Fault

      Что Света в больнице, узнаёшь совершенно случайно. От всё той же вездесущей Суровцевой. Вета приходит на питерский концерт и уже за кулисами уговаривает посидеть и поболтать. Ты вначале упираешься – усталость после концерта, мечты о кровати, – но в итоге соглашаешься. Давняя подруга терпеливо ждёт, пока вы с ребятами полностью сложитесь, так же выдерживает марафон коридоров по дороге к заднему выходу. Впрочем, избежать встречи с фанатами не удаётся, Суровцева смотрит с усмешкой, но ничего не говорит. Ты тоже молчишь.       Разговаривать начинаете только в квартире Виолетты. Она кормит тебя, не слушая возражений (впрочем, ты сопротивляешься только из вежливости, желудок настойчиво напоминает, что ела ты в последний раз утром), достаёт бутылку вина (ты скептически смотришь, как Вета разливает по бокалам темно-бордовую жидкость, и некстати вспоминаешь, какой отвратный вкус у всех алкогольных напитков, дегустируемых в этой квартире), открывает шоколад. Вначале вы обсуждаете концерт – у тебя много новых песен, которые Суровцева даже не слышала. А потом она сообщает, что Света в больнице, и в комнате повисает тишина.       Ты никогда не была дурой и моментально понимаешь, почему Ветка вообще пришла сегодня на концерт. Смотришь на неё и вспоминаешь, как пять лет назад именно она влетела в твою квартиру и первое, что сделала, увидев горы одежды на полу и открытые чемоданы, - залепила пощечину. - Как ты могла? – выдохнула Суровцева.       А потом ты услышала то, что потом ещё несколько лет ярким звоном стояло в ушах: - Лучше бы я вас тогда не знакомила…       Вета упала на диван, и ты, прижимая ладонь к щеке, смотрела, как вздрагивают её плечи, а из глаз текут слёзы. Видела это и не могла не согласиться с чёртовой пощечиной. Впрочем, вы тогда всё равно разругались. - Чем ты думала? – кричала она, справившись со слезами. – Пели бы и всё, у вас это охеренно получалось! Так нет, в постель потащила. - Кто кого потащил ещё, – парировала ты, уже зная, что не сможешь признать свою вину даже перед подругой детства. – Если бы не она, ничего бы не было! И вообще, какое право ты имеешь лезть в нашу жизнь? - Она уже не «ваша», она «твоя» и «её», - слишком зло. – И в этом, в первую очередь, виновата отнюдь не Светка.       Вы не общались несколько лет после того вечера. Ты уехала в Москву, Суровцева осталась со Светой. А потом встретились совершенно случайно в Петербурге и возобновили общение. То ли Виолетта решила, что это не её дело, то ли за два года успокоилась, то ли просто соскучилась, но вы снова созванивались, обсуждали новости и никогда не затрагивали такую болезненную для обеих тему.       Что же изменилось сейчас? - Зачем ты мне это говоришь? – хмурясь, отпиваешь из бокала и отставляешь его. - Мне показалось, что тебе это может быть важно, - Вета пожимает плечами, испытующе глядя на тебя. - Тебе показалось, - жёстко обрубаешь ты, и больше вы эту тему не поднимаете.       Уже в гостинице, лежа в кровати, ты опять прокручиваешь в голове короткий диалог. Чёрт возьми, нахера Суровцева вообще об этом упомянула? Словно не знает, что после того декабрьского вечера вы ни разу не общались, даже издали боялись увидеть друг друга. Единственный раз, когда ты упомянула Свету, - концерт. Два снайпера превратились в одного. Можно было бы утверждать, что это обоюдное решение, если бы не та ссора на кухне. Вы кричали друг на друга и никак не могли остановиться, никак не могли понять, что своими словами делаете больно и рушите то, что с таким трудом построили. Вы обвиняли другого, в чём только могли – излишней резкости, чрезмерной рассудочности. И сейчас уже было совсем не важно, что именно вы сказали в тот вечер, что именно Света сказала, что давно пора было разбежаться и в личных отношениях, и в рабочих. Важно было, что ты ушла. - Ненавижу тебя, - резко выдохнув и не остановившись даже тогда, когда увидела, как резко бледнеет Света и оседает на пол.       Ушла, прекрасно зная всё, что могло быть дальше, чем могла обернуться ваша ссора для достаточного хрупкого здоровья Сургановой. Дёрнулась, но ушла. И поэтому никогда не винила Ветку за ту излишнюю эмоциональность.       Ты ворочаешься в постели, и решение крепнет с каждой минутой. И ты уже готова задушить Суровцеву.

***

      Билет на поезд ты покупаешь утром. На девять вечера. Стоишь на вокзале и сжимаешь в руке паспорт. Но всё-таки оттягиваешь момент отъезда и отправляешься в больницу. Узнать, где лежит Света, оказывается очень просто – звонишь своей давней знакомой и осторожно выводишь её на разговор.       Сложнее всего - зайти в палату. Сурганова лежит в отдельной, медсестра без вопросов проводит тебя к ней, но у дверей ты замираешь и не можешь зайти. Наконец, обругав, дергаешь на себя и оказываешься в уютной комнате, практически не похожей на больничную палату. Света лежит на спине, от руки тянется длинная узкая трубка к капельнице. Она с трудом приподнимается, чтобы увидеть, кто пришёл. Секунда, замечаешь, как расширяются в удивлении зрачки, а потом она так же молча возвращается в исходное положение. Подходишь, садишься на стул и поправляешь сползший с плеч халат. - Свет, - окликаешь её ты, не зная, как начать разговор, но в ответ никакой реакции. – Света! – чуть громче повторяешь ты, но ничего не меняется.       Что ж, это её право. Ты же не ожидала, что всё будет как раньше. Это тогда она ждала тебя постоянно. А ты уходила из больницы разве что поспать. - Это мой единственный родственник, - вспоминаешь ты тихий шёпот Светы, обращённый к медсестре. – Пусть она останется. Пожалуйста.       Какое-то время молча сидишь, но не выдерживаешь давящей тишины. - Мне Вета сказала, что ты здесь, - ни капли эмоций. – Она волнуется, не знаю, на что она рассчитывала. Но она опять манипулирует людьми, - смешок. – Света, - снова зовешь ты и, наконец, срываешься. – Твою мать, Сурганова, посмотри на меня! – вздрагивает и поворачивает голову.       Ты машинально поднимаешь руку и касаешься её щеки, всё слишком как тогда, даже эмоции у тебя те же самые. Поэтому и ведёшь себя так, как сейчас ни за что бы не сделала. А она отшатывается, пальцы сжимаются в кулак и приходит осознание – сейчас всё совсем иначе, как и должно быть. Вы друг другу никто. - Давай поговорим. Пять лет прошло. Неужели нельзя спокойно пообщаться? - Зачем? – голос сиплый, вряд ли она здесь много с кем разговаривает.       Невольно улыбаешься, ты достигла хотя бы чего-то. - Неужели ни разу не хотелось поговорить?       Она приподнимается на локтях, внимательно смотрит тебе в глаза и неожиданно спокойно, почти шёпотом произносит: - Зачем, Динка? Всё в прошлом, зачем тянуть это сюда? Мне уже не важно, - и улыбается, грустно, даже тоскливо.       И кажется, всё рушится. Лучше бы орала, посылала тебя, твердила, что ты ей жизнь сломала, всё отобрала. Или что там кричат? - Я… - голос срывается, но продолжаешь. – Я ждала тебя. Тогда. До последнего ждала, прежде чем на сцену одной выйти. Я всё-таки надеялась, что ты придёшь.       Светлана пожимает плечами. Молчите ещё немного. - Зря пришла? – спрашиваешь ты, усмехаясь. – Лучше бы так и не встречались никогда, да?       Ты сама не знаешь, что вкладываешь в эту фразу – конкретно сегодняшнюю встречу или в принципе знакомство. А Света, соглашается, шепча два слова – «может быть», - откидывается на подушку и отворачивается. Ты сидишь ещё несколько минут рядом, абсолютно точно понимая – делать тебе здесь нечего. Поднимаешься и уже собираешься уходить, как внезапно в очередной раз вспоминаешь, как уходила тогда, а она падала, сломанная твоими же словами. И ты не сделала ни-че-го. Оборачиваешься с единственным желанием – кинуться к Свете, сжать её в объятиях, такую хрупкую в этом антураже больнице, прижать к себе и шептать, что тысячу раз пожалела, тысячу раз прокляла тот вечер, что готова сделать всё, чтобы вернуть «вас». Оборачиваешься и не успеваешь ничего сказать. Она смотрит тебе прямо в глаза, а в них не хватает место ничему, кроме боли. - Уходи, - шепчет, и ты не можешь не послушаться.       В Москву поезд уезжает без тебя, а завтра ты покупаешь её любимые тюльпаны.