Полный круг

Он вспоминал Кэртиану всякий раз, когда встречал Рокэ Алву. Это повторялось неизменно, жизнь за жизнью, обрушивая на молодую и не окрепшую еще психику лавину прожитого и сотворенного где-то в другое время, в другом мире. Так случалось всегда… Стоило ему лишь раз поймать синий, полный безразличия, такой знакомый взгляд своего бывшего эра, Ричард Окделл, кем бы он в тот момент ни был, пробуждался ото сна, снова становясь самим собой, — Повелителем Скал, предателем, убийцей и клятвопреступником. Каждый раз, в каждой новой жизни это случалось неизменно. То было его проклятье, его кара. Вспоминал былое только Дик. Рокэ Алву подобная блажь судьбы миновала, позволяя жить в счастливом неведении от воплощения к воплощению, ничего не зная о странном сероглазом мальчишке, который непременно должен был встретиться на его пути. Счастливчик… Рокэ почти всегда был красив, умен, силен, великолепен — одним словом, Ворон. Ричарду же выпадало оказываться в униженном и коленопреклоненном виде перед этим ненавистным до обожания человеком. То был непонятный ему, извращенный закон бытия: Алва на коне — Окделл валяется перед ним в грязи и не смеет поднять глаз. Так случилось в первый раз, когда юного галла, связанного и избитого варварами, швырнули к ногам великого и страшного вождя гуннов Аттилы. Тогда Ричард звался Рианом и, будучи следопытом-охотником, юноша, вызвавшись добровольцем, отправился навстречу вражеской, похожей на безбрежную реку армии, чтобы узнать, как скоро родные места захлестнет эта дикая погань. Именно тогда пойманный гуннами лазутчик был скручен и доставлен лично к Аттиле. Риан поднял глаза к восседавшему на огромном гнедом жеребце предводителю громадной армии гуннов и, закусив губу, пряча от врагов страх, поймал пронзительно-синий взгляд черноволосого демона. Он вспомнил все: и продуваемую весенним ветерком площадь Святого Фабиана, и роскошь особняка на улице Мимоз, и едкий пороховой дым, и ту пушку, что сбила кагетский штандарт под Дарамой… К нему вернулось собственное имя. Ричард вспомнил унылый и мрачный Надор, матушку с ее заветами, которым совершенно не было места в его теперешней жизни галльского охотника и, что самое жуткое, человека, так знакомо и безразлично взиравшего сейчас на Ричарда с высоты хрипящей твари, очень похожей на Моро. — Эр Рокэ… как такое возможно? — прошептали разбитые в кровь губы чужие для этих мест слова на воскресшем вместе с памятью талиге. Перевернувшееся сознание жадно сличало черты вождя гуннов с утонченным профилем герцога Алвы. Сходство было невероятным, так что дух захватывало, несмотря на то, что Аттила явно предпочитал золото и варварскую кривую саблю изящной и благородной шпаге. Однако удивляться Риану-Ричарду долго не пришлось. Скользнув по пленному шпиону нелюбопытным взглядом, Аттила-Алва тряхнул спутанными длинными волосами, выбивающимися из-под меховой опушки украшенной самоцветами шапки, и лениво отдал приказ на своем варварском языке державшим Ричарда охранникам. Судьба была милостива к Риану. Его без долгих издевательств просто вздернули вверх ногами на корявом суку одного из деревьев, что росли вдоль дороги, ведущей к родной деревне юноши, а потом одним точным ударом отсекли русую голову. В назидание. Для устрашения. Почему так происходило, Ричард не знал. Он рано или поздно сталкивался с Алвой, обретая то, о чем помнить не хотелось. Окделл в новых воплощениях не был счастлив, чаще всего будучи либо безродной сиротой, либо с малолетства отбросом общества, либо невольником. И, обретая память о том, что некогда он был герцогом, благородным и знатным человеком, который по дурости верил чужим словам и не позволял доверять собственному внутреннему голосу, Ричарду оставалось принять и понять, что происходившее с ним не что иное, как кара Лабиринта за все совершенное Повелителем Скал. После встречи со своим прошлым Ричард, как правило, долго не заживался в новой ипостаси. Жизнь его обрывал либо, как в случае Риана, ненаглядный эр, либо он сам накладывал на себя руки, не в силах существовать в мире, где с малолетства подсознательно ощущал себя чужаком. Вспомнив, Окделл только убеждался в собственной чужеродности, сводил счеты с судьбой, ненавидя «разбудившего» его Алву и одновременно любя эту невозможную закатную тварь. Любя, как можно любить часть своей затерявшейся в пространстве и временах родины. Ненавидя, как напоминание о собственной глупости и подлости. Однажды они встретились в Англии. Ричард осознал себя в момент, когда его, закованного в кандалы, втащили в зал суда, где шел процесс по делу пиратов из команды Уильяма Кидда. Юному пирату, столкнувшемуся с синеглазым и высокомерно-насмешливым обвинителем, едва исполнилось двадцать. И по всему выходило, что Дику, как и остальным, оправдательный приговор не светил. Капитан Кидд нагрешил достаточно, чтобы занять почетное место на виселице в доках Ист-Энда, в компании всей своей команды. Но в тот момент Ричарда волновало совершенно не это. Таким знакомым было холодное презрение в глазах прокурора… Именно подобным образом Рокэ глядел на Ричарда в ту ночь после того, как выпил протянутый оруженосцем яд. Хотя сейчас внимание было обращено не к нему, не к задыхающемуся от вернувшейся памяти Окделлу — Алва взирал на Уильяма Кидда. Кандалы ранили запястья, страх и ропот, волнами растекающиеся от приговоренных, наполняли зал суда жутью, болело избитое на допросах тело, но… Ричард готов был завыть в голос совершенно не от этого. Больно было глядеть на Алву. Такого спокойного, собранного, привычно уверенного в себе, который даже не представлял себе, что может что-то значить для оборванного, тощего мальчишки, которому уже назначена петля. Может, и хорошо, что не представлял? — Я требую высшей меры для этих отбросов общества, Ваша честь… Когда наброшенная на шею веревка еще не переломила шею, стоящий босыми ногами на грубых досках под улюлюканье безобразной воющей и ликующей толпы Ричард думал об отце, которому удалось избежать подобной участи только благодаря Алве. Для герцога и дворянина такая смерть не только ужасна, но и полна позора. Знал ли Рокэ, что спасает доброе имя Окделлов? Скорее всего, да. Алва никогда не делал ничего просто так. А потому Дикон идиот и мерзавец вдвойне… Думая об этом, он искал среди визжащего и ликующего сброда синеглазого красавца, по-прежнему служащего Короне, который ничего не знал ни о Лабиринте, ни о Кэртиане. Рокэ, или как там его звали в этой жизни, ожидания Ричарда не обманул. Он нашелся среди наблюдавших за казнью вельмож; расслабленно прислонился к столбу, на котором держался один из навесов, и глядел в сторону виселицы, на приговоренного капитана Кидда, не подозревая о том, что в очередной раз свершил возмездие, наказав не только кучку пиратов, поправших «Свод морских законов Англии», но и собственного трижды предателя и убийцу. И в момент, когда твердь ушла у Ричарда из-под ног, он не жалел о том, что жизнь его обрывается: отчего-то Дик знал, что будут и другие, и в них он опять будет наказан подобной встречей. Сейчас ему отчаянно хотелось видеть глаза Рокэ, обращенные в его сторону, и хоть каплю узнавания в них. Пожалуйста, монсеньор… Оказалось, что Варфоломеевская ночь намного страшнее Октавианской, но узнать об этом Ричарду довелось, лишь хрипя и захлебываясь собственной кровью, получив удар клинком от не считавшего нужным прятать свое лицо католика. Знакомое лицо, по-прежнему невозможно красивое для мужчины. В тот раз гугенот Дик, узнав своего убийцу, успел лишь удивиться тому, что такой человек, как Рокэ, пусть тот не имел бы и половины от Кэналлийского Алвы, мог позволить старой суке Екатерине Медичи втравить себя в столь гнусную историю. Смерть еретикам! Горите вечно в аду! И умирая, Ричард судорожно изловчился ухватить Алву за руки и, булькая кровавой пеной, пробормотать: — Зачем, монсеньор? Фанатизм вам так не к лицу… Умирая, последнее, что он увидел, — мелькнувшее удивление в сапфировых глазах. Или это был лишь отблеск горящих факелов? Несколько иначе все случилось в самом начале Второй мировой… Дикон столкнулся с ним при всеобщей мобилизации, что велась в Лондоне, и… выжил. Неожиданно и странно, учитывая предыдущее. Новобранец Джон Кембелл, безумно торопившийся на медосмотр, с размаху налетел на внезапно возникшего на его пути старшего офицера. — Прошу прощения, сэр, — смущенно промямлил Кембелл, поднимая слетевшую с головы почти сбитого с ног капитана (то можно было различить по нашивкам на форме) фуражку и, заглянув тому в лицо, потрясенно отдавал ее уже своему вечному проклятию — Рокэ из рода Алва. — Впредь советую быть более внимательным, — раздраженно фыркнул капитан, отряхивая головной убор, — в противном случае вы рискуете плохо кончить, юноша. Ричард еще долго потрясенно глядел ему вслед, почти позабыв о том, куда так спешил, а в ушах до глубокой ночи стояло произнесенное бархатным баритоном такое невозможно-знакомое и будорожащее «юноша». На следующее утро рядовой Кембелл поступил под командование капитана с испанской внешностью и с такой же испанской фамилией Алварес, не веря своему счастью, со страхом вспоминая гуннов и французские погромы и изо всех сил стараясь не думать о Талиге. Рокэ не обращал на Дикона ни малейшего внимания, не выделял его среди прочих, маялся от скуки, ожидая назначения их расчета на фронт, вечерами пил шотландский виски, пользовался бешеным успехом у взбудораженных войной англичанок и в упор не желал замечать обращенный в его сторону полный затаенной боли взгляд. — У вас ко мне дело, Кэмбелл? — Нет, сэр, просто… — Если нет, то было бы очень неплохо, если бы вы перестали на меня пялиться и постоянно путаться у меня под ногами, рядовой, — Ричард готов был провалиться сквозь землю. Алварес сейчас был такой… Алва, что у юноши на глаза навернулись слезы. И что с того, что вместо черно-белого олларовского мундира гибкое тело Ворона затянуто в строгую английскую форму, а черные гладкие до блеска волосы сейчас обрезаны, и о прежнем великолепии напоминает лишь иногда падающая на лоб черная прядь, разве это что-то меняет? — Это, знаете ли, несколько раздражает… — Прошу прощения, — выдавил из себя Дик и добавил до отвращения по-детски: — Я больше не стану… — Вот и отлично, — усмехнулся Алварес, обходя Дикона, и, не оглядываясь, бросил: — Не хватало мне еще влюбленных юных недоумков среди личного состава. — Но это вовсе не то… — но его уже никто не слушал. Да даже если бы Алва и дал себе труд задержаться и выслушал, что бы Ричард мог ему сказать? «Простите, эр Рокэ. Я до одури устал от этой бесконечной муки. Сделайте что-нибудь… Закончите это. Вы всегда спасали меня…» Так что ли? Пф… Это могло бы быть смешным, если бы не было так горько. Как то самое «я больше не стану…» Ну как можно «не стать», если его тянуло в сторону капитана, словно магнитом. Не подойти, упаси боже, тянуло смотреть… — Найдите себе девушку, Кэмбелл… По английским законам из-за ваших пылких взглядов мне придется делать себе харакири, юноша, — Алварес больше не злился, присел однажды рядом и протянул смущенному Окделлу флягу. Прищурившись, закурил, вглядываясь в серое даже ночью небо. — Что с вами не так? Ричард, не зная, что на это можно ответить, приложился к фляге Рокэ, делая большой, обжигающий гортань глоток, и зажмурился. Когда же он открыл глаза, рядом никого не было. Остался лишь едва уловимый запах табачного дыма и чужая фляга. — Проклятье! А потом случилась война. Дислокация на большую землю, на помощь воюющим против Гитлера союзникам. И все было совершенно не похоже на военные действия в Варасте. Эта война походила на Закат — клокочущий, затянутый едким ядовитым дымом, смертоносный. Сейчас все было иначе. Все, кроме Рокэ. Даже не будучи Первым маршалом, а являясь лишь капитаном, тот день за днем кидался грудью на амбразуру. Опять, словно в той, другой, войне. Словно был неуязвим. Словно и здесь капитан Алварес был любимцем и потомком Леворукого. И это доводило наблюдающего за ним Ричарда до исступления от страха… Убьют. И что тогда? Он уйдет следом. Да, возможно, он еще не один раз умрет и родится, и каждый раз будет находить и почти сразу терять. Холодно, надменно, возможно, жестоко… Кто может гарантировать, что будет хотя бы так, как сейчас? Что снова появится возможность просто быть рядом, видеть, слышать… Потому продолжавший не выпускать Рокэ из поля своего зрения Ричард имел реальный шанс заслонить того, кто давно стал для него самым важным человеком, когда захваченный в плен немецкий капрал, обезоруженный и, казалось бы, безобидный, неожиданно выхватил из голенища высокого сапога нож и метнул его в капитана, изучающего изъятые у пленного документы. В этот раз даже больно не было. Перед глазами закружилось, размазывая по угасающему сознанию мысль: «Вот оно… Хоть один раз я все сделал правильно…» Жаркое весеннее утро. На площади выстроились торжественно-взволнованные унары. До одури болит прокушенная крысой рука. Ричард старается не морщиться, стоит, опустив взгляд на мощенную брусчаткой площадь, и всем своим видом пытается показать сидящим на трибунах людям, что ему глубоко плевать на то, что ни у одного из них не достало смелости перечить приказу кардинала. Возвращаться в Надор не хочется, но показать этим людям свое разочарование он не желает. Еще секунда — и весеннюю тишину взорвет рев труб, который будет означать только одно — распределение окончено и… Позорное возвращение в Надор, скорбно и вместе с тем раздраженно поджатые губы матушки, долгие, бесконечно долгие вечера в холодном и сыром замке и такие же долгие разговоры о былом и упущенном. Дик опустил веки, ожидая. — Ричард Окделл, — прозвучало внезапно вместо ожидаемого воя труб. — Я, Рокэ из рода Алва, принимаю вашу службу. Дикон, вздрогнув, открывает глаза и смотрит в ту сторону, откуда доносится ленивый бархатный голос. Смотрит и… почти умирает снова, раз за разом, — от выстрела Карваля, всадившего пулю прямо в сердце, от острого меча кого-то из диких гуннов, от затянувшейся на тонкой пиратской шее петли, от стали ярого католика, на руках у ругающегося в голос капитана Алвареса… Дикон, оглушенный и растерянный, идет к рядам, на которых расположилась вся олларианская знать и, согнув колено, собирается говорить, до дрожи боясь заглянуть в синие прохладные глаза своего эра, дрожит, вздыхает, а потом произносит положенные по случаю слова клятвы, так, как ему кажется, она должна звучать: — Я, Ричард из рода Окделлов, клянусь… никогда не совершать своих прежних ошибок…