Grace

      Душный и прелый воздух наполняет улицы Маноска* в конце дня. Последние лучи солнца освещают неширокие, мощеные древним камнем улицы. В узком переулке солнца уже почти нет, но зато толпа зевак ждёт начала своего вечера, с пивом и чипсами, или с бокалом вина и изысканным блюдом, но всегда в этом укромном местечке. Несколько столов стоят на улице и те, кто пришёл сюда за ужином и вечерней прохладой уже мерно попивают бордо, укутавшись в пледы. Но толпящиеся вокруг входа люди приходят сюда за атмосферой, что творится внутри "Речного Холма"*, за тёплым приглушённым светом, льющимся из старых ламп, за запахами еды, алкоголя и пота расслабленных тел, и конечно за музыкой. И потому, постоянные клиенты с улыбкой приветствуют пианиста, похлопывают его по плечу, пытаются выкрикнуть желаемую композицию, а он в ответ лишь улыбается и заходит в бар.       Внутри, чуть вдали от барной стойки, в середине зала, стоит старый кабинетный Блютнер*. Он оказался главным критерием выбора места работы для музыканта, ибо тёплый и льющийся звук этого видавшего виды инструмента имел свой собственный характер и тембр. И эти показатели как нельзя лучше сочетались с показателями самого пианиста, а как известно, когда инструмент и исполнитель говорят на одном языке, им много о чем есть рассказать.       Рядом с пюпитром появился бокал с бурбоном. Официантка, милая Клара, с игривой улыбкой оставила традиционное угощение для пианиста, и удалилась, хитро постреливая глазками. Милая девочка. В свободные минуты она так и облизывала взглядом залитый светом лампы инструмент и исполнителя. Пару раз она даже попыталась пофлиртовать, но инстинкт самосохранения у неё отменный, и потому, сама не зная почему, она продолжает держаться на расстоянии. Элайджа усмехнулся.       С чего бы сегодня начать? Обычно, было всегда много желанных публикой композиций, которые они доверяли ему, а он издевался, обрабатывал их в своём, неизменном стиле. В этом баре никогда не пели, но этого и не требовалось. Инструмент пел один за всех, он наполнял каждый уголок, а слитый с ним воедино пианист чувствовал себя внутри оркестра.       Стакан Бурбона залпом, и пожалуй Хокинс*. Да, для разогрева подойдёт.       Обычно наполненная ядом и чувством, в руках Элайджи знаменитая композиция* обрела легкие и игривые черты. Спокойные переливы клавиш заводили публику, а самому пианисту позволяли отвлечься, раствориться. Сколько он времени здесь работает? Вот уж вопрос на засыпку. Все вечера слились в один, который в своё время заполнил собой все пространство памяти. Невозможно вспомнить, кем он был до приезда в этот тихий городок, до работы в этом баре, как нет конца и края этой неге жизни, с баром, бурбоном и Блютнером.       Но, часто посещающее ощущение пустоты, провала, заставляло нахмурить брови. Ведь если он не помнит себя до этого места, значит, там ничего не было? Но Элайджа ощущал себя гораздо, гораздо старше. Если честно, он даже не мог представить, насколько он стар. Это ощущение, осознание того, что он уже не одну сотню лет топчет эту Землю, поселилось щекоткой где-то на затылке. Словно ветер периодически легонько перебирал его волосы, с этим ощущением и возвращалась пустота. Но её было легко заглушить музыкой. Вот как сейчас это сделала завершившаяся композиция.       Робкие аплодисменты раздались из углов бара, и гул вечерних разговоров снова затопил помещение.       - Между первой и второй... - Клара с нервным смешком заменила пианисту стакан. Как бы собравшись уйти, она робко оглянулась и спросила о следующей композиции, на что лишь получила пожатие плеч и усмешку. "На все воля публики."       Словно из ниоткуда, появился сутулый парень, и, засунув купюру в банку заказал композицию. Опрокинув второй бурбон, пианист занёс руки над клавишами, параллельно вспоминая гармонии и проговаривая про себя текст. "Said I loved you without hesitation..."       Руки играли, инструмент пел, а мысли летали вдалеке. Что там было, в этой бескрайней древности его жизни? Любил ли он кого-то? Хранил ли верность, защищал ли? Отсутствие привязанностей - это всегда странно. Неужели за столько лет у него не стало никого по-настоящему близкого, кто искал бы его, будь у него, например, амнезия?       "So easy for you to break my foolish heart, Now I wonder if you ever speak my name. Will I always be defined by my mistakes?"       Или, в таком случае, возможно за ним тянется след из непростительных грехов и ошибок? Раз не осталось ни единого человека, кто искал бы его или ждал. А может быть ищет и ждёт, но он об этом не подозревает? Может быть, это та женщина, что снится ему?       Сколько он уже видит сны с её участием, вспомнить невозможно. Она плотно забралась под корку, словно он родился с мыслью о ней.       В его снах они разговаривают, сидя у камина, или прогуливаясь по лесу, или сидя на передних местах в машине. Они много говорят, спорят, обсуждают, смеются и грустят, вспоминают и планируют, но он бы не смог вспомнить ни слова из сказанного ими. Но зато он отлично помнит, что глаза у женщины в его сне неестественно большие, напоминают звериные, и цвета они такого, словно у дерева кору и листву перемешали, и листья чередуясь с щепками плывут в тихой воде под солнечными бликами. Он помнит, что волосы у неё цвета столетнего коньяка, помнит, как они разлетаются от ветра, и как они лежат у неё за ухом, и как струятся по спине он тоже отлично помнит. Помнит её худую фигуру, сухую и жилистую. Её походку, и как она поводит плечами под его взглядом. И он помнит её запах. Запах ночного леса, свежей крови и почему то, молока. Этот фантом преследует его каждую ночь, и каждый раз просыпаясь, он удерживает в голове все это, кроме её имени.       Как то раз проснувшись, он совершенно определенно понял, что помнит какой у неё голос. Низкий, с хрипотцой, звучный в момент ярости, и сиплый в момент возбуждения. Он ясно услышал как она вздыхает и всасывает воздух, как хрипло стонет и шепчет его имя. Он мог поклясться, что даже помнит, как она запускала пальцы в его волосы, как хваталась за его плечи и обнимала и царапала спину. А сам он под собственными пальцами чувствовал упругость и гладкость её кожи, чувствовал мурашки на её лопатках от его прикосновений. После этого сна Элайджа проснулся в поту. "In the eyes of a saint I'm a stranger We're all trying to find a way At the death of every darkness there's a morning..."       Так где же эта женщина? Элайджа знал, она предназначена ему, но существует ли она? Или это его больное одинокое сознание выдумало эту фурию, эту фесталку, не позволяя ему даже попытаться заменить её? А если она существовала? Кто она была ему? Жена, любовница, подруга? И что с ней сейчас? Жива ли она, или эти волосы и глаза давно принадлежат сырой земле? Или может, она отвернулась от него, бросила? Эти мысли часто посещали Элайджу в последнее время. Слишком глубоко она забралась в его мысли. "Though we all try We all try We're all one step from grace."       Песня закончилась быстро, но мысли, терзающие пианиста не оборвались вместе со звуками инструмента. Захваченный эфемерным образом, Элайджа продолжал смотреть на клавиши рояля, не фокусируя взгляда. Белая, чёрная, белая, чёрная, белая, белая... Из каких клавиш состояла его жизнь, что он пожелал забыть её? Неужели в ней были лишь боль и разочарование, что сознание заперло все воспоминания?       У пюпитра вновь сменился стакан. Последний подарок бара на сегодня. Когда Элайджа поднял глаза на напиток, официантки уже не было рядом. Но было что-то другое. Там, в искаженном стекле и бордовом отблеске донышка маячило нечто знакомое. Стекло стакана не искажало черт стоящей вдали молодой девушки. Она прислонилась плечом к стене и обнимала себя руками. Коньячные волосы заправлены за ухо, звериные глаза прожигают насквозь, а запах леса доносится через весь зал. Желая прервать надоедливое видение, Элайджа опрокинул бурбон в себя и встал из-за инструмента. Но она не исчезла.       Так они и стояли, друг напротив друга, через весь зал. Он, недоверчиво прищурившись, и она, закусив губу. Было в её образе что-то нервное. От неё пахло сомнением и страхом. Видение может бояться?       Медленно, как хищник на охоте, Элайджа вышел из-за рояля и направился в её сторону. Она тут же оттолкнулась от стены и нервно осмотрелась. Кажется, ей хотелось сбежать, но она заставляла себя стоять изо всех сил, а он тем временем приближался медленно и уверенно. Когда между ними осталось меньше метра, он остановился. Оглядывая её лицо он все больше понимал, что многое упустил, не задержал в памяти. Например, полные, сочные и четко очерченные губы, идеально ровную оливковую кожу, по-кошачьи высокие скулы, но все, что ему запомнилось было именно таким, каким он помнил. Тут сознание его не подвело. Он пожирал её глазами, думая о том, что это должно быть сумасшествие, или опять сон, или бурбон. Но вот, она нервно сглотнула, заправила несуществующую прядь за ухо, и откашлявшись сказала:       - Эмм... Привет. Кхм... Я Хейли... - и робко протянула ладонь для рукопожатия. Задержав на протянутой руке взгляд несколько дольше положенного, Элайджа усмехнулся и подумал о том, что принимает правила этой игры. "Пусть будет так, Хейли, но затем ты все мне расскажешь. Там, в глубине твоих глаз, есть тысяча и одна история с моим участием, и я их вытяну из тебя. А пока, если ты хочешь, мы познакомимся снова." Пожав руку своего фантома, он представился все с той же усмешкой, ощущая, что в душе, кажется, провал заполняется сладостной благодатью.