Камень рубин

Первое, что почему-то поразило его в облике Нибур — роскошные медно-рыжие волосы, уложенные в замысловатую причёску. Лет двести назад обладательницу таких огненных волос сочли бы ведьмой. Голос девушки сладкозвучно зазвенел, когда она застенчиво, как того требовали правила приличия, опустила глаза, окаймлённые густыми ресницами, и произнесла: — Рада высокой чести быть представленной вам, господин Нушрок! Ещё бы не рада! — невесело усмехнулся он про себя. Блестящий гвардейский офицер со своеобразной, но довольно привлекательной внешностью, с безукоризненной выправкой, золотыми эполетами, звенящими шпорами и саблей на боку — Нушрок в годы юности являл собой объект девичьих грёз. Портил этот образ колючий пронизывающий взгляд, в котором никогда не светилась нежность. Кривые зеркала показывали юноше толстого курносого коротышку, но прямые — они тогда ещё не были повсеместно запрещены и встречались даже в домах обывателей — никогда не лгали. А уж то, что Нушрок приходился единственным сыном главному министру Назлаху и обладал всеми возможностями для военной или придворной карьеры, делало его едва ли не самым завидным женихом всея Королевства. Девушка, прибывшая в замок в сопровождении родителей и наречённая его невестой, была безукоризненна во всех отношениях. Единственная дочь графа Днурока, красива, скромна, воспитана. Казалось, лучшей партии нечего и желать. Но, наряду с невольным восхищением, её появление вызвало досаду, какую испытывает всякий, лишённый возможности выбирать. Увы, в вопросах любви Нушрок не был властен над собой, полностью подчиняясь отцу. В восемнадцать лет Нушрок не видел необходимости связывать себя брачными узами, в особенности с той, к кому не испытывает ни капли теплоты. Самоуверенный молодой человек надеялся порушить давние устои, выбрав даму себе по сердцу, а не по велению родителей, пекущихся о наследстве, нравственности и укреплении связей. Впрочем, серьёзные отношения, заходящие дальше лёгкого флирта, его мало волновали. Недавно выпущенный в гвардейский полк в чине корнета, юноша с энтузиазмом втягивался в офицерскую жизнь. Занятия верховой ездой, казарменная муштра и книги по стратегии и тактике занимали Нушрока куда больше мыслей о семье. Назлах не торопил сына с выбором: пусть пока присматривается, заводит полезные знакомства. Ещё успеет остепениться. Так оно и шло до того дня, когда министр понял, что сын связался с дурной компанией и все мечты о достойной невестке вот-вот рассыплются в прах. До вступления в гвардию единственным приятелем Нушрока был Абаж, сын второго министра. Их семьи связывали узы давней рыцарской дружбы, мальчишки часто играли вместе, доставляя родителям головную боль многочисленными проказами. Однако в офицерской среде круг знакомых расширился и в нём оказался поручик Киток — бретёр, кутила и повеса. Молодые люди, разные абсолютно во всём, тем не менее быстро сдружились. Назлах, крайне недовольный новым знакомым сына, как-то раз пригласил Нушрока к себе в кабинет для откровенного разговора. Расположившись в кресле, министр кивком головы указал Нушроку на соседнее и начал вкрадчивым голосом: — Сын мой, прежде вы водили дружбу только с Абажем, чему я несказанно рад и молю Создателя, чтобы приятельские отношения между нашими семьями, установленные ещё нашими прадедами, продолжались как можно дольше. Предвижу, как вдвоём с Абажем вы свершите немало славных дел на государственном поприще! Нушрок, ожидая, пока отец подберётся к главному, исподволь разглядывал висящий на стене портрет деда — тоже Нушрока, некогда возведшего замок на скале, прозванной в его честь Нушрочьей. С холста на молодого офицера смотрели строгие глаза под густыми бровями и крупный фамильный нос. — Но, как мне стало известно, вы проводите слишком много времени в обществе поручика Китока, — продолжал меж тем Назлах. — Поверьте, это не самая подходящая компания для вас. — Отец, — перебил Нушрок, — я в состоянии сам решать, с кем мне общаться. — Неужели? — неприязненно сощурился Назлах, чуть подаваясь вперёд, словно хотел клюнуть своенравного сына. — Вы пока что в состоянии только сойтись с голодранцем и бабником из ужасной семьи! Над его родителями все смеются. Что ни бал — они тут как тут. — Да, родители Китока бедны, как церковные мыши, но это не делает их в меньшей степени дворянами, — спокойно парировал Нушрок. — Не всем же быть богачами! Кроме того, у них три дочери на выданье, вот они и не пропускают ни одного приёма в надежде хоть одну выпихнуть замуж. — Это ещё полбеды, — скривился министр. — Их семейка постоянно устраивает в своём доме сборища всё с той же целью — найти жениха. При этом приглашают кого попало и совершенно не заботятся, какую пищу для слухов дают обществу. Глупцы, они не в силах понять, что именно их неразборчивость, а вовсе не бедность отталкивает людей. — Но я, в конце концов, общаюсь с Китоком, а не с его родителями, — Нушроку уже надоела полемика, — а он прекрасный офицер, нареканий от командования не имеет. — Надеюсь, вы сделали необходимые выводы, — подытожил Назлах, сверля юношу злыми глазами. — Можете идти. Министр, уповая на сыновнее благоразумие, надеялся, что тот поспешит порвать все связи с несносным поручиком. Что поделать, — думал отец, — Нушрок ещё слишком молод, не умеет разбираться в людях. Ничего, опыт придёт со временем, а пока следует помочь, направить в нужное русло. Однако упрямый Нушрок, вопреки отцовским чаяниям, не видел причин ссориться с Китоком. Назлаху и в страшном сне не могли привидеться события, воспоследовавшие за дружбой корнета и поручика. Однажды случилось именно то, чего опасался министр: Киток пригласил Нушрока в родительский дом, где как раз собралась шумная компания, преимущественно из мужчин разных возрастов и званий. Сборище незнакомых людей не понравилось Нушроку, подумавшему, что отец прав насчёт этого семейства и девицам, вынужденным терпеть докучливых кавалеров, остаётся посочувствовать. Он собрался уйти под благовидным предлогом, но тут хозяйка дома, стрельнув глазами в его сторону, объявила о том, что сейчас Ацинис споёт для всех присутствующих. Судя по восторженной реакции гостей, зрелище предстояло интересное. Юноша из любопытства решил задержаться и послушать песню. Ацинис, старшую из сестёр Китока, он не раз видел при дворе: именно её родители старались почаще выводить в свет. Девушка не противилась, хоть и стеснялась простенького платья, не могущего соперничать с нарядами светских модниц, и перешёптываний за спиной. Ей хотелось замуж за кого угодно, лишь бы вырваться из опостылевшего дома до того, как уйдут года, увянет красота — единственный её капитал, и она станет никому не нужным перестарком. Участь приживалки, гувернантки или монастырской послушницы Ацинис не устраивала, поэтому она покорно выполняла наставления отца и матери. Девушка украдкой кидала взоры на молодого офицера, которого брат привёл в их дом, возможно и по настоянию родителей. Она не питала надежд относительно Нушрока. Разве сына главного министра заинтересует бесприданница? Разве отец юноши одобрит их связь? Но Ацинис подчинялась воле родителей, а они сейчас велели ей петь. — Ты же не хочешь, чтобы наши гости заскучали и разбежались? — шепнула мать, выталкивая её на середину комнаты. Средняя сестра села за рояль и заиграла, а Ацинис запела свой любимый романс об одинокой иве, плачущей на речном берегу. От звуков её голоса по телу Нушрока пробежала приятная дрожь. Он даже не представлял, что у этой серенькой девицы такой чудесный голос! Словно впервые он увидел её тонкую фигурку, чуть грубоватые, но правильные черты, чёрные локоны, обрамлявшие бледное, с заострённым подбородком лицо. Закончив песню, Ацинис поклонилась и, раскрасневшись, выбежала из гостиной. Мать поджала губы в ниточку, выказывая недовольство. Нушрок понял, что девушке непременно достанется за её неожиданную выходку. Сказав, что хочет подышать свежим воздухом, он поднялся и вышел вслед за Ацинис. Девушку он нашёл в саду на скамейке. Ацинис сидела, ковыряя носком туфли усыпанную гравием дорожку. В руке она держала красную розу, только что сорванную с ближайшего куста. Услышав шаги, она подняла голову и тут же вздрогнула под цепким взглядом Нушрока. — Ой, господин Нушрок, до чего же у вас пронзительные глаза! — Виноват, всё время забываю, что никто не выносит моего взгляда, — извинился юноша и счёл нужным пояснить. — Это у нас семейное. В глаза моему отцу не могу смотреть даже я. — Не хотелось бы мне столкнуться с вашим батюшкой! — печально улыбнулась Ацинис. — Простите мою бестактность, но почему вы ушли от остальных гостей? Они вам не по душе? — По правде сказать — да, — протянул Нушрок. — Но также мне хотелось избавить вас от нотаций матери, которая не простит вам вашего побега. Однако, зачем же вы убежали? Ваш концерт имел огромный успех! — О, благодарю вас! Если бы вы знали, как мне тяжело развлекать гостей по приказу маменьки, улыбаться, когда на душе кошки скребут! — горячо заговорила девушка, видя возможность, наконец, излить наболевшее. — Как тошно чувствовать себя обузой, лишним ртом! Как больно видеть старания родителей устроить наше с сёстрами будущее! — Замечательно же они устраивают ваше будущее, выставляя вас, как товар, на обозрение всяким проходимцам! — не удержался Нушрок. — Понимаете, они всё стараются держать марку, показывая видимость достатка, а дела с каждым годом всё хуже. Вот наш бедный сад… Он совсем запустел, поскольку нечем стало платить садовнику и его пришлось рассчитать. А со сборищ хоть какие-то деньги. Они портят нашу репутацию, но без них мы пойдём по миру. Замкнутый круг! Простите, я слишком много вам сказала. Не надо бы вам знать. Ацинис уронила цветок. Нушрок поднял его и протянул девушке. Глаза их снова встретились. Юноша почувствовал, как уплывает, тёплые волны уносят его неведомо куда. О связи Нушрока и Ацинис поначалу знали только Киток и родители девушки. Юноша, памятуя разговор с отцом, не спешил поверять ему сердечные тайны. Вместе с тем Нушрок понимал, что вечно так продолжаться не может. Нужно поговорить с отцом о женитьбе. Какое значение имеют деньги, особенно для их обеспеченной семьи, если на первом месте чувства! А он считал напрасно прожитым день, когда не видел Ацинис, не слышал её голоса, от которого просто терял голову. Первая любовь захлестнула молодых людей со всей силой и они, как многие другие пары, наивно полагали, что их чувства вечны, сильнее самой смерти и способны выдержать любое испытание. От бесед с держанием за руки влюблённые скоро перешли к пылким поцелуям, а там и переступили грань, определяющую отношения мужчины и женщины. Нушрок, упиваясь новыми ощущениями, всё оттягивал объяснение с отцом, пока нежданный визит не заставил его пойти на откровенность с Назлахом. В тот вечер Нушрок был дома один. Назлаха, как всегда, задержали неотложные дела, и он вполне мог вернуться поздно, а то и вовсе остаться ночевать во дворце. Во дворе замка затрубил рог и тотчас же заскрипели цепи, опуская мост. — Что бы это значило? — подумал Нушрок. — С визитами ни я, ни отец сегодня никого не ждём. Кому вздумалось навестить нас на ночь глядя? Его сомнения разрешила горничная, возвестившая: — Господин, вас хочет видеть госпожа Ацинис. — Ацинис? — вздрогнул юноша. — Скорее, проси! Девушка, войдя в гостиную, сразу же бросилась ему на шею. — Милый! Как хорошо, что я застала тебя одного, без твоего отца! Я боюсь его, как чумы. — Ацинис, что заставило тебя приехать сюда в такой час? — спросил Нушрок с неистово бьющимся от радости сердцем. Она, вздохнув, спрятала лицо на его груди. — Просто… У меня неотложный разговор. Я весь день тебя прождала и, видишь, решилась ехать в твой замок. До чего же тяжело мне далось это решение! Да ещё родители одолели расспросами. — Что случилось? — забеспокоился Нушрок. — Ты бледна! Тебе дурно? Да что же я держу тебя? Садись! — Ничего, просто утомилась и голова кружится, — пробормотала девушка, принимая заботы Нушрока. — Ты заболела? — не на шутку встревожился юноша. — Нет… То есть да… — Ацинис комкала в руках перчатки. — Я была у врача и он подтвердил. Я никому не говорила, только тебе… — Ты ждёшь ребёнка? — догадавшись, напрямую спросил Нушрок. — Да, твоего ребёнка, — густо покраснела она. — Лучшего исхода и придумать нельзя! — возликовал Нушрок. — Я давно собираюсь поговорить с отцом о нашей свадьбе. Теперь откладывать нельзя. Отец не посмеет мне отказать. — Скорее он придёт в ярость и костьми ляжет, но не пустит в свою семью девицу, не умеющую беречь целомудрие, — горестно пролепетала Ацинис. — Тогда я обойдусь без его благословения! — запальчиво ответил Нушрок. — А чтобы ты не сомневалась в серьёзности моих намерений… С этими словами Нушрок вышел из гостиной. Вернулся он с изящным кожаным футляром в руках. Ацинис восхищённо ахнула, увидев его содержимое. В футляре лежало старинное, тонкой работы рубиновое ожерелье. Ровно двенадцать камней, выточенных в виде капель, располагались в два ряда. Отсветы пламени из камина играли на гранях, заставляя их светиться таинственным кровавым огнём. — Это наше фамильное ожерелье, передающееся из поколения в поколение, — торжественно произнёс Нушрок. — Мой отец подарил его матери в день свадьбы. Отныне оно по праву твоё. — Что ты! — отшатнулась девушка. — Я не могу принять такой подарок! Но Нушрок, не слушая возражений, собственноручно застегнул замочек украшения на её шее. Как он ни уговаривал Ацинис остаться, та ни за что не захотела ждать приезда Назлаха и, поклявшись в вечной любви, отбыла восвояси. Нушрок, не находя себе места, шагал из угла в угол. Минуты казались ему бесконечными часами. Вот, наконец, в ущелье раздалось знакомое пение рожка и карета с гербом на дверце, хвала зеркалам, въехала во двор замка. — Добрый вечер, сын, — кивнул министр. — Вы ещё не ужинали? — Ужин подождёт, дорогой отец! У меня к вам серьёзный разговор. — Серьёзный? Что ж, идём в кабинет. Внутренне трепеща, Нушрок поведал о том, что пора подумать о женитьбе. — Хороший разговор, — согласился отец. — Пожалуй, действительно пора. В семье Днуроков подросла дочь. Превосходные манеры, прекрасное образование… — И богатое приданое, — закончил Нушрок. — Видите ли, отец, дело в том, что я уже выбрал себе невесту и другой мне не надо. — Вот как? — покосился Назлах. — И кто же сия счастливица? — Ацинис, дорогой отец, — вызывающе улыбнулся Нушрок, готовясь к буре. Министр на мгновение потерял дар речи. Опомнившись, он вперил в сына испепеляющий взгляд. — Что за дурацкие шутки? Взять в жёны бесприданницу с подмоченной репутацией? Я думал, сын мой, вы здравомыслящий человек, а вы просто неразумное дитя! — Дело в том, отец, — Нушрок понял, что уговорить отца не удастся и потому решил выложить всё начистоту, — что Ацинис ждёт от меня ребёнка и я, как честный человек, обязан взять ответственность на себя. — Честный человек? Ответственность?! — возопил Назлах так, что Нушроку стало не по себе. — Так ты ещё и болван, не умеющий держать в узде собственные желания? Спутаться с нищенкой, со шлюхой! — Не смейте так говорить о ней! — вспылил юноша. В умении сверкать глазами он с успехом мог тягаться с папенькой. — Ещё как посмею! Глупец, неужели ты не понимаешь, что её семейка нарочно всё подстроила, чтобы затащить тебя под венец, а ты и уши развесил, влюблённый осёл! Пойми, балбес, что ребёнок этот, если он действительно существует, может быть чьим угодно! Нушрока впервые кольнуло сомнение. Действительно, Ацинис слишком уж быстро уступила ему. И, хотя она уверяла его в безграничной верности, где гарантия, что слова не разошлись с делом? Ведь в её доме так много бывает молодых людей, из которых каждый второй бесцеремонный нахал… Он понял мысль Назлаха. Родители Ацинис готовы на всё, дабы породниться с главным министром. В том числе они согласны пожертвовать честью дочери, рассчитывая, что он поступит как порядочный человек. И ему придётся — как знать? — воспитывать чужого ребёнка. Или окажется, что никакого ребёнка вовсе не было. А если, статься, молодой человек откажется от девушки, то её семья всё равно не в накладе: министр не пожалеет денег, чтобы замять историю. — Я обязан отвечать за свои поступки! — заученно высказал Нушрок. Страсть боролась в нём с холодным расчетом. — Отвечать? Благодарю покорно, сынок, вы и без того натворили достаточно! Позвольте уж мне самому разобраться с этой девицей и её вы… ребёнком. Вас же прошу ни во что не вмешиваться. — Нет, отец, я вправе сам решать, как мне поступить! И я собираюсь жениться на девушке, которую обесчестил! — Воистину, любовь застилает разум! — прорычал Назлах. — Хочешь решать, значит? Ну так выбирай. Если ты сейчас отправишься к ней, то больше не переступишь порог отчего дома. Я отрекусь от тебя. Если предоставишь мне право действовать самому, то я устрою так, что девица и дитя ни в чём не будут нуждаться, и никто не узнает об этой истории. Решай! Потом Нушрок не раз думал, как сложилась бы его судьба, пойди он против воли отца. Тогда он был молодым человеком, чей путь только начинался. Впереди его ждала блестящая карьера. Нушрок знал цену словам отца. Пойти против него значило стать изгоем без гроша за душой. Похоронить все далеко идущие планы, со скандалом вылететь из полка, с громадным трудом пробивать себе дорогу в жизни, опозорить доброе родовое имя — вот что значило выбрать Ацинис. Стоило ли ломать всё ради ветреной девицы и ребёнка, который, может статься, и не его вовсе? Нушрок был молод. Он избрал карьеру. По прошествии многих лет он уже не сомневался, что поступил правильно, послушавшись отца, и снисходительно усмехался, вспоминая юношеское увлечение девчонкой, имя которой теперь с трудом мог вспомнить. Назлах, даже не поужинав, в тот же час уехал, презрев опасность путешествий по горам в тёмное время суток. Вновь отец и сын увиделись на следующий вечер, когда с дневными заботами было покончено. — Всё сложилось как нельзя лучше, — потёр руки министр, ловя вопрошающий взгляд сына. — Родители девицы, как я и предполагал, согласились принять щедрые отступные. У них на примете есть достойный человек, готовый взять Ацинис в жёны, закрыв глаза на её прошлое, а её отпрыска воспитать, как собственное дитя. Надеюсь, вы вынесете урок из всего произошедшего. — Могу я хотя бы попрощаться с ней? Министр вынул из кармана рубиновое ожерелье и сложенный вчетверо лист бумаги. — Она просила передать вам это. Прочтите и успокойтесь. У Нушрока потемнело в глазах. Ацинис, залив письмо слезами, умоляла простить ей чудовищный обман — она пыталась навязать ему чужое дитя и теперь горько раскаивается. Она, гадкая, достойна презрения. Она просила не искать её и как можно скорее забыть. Нушрок, скомкав бумагу, швырнул её в камин. Письмо тут же вспыхнуло и мгновенно сгорело. — Вы заставили её написать такое? — Клянусь всеми зеркалами, я тут ни при чём! — фыркнул Назлах.- Она сама вручила письмо и мне, признаться, всё равно, правда в нём, или ложь. Вам же проверять не советую, да и не выйдет. Она уже уехала. Я не знаю, куда именно. Родители Ацинис хранили молчание. Киток, к которому Нушрок пристал с расспросами, тоже ничего не пояснил. — Я знаю не больше твоего, — пожал плечами поручик. — Сестрёнка получила от твоего отца круглую сумму и уехала куда-то в провинцию. Вскоре Китока из-за очередной дуэли перевели в другой полк. Общение с ним сошло на нет. Полагая, что клин клином вышибают, Назлах несколько дней спустя вновь заговорил о женитьбе, посулив сыну знакомство с девушкой, достойной носить рубиновое ожерелье. С данной целью он и пригласил Нибур в замок, устроив так, чтобы молодые люди остались наедине. Возможно, Нушрок полюбил бы невесту, встреться они позже, когда утихла бы боль предательства. Сейчас в его сердце зияла кровоточащая рана, и он воспринял девушку как обузу. Всё же юноша старался держаться с ней учтиво — она ведь ни в чём не виновата и, как он, подчинялась чужой воле. Поскольку всё решили за них заранее, предложение руки и сердца, сделанное Нушроком, прозвучало как пустая, но необходимая формальность. Дело, на радость старшего поколения, шло к скорой свадьбе. Как ни пытался Нушрок забыть Ацинис, получалось из рук вон плохо. Он всё время сравнивал её с Нибур. В чём-то первая любовь превосходила невесту, в чём-то уступала ей. Черты лица Нибур выделялись благородной утончённостью, руки с тонкими пальцами казались высеченными из мрамора. В движениях её, манерах, гордой посадке головы сквозила чистая порода. В Ацинис не наблюдалось изысканности. По-своему очаровательная, она брала живостью нрава, приправленной неиссякаемой нежностью. С Нибур нашлось больше общих тем для обсуждения, она легко поддерживала беседу там, где Ацинис оставалось исключительно слушать, кивая головой. Голос Нибур тоже был приятен, вот только она, напрочь лишённая музыкального слуха, не пела. До свадьбы не допускала даже поцелуев. Став женой Нушрока, продолжала демонстрировать скромность, окутавшись, словно коконом, ореолом холодной сдержанности, предпочитая чувственным удовольствиям прогулки под луной. Нушрока, привыкшего к страстности Ацинис, подобное отношение злило. Впрочем, он лелеял надежду когда-нибудь растопить этот лёд. Нибур обожала драгоценные камни и знала в них толк. Когда Нушрок в день венчания преподнёс ей то самое рубиновое ожерелье — он не посмел нарушить традицию — её глаза заблестели искренним восторгом. Она нежно касалась камней подушечками пальцев и, казалось, часами могла любоваться игрой света на отшлифованных гранях. Стоило ей надеть украшение, как все двенадцать рубинов загорались внутренним жарким огнём. На шее Ацинис они так не сверкали. Нечего и говорить, что ожерелье, нашедшее истинную владелицу, стало любимой драгоценностью Нибур. Именно в нём художник запечатлел её на портрете, красовавшемся с тех пор в фамильной галерее. Мрачный замок, овеваемый постоянной прохладой горных ущелий, заметно преобразился с приходом молодой госпожи. Нибур вела хозяйство с рачительностью опытной экономки, чем весьма расположила к себе Назлаха и вызвала уважение Нушрока. Он понимал, какое сокровище ему досталось, ему льстили завистливые взгляды придворных, но того возвышающего спектра чувств, что пробудила в нём Ацинис, Нушрок не испытывал. И не считал себя обязанным испытывать. Со стороны они выглядели безупречной парой, но налёт отчуждения, появившийся в самый первый день, оказался непреодолим. Возможно, молодую жену не устраивало сложившееся положение вещей, но она ничем не выказала недовольства. О чём сокрушалась Нибур, так о том, что возле замка нельзя разбить сад. Вокруг сплошные скалы, где едва-едва росло единственное чахлое деревцо, уцепившиеся корнями за расщелины, невесть чем жившее и чудом не вырванное ветром. Однако камень упрям, а Нибур оказалась ещё упрямей. Она велела слугам привезти несколько мешков плодородной земли и, выбрав самый освещённый участок двора, устроила там клумбу. Затем съездила к господину Летяду, увлекающемуся садоводством, и купила саженцы роз. Нушрок смотрел на чудачества жены сквозь пальцы, уверенный, что розы не приживутся. Его мысли занимало иное: всё более накаляющаяся политическая обстановка. Король Гревзи Пятнадцатый не поладил с правителем Герцогства Чёрных озёр. Над Королевством, как сизая грозовая туча, вспухало напряжённое ожидание, закономерно разрядившееся, когда посол герцога швырнул на стол в зале заседаний ноту с объявлением войны. В эти же самые дни Нибур, румяная от смущения и радости, прошептала мужу, что ждёт ребёнка. И снова Нушрок совершенно некстати вспомнил Ацинис, чьё дитя, наверное, уже сделало первые шаги. А он даже не знает, сын у неё, или дочь. На сей раз в своём отцовстве он был абсолютно уверен, но, странное дело, новость не вызвала того всепоглощающего прилива нежности — как тогда, хотя, конечно, его обрадовала беременность Нибур: Нушрок мечтал о сыне. Просто всё как-то не вовремя. Ему, гвардейскому офицеру, надлежало отправиться на фронт в первых рядах. А уж как он вернётся — со щитом или на щите — о том знает один Всевышний. — Мне жаль, что всё так совпало: и война, и это… — словно прочитав его мысли, сказала молодая женщина. — Я не вправе препятствовать вам выполнять воинский долг. А, когда вы вернётесь со славой, вас встретим я и наш сын. Нушрок поцеловал её руки. — Не переживайте, душа моя, — сказал он обеспокоенной жене, — уверен, что кампания не затянется и я вернусь домой ещё до того, как наше дитя увидит свет. И он осторожно коснулся живота Нибур. На войне быстро растут в чинах. Нушрок, преодолев менее чем за год путь от поручика до полковника, невесело шутил, что стал бы генералом, затянись противостояние подольше. Война уничтожила в нём последние остатки юношеской наивности, оставила шрамы и сломанный в сражении нос, ещё больше теперь походивший на птичий клюв, но и научила многому. В ожесточённых баталиях, где наибольшие потери несла гвардия, и конных походах у него почти не оставалось времени, чтобы думать о доме, отце и Нибур. Письма приходили с запозданием. Нушрок, угадывая тревогу между ободряющих строк, отвечал близким, что жив-здоров, приказывал жене беречь себя, обещал отцу привезти в подарок шпагу самого герцога, ведь недалёк день, когда королевские войска погонят противника до стен его столицы. Между тем Нибур, презрев своё интересное положение, ежедневно ездила в Олкетс, где на центральной площади глашатай оповещал о ходе сражений, а чиновники с эмблемой военного ведомства на камзолах раздавали пахнущие свежей типографской краской списки убитых и раненых. — Дорогая моя, вам нет никакой нужды подвергать себя опасности в давке, — увещевал Назлах. — Все новости вы можете услышать от меня. И, уверяю вас, я знаю намного больше площадных крикунов. — Ох, дорогой отец, но ведь я, случается, не вижу вас целыми днями! — восклицала невестка, с мольбой взирая на грозного свёкра. — Я не могу ждать так долго! Если что-то случится с ним… то лучше узнать сразу… — Как знаете, — буркнул министр. — Охота вам трястись в карете и торчать на солнцепёке — воля ваша. Известия с фронта запаздывали ровно на сутки. К тому времени, когда Нушрок очнулся в полевом госпитале, о его судьбе в Олкетсе толком ещё ничего не было известно. Камеристка, пробившись сквозь толпу, одна из первых получила заветный список и поспешила к коляске, ожидавшей на углу площади. — Вот, госпожа! — гордо крикнула она ещё издали. — Дай же мне его, Асырк, дай скорее! — Нибур поспешно схватила лист, ища среди напечатанных смазавшейся краской имён одно, которое надеялась никогда там не найти. — Его здесь нет, нет и быть не может. Ай! Внезапно побелев, она выронила список, оседая на подушки сиденья. Перепуганные кучер и камеристка захлопотали вокруг хозяйки, пытаясь привести её в чувство. — Госпожа, госпожа! — причитала Асырк, поднося к её лицу флакон с нюхательной солью. — Тунк, что ты встал, как истукан?! Придержи ей голову! Вот так, вот, кажется, порозовела. Уф! — Асырк… Список… — прошептала Нибур, шаря пальцами по сиденью. Тунк первым отыскал на дне кареты злополучную бумагу и с поклоном протянул хозяйке, однако проворная камеристка выхватила список из его руки. — Дай-ка мне! Не извольте переживать, госпожа, вам вредно в вашем положении. Я сама взгляну. Может, ошибка вышла? А ты, Тунк, вези к доктору! — Не надо доктора! Мне уже лучше, — запротестовала Нибур. — Не томи, Асырк, или я, клянусь зеркалами, сейчас же тебя рассчитаю! Что там? Он… — Сейчас, госпожа! Одну минуточку! — отозвалась камеристка и воскликнула торжествующе. — Что я говорила? Он не убит, госпожа, нет! Господин Нушрок числится в без вести пропавших, а это значит — ранен или в плену… Ой! То есть — непременно жив! — Жив… — прошептала Нибур, едва шевеля бескровными губами. Младенец вовсю ворочался в её чреве. Назлах, узнав о происшествии, пришёл в ярость и категорически запретил невестке покидать замок, приставив к ней слуг и вызвав из столицы врача. — Добились своего? Я ли вас не предупреждал? — сердито отчитывал министр. — Вы жена офицера, вам всегда следует быть готовой к подобному исходу. Кому лучше от ваших треволнений? Вашему мужу? Или, может, ему? Назлах указал на округлившийся живот Нибур. Молодая женщина, охнув, натянула одеяло до подбородка. Министр, сменив гнев на милость, обещал сей же час узнать о судьбе Нушрока из своих источников, хотя — он абсолютно уверен — беспокоиться наверняка не о чем. И уже этим вечером Нибур знала, что муж её ранен и находится на излечении, а неделю спустя получила тому письменное подтверждение от самого Нушрока. Она, следуя приказу Назлаха, не бывала дальше двора замка, ухаживала за цветами и ждала. Здоровье становилось всё хуже: отекли ноги, одолевали тошнота и головные боли, рябило в глазах. Нибур часами лежала на боку, изучая стену. Единственным развлечением её стали книги, которые читала ей вслух верная Асырк, да редкие визиты подруг. Всё на свете рано или поздно приходит к определённому финалу, в том числе и войны, какими бы затяжными они ни казались. Нушрок вернулся в отчий дом, выполнив-таки хвастливый посул: в качестве трофея он привёз шпагу герцога Чёрных озёр. В замке его ждали два открытия — разительно переменившаяся жена и три розовых куста, щеголяющих распустившимися рубиново-красными цветами. — Я никогда не нарушаю обещаний, — улыбнулся Нушрок, касаясь губами губ Нибур. — Как раз успел к появлению на свет нашего первенца. Он положил ладонь на её живот и едва не отдёрнул руку от неожиданности, ощутив исходящий изнутри толчок. — Он здоровается с вами, — произнесла счастливая Нибур. От Нушрока не укрылся болезненный вид жены, но он списал всё на естественные изменения её состояния. Он понимал, что надо ей уделять побольше внимания и каждый раз, уезжая утром, обещал вернуться пораньше, но постоянно задерживался. Его с головой накрыли дела, новые увлечения. Расставшись с офицерским мундиром с полковничьими эполетами, Нушрок, войдя в состав министерского кабинета, окунулся в хитросплетения дворцовых интриг. Стране, пожинающей победные лавры, грозила новая напасть: солдаты, побывав за границей, насмотрелись на жизнь без кривых зеркал. Их рассказы могли всколыхнуть в народе волну протеста против лживой традиции. Король решил прибегнуть к устрашению. Прежде всего он повелел возвести на окраине Олкетса тюрьму для непокорных. Нушрок принял непосредственное участие в проектировании и строительстве башни, облекшейся чёрной славой и прозванной Башней смерти. Впоследствии молва приписала сооружение тюрьмы одному Нушроку, а тот не спешил опровергать заблуждение. По всему королевству росло количество зеркальных мастерских, управление которыми прибрали к рукам Нушрок и Назлах. Прямые зеркала подверглись строжайшему запрету с последующим повсеместным изъятием. Единственное правдивое зеркало сохранилось во дворце, хотя Нушрок подозревал, что могли уцелеть и другие собратья королевской реликвии. В тот день он что-то горячо обсуждал с Абажем, когда их беседу прервал посланный из замка слуга, известивший хозяина, что у госпожи подошёл срок родов. Чертыхнувшись, молодой министр отправился домой. Нушрок не слишком торопился: всё равно его присутствие не требуется, врач справится, кормилица найдена. Жаль, не успел утром перемолвиться с женой хоть парой слов, приободрить, сказать, как она ему дорога. Но всё, в сущности, вздор. Успеют наговориться. Как он и предполагал, в комнату Нибур его не допустили. Нушрок, послушав доносящиеся из-за двери жалобные стоны роженицы, отправился на конюшню, велев седлать коня. Ему хотелось бежать куда угодно, только бы подальше от этих гнетущих стен. Всё, что он хотел сказать Нибур, ещё скажет. Нушрок, склонив голову, стоял над телом, из которого ушла всякая жизнь, всматриваясь в прекрасное даже после смерти лицо жены. Кормилица поднесла ему крохотный попискивающий свёрток. Нушрок глянул на красное сморщенное личико младенца и снова отвернулся. — Она просила передать что-нибудь? — спросил он у Асырк. — Госпожа сказала, что очень вас любит и чтобы… — камеристка, всхлипнув, утёрла глаза тыльной стороной ладони. — Чтоб вы отдали рубиновое ожерелье дочери, когда ей исполнится восемнадцать. Нушрок не сразу понял, о какой дочери идёт речь. Он настолько настроился на появление сына, которому заранее придумал имя Раггал, что даже и не рассматривал возможность рождения девочки. — Оставьте нас, — хрипло выдохнул он. Опустившись на колени перед телом жены, Нушрок погладил холодные её пальцы, спутанные пряди рыжих волос и прошептал слова, которые не сказал живой, в правоте которых сам не был полностью уверен: — Я люблю тебя… Признание ничего не изменит, но вдруг мёртвой так спокойнее? С уходом Нибур исчезло нечто важное, привычное, оставив в сердце пустоту — словно вынули оттуда частичку. Нушрок то и дело натыкался на вещи, принадлежавшие покойной, ещё больше растравляя рану. Он приказал убрать с глаз долой всё, напоминавшее о ней, и собирался выкорчевать кусты рубиново-красных роз, однако у него рука не поднялась избавиться от цветов, в которые Нибур вложила столько труда и с которыми возилась не меньше, чем с живыми существами. В вечер после похорон Нушрок сидел в гостиной в полном одиночестве, задумчиво рассматривая обитый кожей футляр. Откинув крышку, он взял рубиновое ожерелье и принялся поворачивать его так и этак, наблюдая за игрой камней. Благородные рубины, поглотив отблеск пламени, неожиданно засветились зловещим багряным огнём. Будто двенадцать капель крови лежало на ладони Нушрока. — Никогда не замечал, как проклятые рубины похожи на кровь! — пробормотал министр, поспешно пряча драгоценность в футляр. Восемнадцать лет спустя он выполнит последнюю волю Нибур, подарив ожерелье дочери на её восемнадцатилетие. Сейчас кроха, не получившая даже имени, дремала в колыбели, не имея понятия ни о настоящем, ни о будущем. Возможно, хотя бы ей двенадцать рубинов принесут счастье. * * * — Господин главный министр, к вам проситель! Лакей, застывший в дверном проёме, поклонился так низко, что его стан перегнулся пополам. — Гони его в шею! — посоветовал Нушрок. — Приёмный час давно миновал, а зеркальные мастерские дожидаются инспекции. Однако посетитель, отличавшийся завидным упорством, отстранив лакея, предстал перед министром. Наглецом оказался юноша лет около двадцати, прилично одетый, судя по всему, из незнатной, но интеллигентной семьи. Он шумно дышал. На лбу блестели капельки пота. — Да вы, кажется, перегрелись на солнце, молодой человек! — недобро ухмыльнулся Нушрок. — Не желаете ли охладиться на Башне смерти? Юноша, идя ва-банк, бухнулся на колени. — Господин главный министр, умоляю, выслушайте меня! Нушрока сотни раз умоляли, в том числе и выслушать очередную докучливую просьбу, поэтому слова не трогали его. Пора отправляться в мастерские, день с утра не задался, да тут ещё дерзкий молокосос. И самое странное — что-то мешало попросту вышвырнуть его вон. Министр устремил на съёжившегося юношу пристальный взгляд. На миг ему почудилось, будто он посмотрел в глаза самому себе. Знакомыми показались нос с тонкими ноздрями и заострённый подбородок. Когда-то давно он знал человека с похожими чертами. — Не может быть! — пронеслось в голове. Министр знаком приказал растерянному лакею убраться прочь и, как только они остались наедине, обратился к юноше: — Хорошо, я вас выслушаю. Присядьте и представьтесь. — Моё имя Раггал, господин главный министр. В горле Нушрока пересохло. Конечно же, имеет место обыкновенное совпадение. Он никому, кроме Нибур, не говорил, как мечтал назвать неродившегося сына. Нушрок не помнил, обмолвился ли о том первой своей любви. — Как… зовут вашу мать? — с трудом выдавил он. — Ацинис, господин. Ради неё я посмел обеспокоить вас. Только ради неё! Нушрок прерывисто вздохнул: прошлое догнало его, исказив, как в кривом зеркале, все потаённые мечты. Ошибка исключалась: здесь, перед ним, в этом кабинете сидит человек, который мог бы быть его сыном. Давно нет на свете Назлаха, но и Ацинис ему больше не нужна, ничего не хочется менять. Зачем? Министр в память о первой любви собрался выполнить просьбу Раггала в обмен на обещание больше никогда не возникать в его жизни. Сын Ацинис ратовал за отца, мелкого чиновника, проигравшего в карты казённую сумму. Нушрок поморщился: вот, значит, за кого выпихнули несчастную девицу. Вероятнее всего, деньги Назлаха он тогда же пустил по ветру. — Ради блага вашей матери я и пальцем не пошевелю, чтобы вытащить её муженька из тюрьмы, — твёрдо произнёс министр, осаживая ошарашенного юношу. — Поймите, такие люди неисправимы. Если освободить его, он снова возьмётся за прежнее. Разве мало слёз пролила по его вине ваша матушка? Потрясённый Раггал кивнул. Удовлетворившись таким ответом, Нушрок продолжал: — Позволим же вору понести заслуженную кару, а вам с матерью освободиться от эгоиста, думающего лишь о себе. Я уверен, вы справитесь. Чем вы занимаетесь? — Я учусь на врача, — пролепетал Раггал. Нушрок бросил на стол приятно звякнувший кошелёк. — Возьмите на первое время. Я распоряжусь, чтобы вам выделили обеспечение за счёт казны и не притесняли из-за происшествия с отцом. Можете идти. Теперь для Нушрока не имело никакого значения, кто настоящий отец Раггала. Мечта перегорела и не стоила того, чтобы баламутить былое. — Проклятье! — скрипнул зубами главный министр, посмотрев на часы. — Сколько времени он у меня отнял! Пора торопиться: зеркальные мастерские нуждаются в проверке. А после предстояло проследить, как идёт подготовка к празднованию восемнадцатого дня рождения Анидаг. Слава зеркалам, хоть в этом году не ломать голову над подарком. Дочь, несомненно, обрадуется старинному ожерелью с двенадцатью рубинами. Она ведь обожает драгоценные камни.