без всяческих предпосылок, решив плотно заняться подготовкой Юри Кацуки, который, кстати, свои национальные сборы успешно прошёл. Юра показывает блестящий результат, но орёт на всех самыми отборными матами, попадает даже Якову с Барановской. Человек страшен, когда скучает. Естественно, даром ругань со всем миром Юре не проходит: лишившись поддержки, Плисецкий озлобленно понимает, что впереди огромная карьерная лестница, и если он покатится по ней с крахом кубарем вниз, то ему никто не сможет помочь хотя бы отбиваться от желторотых журналистов. — Ты куришь? — удивлённо спрашивает Юри, когда они с Виктором стоят на балконе квартиры второго. У Никифорова тусклый серый, словно слепой, взгляд, больно схожий с цветом выдыхаемого дыма. — Курю. Какие-то проблемы? — совершенно спокойно спрашивает Виктор в ответ. — Мне кажется, они у тебя, — на ломаном русском выдыхает Юри и кладет ладонь на чужое плечо. Острое из-за пиджака. Теплое из-за… Юра живёт у дедушки, иногда ночует у Георгия или Милы, если они зовут на вечеринки в Москву. У Юры много друзей из поездок, с которыми он любит поговорить и сходить в кино, у Юры даже формируется ложное представление, что без Виктора возможно. Материт себя за такие мысли, но допускает гипотезу. Виктор разрабатывает теорию, в которой он один против целого мира дрожащих тварей, которые почему-то имеют право: на любовь, на нормальные разговоры, на какое-то будущее. Он прекрасно понимает, что в жизни такие вещи неприменимы, но тоже делает своеобразное предположение. Наверное, и с Кацуки он спит тоже по предположениям и догадкам. Юра целуется со всеми подряд на московских вечеринках Гоши и Милы, вероятно, кропотливо проверяя свои гипотезы и новые постулаты, в которых нет ни одной буквы «в», кроме слова «возможно». Зачистка начинается примерно через четыре месяца в приступе ненависти к себе. Виктор срывает всех бумажных журавликов под потолком на кухне, бьёт купленные чайные сервизы с изображением пионов, сжигает горку фотографий, убивает себя этим всем и опрометчиво думает, что с ещё одной ступенькой прошлого покончено, что теперь у него есть настоящее, неясное, но хотя бы отчищенное и наполированное голыми стенами до блеска. Стальным блеском лезвия бритвы, которым каждое утро хочется перерезать глотку. У Юры кружится голова, когда он видит в утренних новостях краткий репортаж о том, что самолёт, в котором летел знаменитый российский фигурист Виктор Никифоров, удачно приземлился в Канаде, несмотря на сильный антициклон, пришедший на север континента. На днях, оказывается, был подписан контракт на тренерскую деятельность в отношении новой феи льда Каролины Уилкс, которая готова забрать все золотые медали на грядущей олимпиаде. «Он реально собрался тренировать эту тёлку в другой части света!?», — кричит в мыслях Юра, одновременно сжимая до побелевших костяшек кофейную чашку. Дедушка говорит, что рад, что Юрин друг идёт в новую гору. Юра же в этот момент падает со своей. Виктору нравится в Канаде. Меньше нравится, конечно, когда он встречается случайно на стадионе с Жан-Жаком. Леруа искренне поздравляет Никифорова с таким ходом конём напролом всей фигурной индустрии. Спрашивает мимоходом о Юре. Вообще, первый спрашивает у Виктора что-то о Юре за последние полгода. В ответ лишь пожатие плечами и скромная формальная улыбка, означающая незнание. Жан-Жаку верится в эти жесты, потому что он ничего не знает. Зато знает Виктор. В тот же вечер вставляет российскую сим-карту в телефон, пишет небольшое, невольно нежное сообщение Юре. Система же пишет, что отправлено, но Юра это сообщение не получит, потому что в тот вечер какие-то ублюдки отожмут у него телефон в Купчино.***
Каролина исполняет номер блестяще, блистательно, без единой ошибки. Виктора уже кто-то поздравляет с золотой медалью хлопками по плечу. Но он не может пошевелиться, потому что видит внизу на трибунах, в числе обычных зрителей, Юру. В леопардовой шапочке с помпоном, с бордовым шарфом и внимательным взглядом на лёд. Завтра одиночные мужские выступления. Юра слегка наклоняет голову и улыбается сидящему рядом Отабеку, что-то говоря. Отабек подхватывает улыбку, согласно кивая. Виктор становится белее бумажного листа, закашливается и уходит прочь со смотровой площадки. Когда он курит у входа в отель, в котором их разместили на время соревнований, замечает подошедшего Юри, ёжащегося от холода в своей тонкой куртке. — Не знал, что здесь такие холодные зимы бывают, даже тёплой одежды не взял, вот засада, — отшучивается Кацуки, поправляя оправу очков. — Слышал, твоя подопечная показала высокий результат? — Она же моя подопечная, как не слышать, — выдыхает дым Виктор, усмехаясь. — Тебе завтра выступать. — Такое тоже сложно забыть, знаешь ли, — пропускает язвительный смешок японец, пытаясь согреть руки. — Ты так быстро принял решение уехать, мы даже не попрощались толком. Сообщение в Фейсбуке с постановкой перед фактом не считается. — Сегодня видел Юру в толпе. Как там, в вашей среде, о нём говорят? — Виктор старается сделать максимально незаинтересованный взгляд, а немного дрожащий голос прячет в сигаретной затяжке. — Русская фея ещё в деле. Его все боятся. Серьёзно, он постоянно на всех срывается, кто-то говорил, что даже Барановскую публично обматерил, — Юри произносит её имя практически шёпотом. — Да уж, это он умеет, — пропускает смешок Виктор. — Как оцениваешь себя на завтра? — Если не столкнусь с Плисецким в коридоре, то что-нибудь непременно возьму. В любом случае, это всё от начала до конца — только твой труд и моя безмерная благодарность тебе, — Кацуки слабо улыбается, приобнимая Виктора сбоку, но сразу же отстраняется. — А почему ты про него спросил? Разве вы, русские, связи не поддерживаете друг с другом? Может, тебе Яков… — Юру все боялись и раньше, я думал, он поменялся как-то в нейтральную сторону. — Они сблизились с тем казахским фигуристом… Как его… — мнётся в словах Кацуки, щелкая пальцами в попытках вспомнить. — Отабек Алтын, — вставляет Виктор и усмехается. — Точно, он самый. Виктор тушит бычок носом ботинка, зарывая остатки пепла в снег. Ему кажется, что это пепел его горящего когда-то сердца. Несмотря на то, что все билеты раскуплены, Виктору каким-то образом удаётся пробраться на стадион и следить за происходящим в проходе. Юра выкладывает все козыри своего пластичного тонкого тела прямо перед зрителем на лёд. Мелодия номера взята из песни о грозе, просто о таком природном явлении, как гроза. Но Виктор пока не полный дурак, чтобы не понимать, что это никакая не гроза, а настоящее цунами, ураган в чужой душе, вскрытая рана на сердце, ибо человек при других обстоятельствах так кататься не может. Тем более, этот конкретный человек. Виктору плохо, физически плохо от всех движений Плисецкого вкупе, он видит, из-за чего они ругались с Барановской и Яковом. Юра хотел разыграть драму на льду, собственное светопреставление с подтекстом, а какая-то Лилия ему не давала это сделать. Юра сжимает зубы до играющих желваков, но не плачет, когда покидает «поле боя». Виктор молится, чтобы Юра выходил черед этот проход и столкнулся с ним, но он скрывается в ровно противоположном. Плачет Юра в номере отеля, когда остается совсем один. На этих соревнованиях у Виктора появляется много знакомых на ежедневных банкетах. С некоторыми он уединяется в подсобке, глуша чужими стонами воспоминания, как в точно такой же он целовал тёплые губы Юры. У Юры появляется чёткое понимание, как это, когда рушится и вовсе пропадает почва под ногами.***
После олимпиады все потихоньку рассасываются по своим уголкам в огромном мире. Юра привозит домой к дедушке серебряную медаль и чёткое намерение достать Никифорова из-под земли. Потому что хватит. Юра поднимается по ступенькам до квартиры, как альпинист по Эвересту — настолько это тяжело морально после огромных объёмов потерянного времени порознь. Он без вещей и сумок, какое-то состояние посередине, словно на распутье. И от одного взгляда Виктора нужная дорога сама себя должна найти. Давит на дверной звонок так, будто пытается вогнуть тот внутрь квартиры. Дверь открывается не сразу. Юра прислушивается и улавливает лёгкие шаги где-то в глубине. Щёлкает замок, обдаёт порывом тёплого воздуха и… сигаретным дымом? Виктор стоит на пороге, совсем домашний и немного растрепанный, с сигаретой в руке и с рассеянным взглядом в потускневших глазах. Юра чувствует, как задыхается, забегает за дверь и захлопывает её спиной, надеясь, что прищемил Никифорову хотя бы нос. У него настоящая паника и истерика, он держит с упорством плечами дверь, в которую долбится Виктор, произнося, нет, выкрикивая Юрино имя раз за разом, проходясь изнутри по венам своим голосом, таким же мягким и родным, как прежде. Юра обдумывает не больше секунды и — сбегает вниз по лестнице, хотя буквально минуту назад с такой тяжестью по ней поднимался. Виктор, наконец, открывает дверь, видит отсутствующего Юру и слышит бег этажом ниже. Он срывается следом, босиком и в одних домашних штанах, несётся по мелькающим под ногами лестничным пролётам, сам улетая куда-то в мыслях. Догнать. Схватить. Что будет дальше, он пока не придумал, но смекалка наверняка выйдет из такой ситуации. Они вылетают друг за другом из парадной, в снегопад и практически метель. Ноги Виктора обжигает не только снег, но и бегущее следом за ним чувство, что всё позади. Плохие привычки и голые отштукатуренные стены собственной души. Юра смеётся и плачет на бегу, потому что тоже ощущает это надвигающееся чувство, обжигающее ему затылок осознанием, что всё позади. Они пробегают квартал по дворам, пока Виктор не успевает схватить Юру за рукав куртки и повалить на себя назад, поскользнувшись на льду. «Каламбур», — думает Виктор. И он не ошибается в этот раз. Виктор словно не чувствует мороза, старательно выводя пальцем на слое только-только запорошившего снежка «В+Ю». Юра видит это и скулит ему в плечо, прижимаясь холодной щекой к горячей коже. У Юры в голове мокрая вата и вытесняющее всё остальное безумие, стучащее по вискам. А ещё у Юры в его гипотезах теперь каждое слово с буквой «в». И первое слово с ней — «Виктор».