Он был лучшей книгой из тех, что я писал.

Джинён всегда был юношей спокойного нрава. Если в свободную минуту он не был увлечён айдольской группой, то в его руках появлялась книга. Тусклая краска и тоненькие страницы, на которых был пропечатан столь же протёртый роман. Джинён не читал других книг. Это осталось у него от матери. Рассказы о любви грели его душу сильнее всего. Такая нежность и романтичность в характере парня до боли ценилась лишь одним человеком из окружения темновласого, поэтому теплота их чувств была очень сильной. — Прости, мне действительно жаль, — в тёмном номере раздаётся нежный голос, обладатель которого сейчас судорожно хватает ртом воздух. — Всё в порядке. Пыл влажной ладони остужает белоснежная простынь, и Ёнджэ обессиленно ложится на кровать всей грудью. Тишина вновь воцарилась в омертвлённо-холодном номере отеля, и только очередной роман Джинёна глухо падает на ковровое покрытие, и без того усеянное разбросанными книгами. В тот день группа быстро закончила все свои съёмки, поэтому ещё днём парни были свободны. Чхве уговорил Джинёна прогуляться до какого-либо заведения и хорошенько отдохнуть, поэтому в номер они возвратились совсем под ночь. Тонкая цветущая улица вела их по заснувшей Корее. За разговором они и не заметили, как прибыли. В лёгкой домашней прохладе согревал нежный запах кофе и цепь запястий. Только Ёнджэ допускалось держать Пака за руку, шептать что-то по ночам и вообще любить его. Но… — Я ненавижу тебя, Джинён. Прошу, перестань жить своими книгами, посмотри на меня, — слёзно произносил парень со встрёпанными волосами пепельного оттенка. — Я жду, Джинён! — уже на тон выше говорит он и скидывает с полки коллекционную серию книжонок. Лицо обвиняемого исказилось болью. С каждой упавшей историей, в его сердце рос ком злости, который совсем вывел Пака из себя, после окончательного грохота и усталого выдоха Ёнджэ. С искусанных в кровь губ вырывается рваная фраза, и темноволосый в одно мгновение оказывается подле своего возлюбленного, крепко сжимая его ледяные запястья, украшенные достаточно глубокими шрамами. — Я вижу тебя, Чхве Ёнджэ, — так же грубо он обрывает очередную фразу и кидает парня на смятую постель пропахшую недорогим порошком из прачечной. Утопив его в объятиях одеяла, он сдёрнул с приподнятых бёдер шорты и нижнее бельё. Ёнджэ смог повернуть голову вбок, чтобы хоть как-то вдыхать жгучий воздух. Его шея была прибита тяжёлой ладонью к кровати, а руки бесполезно лежали у груди, пытаясь оттолкнуться. Джинёна так дразнило всё это: он чувствовал себя злодеем, который рушил все представления о том, что добро побеждает. Ремень затрещал на его бёдрах стянув за собой плотную ткань тёмных джинс. — Теперь я смотрю только на тебя, — эта фраза прозвучала особенно громко и особенно нежно, потому что на самом деле Джинён почти промурчал её. Первое рваное движение заставило тело младшего содрогаться изнутри. Сладострастные стоны сопровождались глухими шлепками двух тел и до боли приятным звуком их любви. Чем глубже Пак проникал внутрь Ёнджэ, тем громче второй стонал, его пальцы кривились захватывая белоснежное одеяло. В движениях Чхве чувствовалась некоторая нелепая грация, когда он пытался сопротивляться и вырваться, но тут же изгибался от жгучих чувств во всем теле. — Ну же, Ёнджэ, — парень зарывает пальцы в пепельные волосы и оттягивает голову парня назад, заставляя слёзный взгляд обратиться на него. Всё внутри бессердечного затрепетало, он разомкнул пальцы и в последний раз глубоко вошёл в жгучее нутро, оставляя белоснежный всплеск эмоций и горячих чувств внутри. Парень осторожно попятился назад. Он надел свои джинсы и изучил взглядом Ёнджэ, — все его бёдра были покрыты полупрозрачной жидкостью, а сам он неровно дышал, укладываясь на кровать всей грудью. — Прости, мне действительно жаль за это, — неожиданный порыв злости обрывается, и Пак начинает осознавать то, что натворил.