Голод и Охота

- Они снова смеялись над тобой, - когтистая рука гладила ее по волосам, а она утерла нос грязным кулачком. – О, глупые-глупые люди, как же вы подвержены стереотипам и чужому мнению… Дети бывают особенно жестоки, верно, девочка моя? Она не понимает и половины слов, что он говорит оттуда, из темноты, но смысл улавливает. Каждую ночь это одно и то же – он просит, умоляет, жаждет. Она не видит его, но неизменно чувствует его присутствие за своей спиной. - Я буду тебе другом, - шептал ей Демон-С-Помадой-На-Лице. – А друзья всегда друг другу помогают. Пусти меня в свое тело, и те дети больше никогда тебя не обидят… Пусти… Сегодня она была в шаге от того, чтобы согласиться. Мальчишки напугали ее до полусмерти, а потом еще и подкинули в портфель какую-то глупую, страшную книгу. Читать она еще не умела, но картинки пугали ее, а книга все никак не хотела выкидываться – стоило выбросить ее в мусорный контейнер, как она снова оказывалась в рюкзаке. Сегодня она была в шаге от того, чтобы согласиться. Она с нетерпением ждала ночи, чтобы уснуть и снова «пойти гулять» с ее тайным другом в темноте. Он успокоит, пожалеет, подскажет, как избавиться от страшной книжки, о которой так не хочется рассказывать маме – та итак последние дни не прекращая плачет из-за папы. Это, кстати, тайный друг тоже обещал исправить. Сегодня она была в шаге от того, чтобы согласиться. И когда она почти протянула руку в темноту, чтобы на рассвете проснулась там, в кровати, не она, а ее тайный друг, вдруг появилось оно. Оно скрипнуло дверцей чулана так громко, что с Той Стороны ее просто выдернуло, а сама она подскочила на кровати. За окном все еще было темно, и жаркий летний ветер лениво трепал легкую розовую занавеску. Девочка села на кровати, вглядываясь в темноту. Чулан открылся – ровно на пару дюймов, но этого было достаточно, чтобы она, пискнув, забралась под одеяло. Все еще была ночь – и это единственное, что позволило Краснолицему последовать на Эту Сторону за яркой вспышкой страха. Краснолицый скалится, и его тело изгибается, напоминая собой кошачье. Он шипит – низко, утробно, почти рыча, и сейчас его когти скребут бетонную стену с таким пронзительным звуком, словно бы это не бетон вовсе, а стекло. В его горле клокочет ярость и – совсем незаметно, - удивление. Он чувствует другую силу в этом спящем доме, и она ничуть не уступает ему. Кажется, не его одного привлекла юная девочка-медиум. Существо, пришедшее сюда, голодно. Оно и есть Ненасытный Голод – точно само воплощение слова «Avaritia», услужливо подсказывает память латинское слово. По внутренней стенке чулана гулко стучат. Два поскребывания, три стука. «Ба-ба-тук-тук-тук». Демон мягко приземляется на кровать, и белое тонкое покрывало пачкается в черной угольной саже. Он заинтригован, но ярость от сорвавшегося поглощения затмевает любые иные чувства. Все, что у него сейчас есть – инстинкт зверя. - Прочь, - свистяще шипит он, и его лицо уродует еще больше хищный оскал. – Мое тело. Мое. Пошел прочь. Девочка где-то там под одеялом захлебывается в тихих рыданиях, подрагивает и утирает сопли. Краснолицый отвлекается лишь на секунду, наслаждаясь ее страхом, и этой секунды достаточно, чтобы он упустил явление соперника. Громкий рокот откидывает его прочь, чуть ли не обратно на Ту Сторону. У твари из чулана плескается в глазах ртуть, на плечах висит точно сотканное из теней черное пальто, а на голове, низко надвинутый на лоб, водружается черный цилиндр. У твари белое лицо, и черта с два Демон не видел это лицо раньше. «Бабадук», резко перекатывается на языке. Так вот, что за книжку подкинули его жертве соседские мальчишки. Краснолицый поднимает руки в ответ на рокот. - Это моя добыча, - четко и раздельно шипит он, указывая скрюченным когтистым пальцем на дрожащий ком одеяла. – Я пришел раньше. Существо наклоняет голову – глаз больше не видно под краем цилиндра. Вся поза его – почти звериная, впрочем, там, под пальто, и есть Зверь, тот самый, у которого три шестерки вместо визитной карточки. Он рычит, подходя к кровати с другой стороны. О, бедное дитя. Оно обречено. …Они бросаются с места почти одновременно. Ребенок кричит, и его крик заставляет несколько раз мигнуть лампочку (как же расточительно просто пожрать такую силу, с сожалением думает Демон). Где-то внизу, в спальне родителей этого дитя зажигается свет, а мать, устало натянув халат и тапочки, собирается идти сюда, думая, что девочке приснился очередной кошмар. Краснолицый скалится, его когти вспарывают тьму, режут, а сам он вгрызается так, точно поглотить изначально хотел не девочку, а эту наглую тварь, что прервала его Охоту. Пока Демон пытается пожрать существо с резким именем «Бабадук», Бабадук успевает попытаться пожрать девочку. Острые зубы вспарывают детское плечико, гнилые пальцы цепляются за шею, кажется, в пылу он даже отрывает часть одеяла. И в этот момент их выкидывает обратно на Ту Сторону. Они – два сцепившихся волка, и Краснолицый щедро распарывает его личину когтями, а Бабадук в ответ – вгрызается в чужое лицо. «Ты помешал моей Охоте», яростно шипит Демон-С-Помадой-На-Лице. «Ты забрал мою пищу», рокочет существо-в-цилиндре. Они отскакивают друг от друга изорванными тенями, и нефтяные капли щедро усеивают холодный мраморный пол Той Стороны. Темнота вокруг них зыбкая, они видят друг друга так же четко, точно где-то рядом есть кто-то с Фонарем. Краснолицый смотрит яростно, зло, лукаво. Бабадук смотрит яростно, зло, голодно. Точно и не понимает, что нарушил один из негласных законов Этой Стороны. Замечательно. Когтистые пальцы Демона-С-Помадой-На-Лице распрямляются, а сам он смотрит вдруг с удивлением, точно впервые видит существо перед собой. Он распрямляется, даже не поморщившись, а на пол выплескиваются сгустки черной нефтяной слизи. Что ему, Краснолицему, пара царапин, что ему истощение; он тварь древняя, намного древнее, чем зарвавшийся бугимен с нездоровой тягой к цилиндрам. Лицо Демона – оскалившаяся красная маска, и в его глазах сейчас сам Мрак, но ярость его спадает прямо пропорционально сгущающимся вокруг теням. Кажется, этот ублюдок действительно не понимает, в чем дело. Бабадук скалится, смотрит настороженно, но, в отличии от соперника, не может разогнуться так же легко. Ему нужно убираться прочь, обратно в Книгу, отлеживаться, зализывать раны. Для него истощение опасно, и, как только Краснолицый уйдет, к нему начнут стягиваться другие твари Той Стороны. Быть поглощенным не хочется, но и сбежать сейчас, до ухода Демона, будет позорно. Будет непозволительно позорно. К тому же… Тот не нападает. Лишь смотрит взглядом с сотней оттенков черноты. Не нападает, но и не уходит. Что. - Ты сорвал мою Охоту, - клокочет Краснолицый, и голос его троится – то ли фальцет, то ли тенор, то ли вовсе детский голосок. В этом голосе эмоций не разобрать, здесь есть и все, и ничто сразу. Бабадук смотрит, скалится, рычит, точно загнанный зверь. Он голоден. Он зол. Он в шаге от того, чтобы совершить поистине самоубийственный поступок – еще раз броситься на Краснолицего, выгрызая свое право отомстить. Но тот творит какое-то невменяемое дерьмо, и разве же может он сейчас быть так опрометчив? - Ты забрал мою пищу, - рокочет в ответ Бабадук, и каждое его слово по-своему музыкально, точно фразы его - строчки детского стишка. В конце-то концов, он живет в Книге, он должен соответствовать своей сути. Он стоит, сгорбившись, и черные потоки заливают обсидиановый бескрайний пол. Вокруг них сотни тихих шепотков, громкие голоса, вой сквозняков, колокольный звон, скрип половиц старого дома, звериный вой. Голодные, но слишком слабые для нападения твари затаились в темноте. Демон слышит это. Скалится, приглаживает всклокоченные черные волосы, царапает собственное лицо когтями, не замечая этого. О, его по Ту Сторону не любят. Его боятся. Так что нападать на него точно не будут. Чего не скажешь о глупой твари напротив. Краснолицый бы посмотрел, как сотни мертвецов пожирают этого наглого ублюдка, вот только их разговор не закончен. Помешать Охоте – проступок, самый серьезнейший на Той Стороне. Краснолицый жеманно поводит когтями, и за его спиной вырастает Дверь. Он проводит по косяку рукой, и звук когтей по дереву звучит ужасающе, оседая на языке песком и битым стеклом. Сейчас бы свернуться клубком в Книге, позволить родной тьме лечить себя, а после позволить инстинктам найти новую жертву. - Это Дверь, - клокочет Демон-С-Помадой-На-Лице, кажется, устав ждать, пока до него дойдет. – Пошел в Дверь. Ртутного цвета глаза смотрят пусто (удивленно? нет). Когти терпеливо постукивают по косяку (терпение утекает жидким песком сквозь когтистые пальцы). Бабадук, чувствуя, как где-то за спиной к нему уже тянут сотни рук какие-то твари, делает шаг к Двери.